Всё повторяется в природе

Иван Мордовин,

Барнаул, Алтайский край

* * *

Зима приходит и уходит,

Подснежник корку льда пробьёт.

Всё повторяется в природе,

Свершается круговорот.

С тобой в снегах мы не исчезнем –

У нас тепло живёт в сердцах,

Зачем, зачем с печальной песней

Прощаться вышла у крыльца?

Я возвращусь в начале мая.

Меня ты встретишь у ворот,

Когда последний снег растает,

Когда подснежник расцветёт.

Елена Уварова,

Москва

Яренск 

Он тихим был, но в голосе его звучала мощь не арфы, а кимвала –

казалось, даже вьюга оттого молилась и по-бабьи завывала.

Он говорил: «Когда восстала мгла и смерть глядела жадно и пытливо,

металась лихорадочно ветла, скрипела обессиленно олива.

Сплетались страх и плач, хамсин и пыль. Прошенья были... Были бесполезны.

С небес глядела мрачная Рахиль на правнуков, блуждающих у бездны».

Подсев к печи, к желанному теплу, он кутался, надрывно сухо кашлял.

Вечерний снег, стекавший по стеклу, от голода казался манной кашей.

Но голод не страшней доносов, лжи, пока здесь пахнет домом сладковато,

пока письмо от матери лежит в кармане залоснённого бушлата.

Сверяя речь с исписанным листком, замёрзшие ладони растирая,

он говорил: «Представьте за окном Голгофу вместо ветхого сарая.

Покуда мрак плодился в суете, рассаднике страданий и печали,

где Бог висел, распятый на кресте, неузнанный своими палачами,

где в душах было скверно и темно, где солнце почерневшее страшило,

уже рвалось в завесе волокно, уже в века летело: «Совершилось!»

Он кашлял вновь, бумагой шелестя. И, просочившись в запертые двери,

сквозняк, как непослушное дитя, раскачивал подобие портьеры.

Привычная за много горьких лет дверная щель в мороз была как жало.

Но то, что согревало Назарет, и ссыльный Яренск тоже согревало.

Нам было слышно, как издалека бежит впотьмах собачья злая стая.

Но белый свет спускался с потолка, слепил глаза, кружился и не таял.

Ольга Мигунова,

Москва

Зимний праздник Рождество! 

 Мы снова встретим Рождество,

Как будто сказки волшебство!

Гаданья в ночь, любви страданья,

И мы застынем в ожидании…

Найти всем хочется ответ,

Кого полюбят? Кого нет?

Я тоже, загадав желанье,

Хочу о будущем узнать,

Раскину карты для гаданья,

И что покажут, буду ждать.

Мне что-то хочется иного

Сама не знаю, что хочу,

Гляжу на эти карты снова –

Они молчат, и я молчу…

Зажгу свечу, кольцо в стакане

Я положу в воде святой.

Судьба не станет сердце ранить

И сохранит в душе покой…

Чудесный праздник Рождество –

Дары, колядки, пожеланья.

Пусть будет это волшебство

Всегда желанным, с предсказаньем,

Пусть кто-то скажет о любви,

Пусть кто-то сердце растревожит.

Минуты радости лови,

Чтоб годы жизни приумножить!

Иисус родился неспроста,

Пусть станет наша жизнь чиста,

Как белый снег, бумаги лист.

Нам надо жить с душою чистой!

И пусть Рождественские сны

Несут надежду нам и ласки

До пробуждения весны.

Прекрасный праздник – Рождество

Он словно сказок волшебство!

Юрий Ишков,

Великие Луки, Псковская обл.

Органист 

К вершинам звуков путь тернист,

Идёт к органу органист.

Семь нот восходят в бесконечность,

Где в чудных кладезях Минервы

Хранит незыблемая вечность

Ушедших гениев шедевры.

Аскет, живущий в мире Баха,

Презревший блеск иных пристанищ,

На миг застыл и после взмаха

Коснулся старых добрых клавиш.

Порыв души высок и чист,

Преобразился органист.

Всплывает звучно из-под пальцев

Мотивом нотного потока

Рассказ влюблённого страдальца

В манере стильного барокко.

Любовь не кроткая богиня,

Она великих подчиняла,

Талант и женскую гордыню

Она случайно повенчала.

«Корону нот» создал регистр,

Царит в миноре органист.

Чудесной даме гимн прекрасный

Сменился музыкой смятений,

Вскипел мечтанием напрасным

Аккорд отвергнутых стремлений.

Рождают плещущие руки

То зычным forte, то piano

Неописуемые муки

Внутри ревущего органа.

Струится пот. Последний лист.

Изнемогает органист.

Восстала, бурей разразившись,

Басов магическая сила,

Но, как всегда, не покорившись,

Творца любовь не отпустила.

Рука на клавишах поникла

С последним вихрем урагана.

Взыграло гулко… и затихло

Сердцебиение органа.

Сутул, угрюм и неказист

В толпе идущий органист.

Александр Нестругин,

с. Петро­павловка, Воронежская обл.

* * *

Меркнет холст, но дорожит деталями,

В дымке различимыми едва…

Острова зимой необитаемы –

И потянет вдруг на острова.

Серый свет ночной – и «скорой» вызовы,

Синева венозная руки…

Но насквозь в глазах плеснулись сизовы,

Островной закваски лозняки!

Закружилась, заполошно вспоймилась

Стёжка:

– Далеко ли до беды?!

…В гнутых лозах сизых сердцу вспомнилась

Сила, что слепые дыбит льды.

Инна Заславская,

Москва

* * *

Наше время уходит: мы всё ещё пишем чернилами,

Произносим слова из не модных уже словарей.

Молодые умы архаичность сознанья простили нам,

Как прощают никчёмность тому, кто глупей и старей.

Им скучны размышленья Онегина, Мышкина, Чацкого,

Их напористый слог не в пуанты, а в бутсы обут.

Это – смена эпох. Все эпохи когда-то кончаются,

Так случалось не раз в череде человеческих смут.

Боевые оракулы не устают от камлания:

«Вот грядёт новый мир!», а приходят война и чума.

Нас не нужно жалеть, наши строки подобны посланиям,

Что бросают за борт кораблей, угодивших в шторма.

Но когда в головах наконец стихнут вихри враждебные,

Средь обломков крушений, в песке различимых едва,

Обнаружат листки, на которых слова возрождения, –

Может быть, это будут забытые наши слова.

Надежда Бесфамильная,

Москва

Метро «Маяковская». Год 1941‑й 

Здесь ночью и днём небеса оживлённы и чисты,

На смальтовых сводах планёры и волейболисты,

Бесстрашный высотник с сестрёнками Вирой и Майной

И ЛЭПа опоры, и жаркая домна с комбайном.

Подсолнухи в поле, маслята сентябрьские в соснах,

В далёких горах апельсины, душисты и сочны,

Здесь солнце сияет в эстетике соцреализма,

И светится, вся на виду, молодая Отчизна.

А там, на земле, осаждённого города выше,

Ночные налёты, разрывы фугасов на крышах,

И в свете прожекторов, режущих стынь небосвода,

Московский военный декабрь сорок первого года.

Над сумрачным городом плавают аэростаты,

Копает окопы Москва и возводит заграды,

И в этом Второй мировою надломленном веке

Ей дарит надежду счастливое небо Дейнеки*.

Пусть холоден сумрак подземки, пусть плечи устали,

Но держат два неба столпы несгибаемой стали,

И смотрят на смальты в подземке уставшие люди,

И верят, что мирное небо единственным будет,

Что силы найдутся врага отогнать от столицы,

Чтоб снова глазами прозрачной лазури напиться,

Чтоб всюду сирени и яблонь цветенье тугое,

Но помнить про небо военное, небо другое.

*«Сутки советского неба» – так называется композиция смальтовых мозаичных плафонов на станции метро «Маяковская» (открыта в 1938 году), выполненных по эскизам Александра Дейнеки.

Ника Батхен,

Москва

* * *

Сплошная морось, милость, малость…

Ты помнишь, как нам обнималось,

Как сочинялось у свечей:

Ты чья? Ты чей? Ты чья! Ты чей!

Бурчал из джезвы кофе чёрный,

Мурчал на кресле кот учёный,

Слова летали взад-вперёд,

Не зная, кто их разберёт.

Шумя водой, свистя по-птичьи,

Мы берегли косноязычье,

Бежали глупой немоты –

Где я? Где ты? Где я, где ты?

Тепло души таилось в теле.

Мы не заметили потери,

И в безответственной тиши

Рискнули дружно дальше жить.

Простая истина – всё сложно,

Изобретательно и ложно.

И тени ходят по пятам.

Кто здесь? Кто там? Кто здесь... Кто там…

Максим Крайнов,

Москва

* * *

Город, засыпанный снегом…

Скрылся под ним гололёд.

Путь от метро до ночлега

через заносы ведёт.

Утром далёкие трубы

прячутся в дымке пурги.

Надо усилием грубым

вновь надевать сапоги.

Улица – месиво тракторных

и человечьих следов.

Это какая-то каторга –

влечь магазинный улов.

Только болтливые галки

вслед недовольно кричат:

чьи-то ходильные палки

вверх из сугроба торчат.