Макс Батурин. Гений офигений / Сост. Борис Кутенков. – М.: Выргород, 2024. – 242 с. – (Поэты антологии «Уйти. Остаться. Жить»).
Ещё одна посмертная книга стихов. Это хорошо.
«Они любить умеют только мёртвых…» Если говорить о поэтах, то это не совсем так. Классиков – да, пока ещё умеем. С недавними современниками – сложнее. Мы их не то чтобы не умеем любить – мы их порой даже не знаем.
Особенно тех, кого «смыло» девяностыми.
Андрей Немзер назвал девяностые «замечательным десятилетием», имея в виду прозу. Впрочем, и для русской поэзии девяностые тоже были по-своему замечательными. Но вот для поэтов скорее нет.
Многие оказались поражены немотой, ушли из поэтической жизни, а зачастую из жизни вообще. Причём лучшие. Те, кто ярко начинал в восьмидесятые.
Макс Батурин был одним из них.
Он родился 9 января 1965 года в Томске, где прожил свою недолгую жизнь. Учился на истфаке местного университета, участвовал в местной литературной и музыкальной жизни, лечился в местной психушке. Дважды был женат. 26 апреля 1997 года покончил с собой.
Написал завещание, скан выложен на сайте, посвящённом поэту (https://maxbaturin.com/). Ничего экзистенциального. Краткое, деловое распоряжение относительно своего литературного наследства.
Иное дело – сами стихи.
Я хотел бы снять и выбросить
брюки, рубаху и майку
и остаться в одних трусах и носках.
Я хотел бы читать только
рекламный проспект
Томской областной конторы
по прокату кинофильмов.
И ещё я хотел бы посвятить жизнь
выращиванию карликовой яблони...
И чтобы все дни
были самыми длинными в году.
Стихотворение датировано 5 февраля 1988 года.
Вообще, все наиболее яркие и интересные стихи сборника (и большинство стихов в целом) помечены 1988–1989 м.
Это годы расцвета молодой позднесоветской поэзии. Её выхода из андеграунда на сценические площадки и журнальные полосы. В Москве – клуба «Поэзия», альманаха «Зеркала»; новых имён, групп, течений. Установка на эксперимент, парадоксальность, осмеивание и пародирование всего и вся.
Всё это было и в стихах Батурина: «города сибсельмашей сибэлектромоторов / искусственных сердец в соусе пикан / ремонтирующих двери теряющих сберкнижки / передающих адреса где переночевать со спиртом». И далее:
города уксусных школьников без головы
трёхэтажных художников
с двумя саунами
упавшего в грязь разбитого асфальта
это наше Отечество
и то что отцы не достроили
Это стихотворение, датированное 5 мая 1988 года, называется «Мы достроим». Стихотворный документ времени. Даже не совсем понятные «искусственные сердца в соусе пикан» (в книге «пикант»: исправил по предыдущим публикациям). Соус этот, вероятно, попал сюда из «кухни» Булгакова: в 1987 м в СССР было впервые издано «Собачье сердце», где этот соус упоминался.
«В Максе свободно уживались и enfant terrible томской литературы («Бог любит троечниц с ногами Моны Лизы…»), и куртуазный маньерист («Вы вся – изящество, вся – женственность, вся – нега. / На Вас меха и финская дублёнка. / С какою грацией Вы мучили ребёнка / За то, что он жевал кусочек снега…» – написано задолго до появления Степанцова и К), и нежный лирик…», – вспоминает Ольга Рычкова («Знамя», 2000, № 2).
В стихах Батурина действительно очень много всего – самых разных стилистических линий, голосов и отголосков.
И обэриутство, и Маяковский, и соц-арт; и традиционный стих, и верлибр; и некоторая эстрадность, и одновременно заумь и герметичность. Эти стихи исчерпывали и закрывали собой многое в поэзии 80 х – но многое и предчувствовали, и открывали. Кроме уже названного куртуазного маньеризма – например, и манеру позднего Алексея Цветкова: «о чём в ночи стенают лифтов шахты / о встречах у шиповника в бреду / о с бухты охлажденьи и с барахты / о письмах ты придёшь я не приду / о разуме мольбу и снисхожденьи / услышать нечем да и всё равно / и невозможно кто к самосожженью / готовился и ждал его давно / три сотни слов блестящих как солдаты / выстраиваются лишь позови / карьера шкурок солнечных в цукаты / рожденье вновь не умершей любви».
Стихотворение датировано 5 марта 1988 года – до «Шекспира отдыхает», с которого обычно начинают отсчёт поздней манеры Цветкова, ещё восемнадцать лет.
Ольга Аникина в конце книги причисляет Батурина к представителям рок-поэзии. Думаю, это лишь одна, хотя и важная, линия в его стихах. В сборнике много того, что трудно представить звучащим не только под гитарный бой, но даже просто со сцены. Например, «Стихи Анжеле (из сумасшедшего дома)» с их прозрачностью, опрощением и внутренней тишиной: «Мне стало лучше. / Вероятно, ты за меня помолилась./ Спасибо тебе, / ангел мой./ Сегодня я отправил/ открытку тебе./ Не помню, что я там написал, / но надеюсь – / не очень грустное./ Молись обо мне ещё! / Вся надежда моя –/ на тебя и на Бога.../ Впрочем,/ и на себя тоже:/ это отчётливо понимаешь / в больничном уединении. / Я люблю тебя. / Да будет свет!»
Свет, вероятно, так и не наступил. Период выхода из литературного андеграунда, краткий и шумный, сменился годами поэтической немоты. Не у одного Батурина... Обрушились идеология, уклад, смыслы и привычки; обрушился и поэтический язык, самый хрупкий и чуткий из всех языков. Зал, прежде переполненный, пустел на глазах.
Но дело даже не в опустошении залов. Опустошённым оказался сам поэтический язык. Прежний, на котором думали и писали поэты, вышедшие из андеграунда в конце 80 х, формировался в противостоянии казённому языку советского официоза. Исчез объект противостояния – быстро исчерпал себя и язык андеграунда.
Справлялись с этой немотой поэты по-разному. Кто-то продолжал публиковаться, кто-то замолкал на время, ища новый язык, кто-то замолкал навсегда. Кто-то, не выдержав давления немоты, уходил из жизни.
Я выхожу из солнечной тюрьмы
и жду, когда меня подхватит ветер.
Сегодня русская поэзия снова в состоянии перезагрузки. Пришли в движение тектонические слои, возникает новая социальная реальность, которая требует для своего описания, переживания, осмысления новый поэтический язык. Тем важнее становится опыт языковых поисков конца 80 х – начала 90 х. В том числе и опыт Максима Батурина.
Евгений Абдуллаев