В ИМЛИ им. А.М. Горького РАН прошли вечер памяти и Международная научная конференция «Творчество в жизни и культуре: феномен Георгия Гачева». А в Государственном музее истории русской литературы им. В.И. Даля целый месяц работала выставка «Упуская время, жил счастливо…» Жизнемыслие Георгия Гачева». Рассказывая о трудах и днях литературоведа, философа, писателя, стремившегося соединить Жизнь и Мышление, Быт и Бытие, создатели выставки опирались на его собственное слово – «Жизнеописание», созданное им в 2003–2004 годах. «ЛГ» предлагает читателям фрагменты этого текста.
Как мне сегодняшнему понять меня тогдашнего?
9.9.2003. …Вжиться в себя тогдашнего: изнутри прочувствовать и понять, и мотивы выразить – удаётся лишь до предела. Да и вообще не удаётся: как к пропасти подходишь – извне, из сейчас, в воспоминании, навстречу к тому моменту и состоянию – и передаёшь, как с твоего берега пропасть видится и понимается. А задача: как ты тогдашний, я тогдашний шёл из бездны начала своего вперёд и отодвигал, раздвигал бульдозером слои бытия и что при этом хотел и чувствовал и как всё понимал. Как ты шёл с того массива пройденного уже пути и отодвигал край бездны предстоящего и вопросительного будущего, не ведая, что идёт навстречу тебе сейчасному, который со своей стороны возвращается вспять к своему «я». И вот мы встали напротив друг друга по краям пропасти – и трансцендентны друг другу, не взаимопонимаемы…
Композиторские опыты
10.9.2003. Я вхожу в жизнь Института мировой литературы, в круг аспирантов-сверстников в нём, езжу в библиотеку, читаю… В то же время бьёт ключом проснувшийся во взволнованной и потрясённой душе композиторский импульс – и я поступаю в семинар самодеятельных композиторов при Союзе композиторов. По композиции мой учитель – Николай Николаевич Каретников – молодой, уверенный, его симфонию исполняет оркестр под управлением Жюрайтиса, дирижёра Большого театра… Я приношу ему фортепианные пьесы и романсы, он уверенной рукой правит, направляет... С ним я отделал романс на «Воспоминание» Пушкина: «Когда для смертного умолкнет шумный день» – вещь драматическая… удалась музыка… и на великое слово… Ещё романсы: «Река времён» на стихи Державина и «Есть в осени первоначальной…» – на стихи Тютчева…
Идея ускоренного развития литературы
В аспирантуре ИМЛИ лишь на второй год я стал серьёзно задумываться: надо же предложить тему диссертации. Приняли-то меня на болгарскую литературу, но во мне – интеллектуальные амбиции понять мировую литературу, искусство, философию, смысл жизни и всего!.. А тут – в игольное ушко провинциальной литературы пролезай… Я страдал и не мог остановиться ни на теме какой, ни на авторе…
И вдруг – Светануло! Читая курс истории болгарской литературы XIX века, я был поражён удивлением: какой же это девятнадцатый век?.. В Европе и России – с начала века – романтизм, затем реализм! Байрон, Пушкин!.. А в Болгарии пишут «Житие грешного Софрония» (1804 год), то есть стадия и жанр Средних веков, а в конце века XVIII написана «История словеноболгарская», которая никакая не научная «история», а книга синкретической литературы – как Библия, Веды, «Илиада» – да, национальный героический эпос. То есть «гомеровская» стадия литературы! Так что начало XIX в. в Болгарии аналогично IX в. до нашей эры – в Греции, или VIII–X в. н.э. в литературе Западной Европы: «Нибелунгам», «Эдде», хроникам, житиям святых!.. Но! Уже в середине XIX в. в Болгарии – Ботев и Петко Славейков аналогичны Пушкину, Лермонтову, а Иван Вазов в 80-е годы XIX века пишет нормальный европейский реалистический роман в поэтике Гюго… А на рубеже с XX веком – у них свой символизм и декадентство, и ницшеанство – то есть «догнали» Западную Европу и Россию, за один век пройдя от Гомера – к Гюго и Ницше…
Ильенков заразил Гегелем
12.9.2003. Вторая половина 50-х годов – это оживление общественно-политической и литературной жизни в стране… Голод по сверхидеям проснулся тогда: перепонять, что мы такое и что у нас, пути истории, личность и общество... А мне, вышедшему на идею ускоренного развития, особенно насущно понять закономерности, правящие в Бытии и Истории.
На одном из «методологических семинаров» в ИМЛИ приглашён был выступить молодой философ Ильенков Эвальд Васильевич. Я слушал и обомлел, потом потянулся его проводить – до его дома на углу ул. Горького напротив телеграфа… С тех пор я стал бывать у него – и он стал моим «гуру» в философии… Он давал мне читать свои машинописные статьи – о Шеллинге, Фихте, Канте… Но главное – я пропитался, проникся Гегелем: прозревать в каждой вещи, мелочи – и быта – работу Духа и производить взаимоперевод материально-телесного – на язык идей и наоборот, – это вооружило и моё умственное зрение, «оптику», и мой метод толкований всего…
Ильенков был хрупок и трогателен. У него был туберкулёз, но он курил, выпивал. Самосжигался – фронтовик же уцелевший! – и раздаривался. Но когда говорил, объяснял что – строгая, благородная логика его речи – и светлые-прозрачные глаза, нездешнее видящие, переносили тебя в горнее пространство чистого Духа, Абсолюта…
Пишу «Образ и ритм» для «Теории литературы» – сентябрь 1959-го
Я уже зимой 1958–1959 гг. прибился к отделу теории литературы и участвовал в обсуждениях и разработке проекта труда «Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении»: выльется в три тома.
Идея была: каждую категорию теории литературы представить не формально-логически, статично, а в живом движении. По Гегелеву принципу единства исторического и логического: что история явления, его развитие, есть развёртывание его понятия, его сущности и её потенций, сторон понятия. Как раз ко времени пришлась Ильенковская школа. Её и Кожинов воспринял, и другие…
Я вызвался писать главу «Образ» – что это такое – просветить через эпохи литературы… Это было состояние восторга, меня несло: за 25 дней, пребывая в этом «ритме!» – я промыслил и прописал историю литературного художественного образа от древних синкретических действ – до романтизма и реализма XIX века, вышло страниц 250. Они и составили главу «Становление художественного образа в литературе» – в I томе «Теории».
Как живописно выразился Петя Палиевский – на обсуждении или в кулуарах: «Генка, как кот, нажравшийся валерьянки, мечется по столетиям»…
В кругу молодых сотрудников сектора теории я узнал дружбу, содружество увлечённых, единомышленников. Серёжа Бочаров, с кем ещё по университету знались, Вадим Кожинов, Петя Палиевский – ближайшие…
Поехали к Бахтину в Саранск Бочаров, Кожинов и я
К нам в отдел теории принесли Словник предпринимаемой новой Литературной энциклопедии на «апробацию». И вот Кожинов задал вопрос: «А почему нет имени Бахтина?». Встал вопрос: жив ли? Где он?.. Оказалось – жив, в Саранске. Кожинов написал письмо. Бахтин ответил – и мы, лёгкие на подъём тридцатилетние, вот уже в поезде – и наутро в Саранске. Ночь не спали, проговорили – наутро несколько ошалелые, сошли. Куда приехали? В Мордовию – в Тмутаракань какую-то… Но день – летний, солнечный… Пришли к университету, у ступенчатого подъёма. И мне виделось так: мы внизу, а сверху вдруг появляется шар головы приземистого человека на костылях, в лучах солнца голова – как в нимбе-ореоле…
В двухкомнатной квартирке Бахтиных на 1-м этаже – как «хрущобы», нет, более старой пятиэтажки, долго сидели, говорили, спознавались. Было тесновато, я сидел напротив – и как-то, восхищённый, придвинулся и спросил: «Научите, как прожить жизнь чисто и абсолютно!»…
«60 дней в мышлении»: август-сентябрь 1961 года
На даче в Валентиновке, при Берте и Диме1, пишу, раскочегарясь вдохновением, «Содержательность художественных форм – и разделение литературы на роды и виды». Сладостно передумывать античный, эллинский литературный цикл. Одновременно питаю себя красотой и взбадриваю стихом Архилоха, поэта-воина:
Сердце, сердце! Грозным строем
Встали беды пред тобой.
Ободрись и встреть их грудью – и ударим на врагов!
Пусть кругом везде засады – смело стой, не трепещи.
Победишь – своей победы напоказ не выставляй.
Победят – не огорчайся, запершись в дому, не плачь!
В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй!
Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт!
Вот лейтстих моей жизни, из руководящих и вооружающих максим…
Написав, приступил к перечтению написанного, готовя для перепечатки у машинистки в институте для труда по «Теории литературы», что естественно для научного работника. Но вот что не естественно, а может, и сверхъестественно, – это пришедшая на ум идея (озарение?..) переслоить трактат дневником, что я вёл в те дни, куда изливал эмоциональные избытки. В один прекрасный момент я уразумел, что ведь и в трактате – про себя пишу: загвоздки своей жизни разрешаю на сублимированном уровне теории литературы… То есть произошло узнавание – между всеобщим, отвлечённым в эмпирее Духа – и эмпирическим опытом жизни твоей…
И так перечтение написанного текста я локализовал с днями и ситуациями моей текущей жизни, что восписывал тогда в дневнике и исследовал, узнавал, комментировал перекличку меж сими пластами. Так растроенный Автор образовался: учёный мыслящий, человек живущий и наблюдатель их, комментирующий и рефлектирующий… Обозначил я это сочинение «60 дней в мышлении» – «в Плавании», Путешествии по Бытию и в Духе.
1 Первая жена и сын Георгия Гачева.