Геннадий Красников
К юбилею Константина Ваншенкина его дочь Галина, известный художник, издала книгу избранной лирики поэта «Зачем я сюда зашёл...» (издательство «Прогресс-Традиция»). Основную часть книги составляют стихи, написанные уже в новом веке, с 2001 по 2012 год, то есть практически поэт писал до конца жизни, не дожив двух дней до своего 87‑летия. Стихи эти самой высокой пробы, как всегда было в творчестве Ваншенкина – поэта, прозаика, мемуариста, автора знаменитых песен.
Читая лирику поэта, соглашаешься с его иронично-грустным замечанием: «Благодаря невнимательности отечественной критики и давней песне «Я люблю тебя, жизнь» ошибочно имею репутацию оптимиста, а на деле я грустный, печальный поэт». Выразительным подтверждением этого признания является одно из самых обнажённо-горьких и по-своему характерных поздних стихотворений поэта:
– Зачем я сюда зашёл?
Ага, за очками.
Такое бывает со старичками…
Нашёл, нашёл.
– Зачем я забрёл сюда?
Никак за лекарством.
Сказать, что нашлось оно, было б лукавством…
Нигде ни следа.
– Зачем вообще я здесь,
К щемящей в окне равнине
С младенческих дней доныне
Причастен весь?
2011
Щемящая простота и глубина этих строк, давших философски точное название юбилейной книги, почти паскалевская экзистенциальная растерянность «мыслящего тростника» в необъятном пространстве бытия, где столько земных, поднимающихся до мифологических символов бытовых деталей (очки, старость, лекарство, равнина в окне…), – всё это как бы всегда и со всеми было и всегда будет, а в этих стихах, говоря словами Фета, останется «золотом вечным гореть в песнопеньи». Или, как сказано другим поэтом: «И здесь кончается искусство…» и начинается неназываемое…
К. Ваншенкин обладал талантом наблюдательности к жизни, к людям, к природе, к языку, к сюжетам действительности (почитайте его прозу, мемуары!..), он жёстко анализировал путь внутри себя, внутри своей биографии, судьбы. Он писал: «Я выпустил ряд стихотворных книг, потом начал работать и в прозе. Именно с последним обстоятельством связывал критик А. Урбан то, что стихи стали у меня несколько иными, – в прозу, по его мнению, «ушли» некоторая описательность, сюжетность, стих приобрёл большую краткость, ёмкость, собственно лиричность. Однако он же сделал дорогое для меня наблюдение: «Вчитываясь в более поздние книги Ваншенкина, начинаешь и ранние воспринимать иначе».
Его «поздняя лирика» словно страницы исповедальной повести, когда читателю открывается уже завершение сюжета. Думаю, это лирика для взрослых, для умудрённых жизненным опытом, приобретениями и утратами. При всей формальной филигранности чувствуется, что поэт будто шлифовал не стихи, но, как когда-то Георгий Иванов, гранил чувства, мысли:
Журавли летят, трубя,
На зов природы.
Как я прожил без тебя
Все эти годы?
Вновь зима пришла, слепя,
Мир стужей полня.
Как я прожил без тебя? –
Почти не помню.
Поражает изящество в описании природы, неслучайно у поэта так много стихов о живописцах, и дочь – профессиональный художник:
Луна, простим ей шалость,
Катилась на ребре
И ярко отражалась
В попавшемся ведре…
А лунная полоска
Реке дарила свет,
Как царская повозка,
Оставившая след.
Прекрасен увиденный этот путь луны, катящейся «на ребре», где волшебно расстояние отражения в обычном садовом ведре до серебряного лунного следа как от «царской повозки» в реке…
Есть и волнующая, невольная перекличка двух коротких стихотворений, ставших последними в творчестве поэтов разных эпох, но по-своему передающих необыкновенно высокое чувство благодарности за любовь к женщине. Ваншенкин пишет свою самую последнюю «Благодарность»:
Я, всё твоё любя
В сложившейся судьбе,
Благодарю тебя
Благодаря тебе.
2012
О том же и прощальный шедевр уходящего семидесятилетнего Тютчева:
Всё отнял у меня казнящий Бог:
Здоровье, силу воли, воздух, сон,
Одну тебя при мне оставил он,
Чтоб я ему ещё молиться мог.
1873
Но пронзительная тема предчувствия расставания у Ваншенкина проходила и прежде:
Качает ветер к февралю
Нашу сосну.
Прости, я всё-таки посплю –
Если засну.
Подушки я виском седым
Тихо коснусь…
Потом с тобой поговорим –
Если проснусь.
1994
Признанный мастер лирической миниатюры в безупречной форме через плотность текста передаёт глубокие смыслы:
Одни пока ещё в строю,
Но большинство уже в раю –
Иных попробовали ягод.
А некоторые в аду…
– А я в какую дверь войду?
– Да там объявят!
1996
При этом вновь возникает контекст созвучной темы в стихотворении Николая Гумилёва: «А я уже стою в саду иной земли, / Среди кровавых роз и влажных лилий, / И повествует мне гекзаметром Вергилий / О высшей радости земли», что всегда в большой литературе добавляет произведениям дополнительный смысловой объём.
Здесь мы возвращаемся к тому, что же узнаёт читатель через призму поздних работ. Во-первых, конечно, истоки творчества одного из лучших поэтов фронтового поколения. Об этом у Ваншенкина есть, на мой взгляд, потрясающее высказывание: «Я же с годами осознал, что война – это не просто отдельный кусок жизни, это отдельная жизнь. Я считаю, что все, кто был на войне, они все погибли. И некоторые из них, многие, воскресли и стали жить совершенно заново». Тут в нескольких словах целый роман, трагическая эпопея, многое объясняющая в самой сути грусти и печали человека, имеющего право сказать «Я люблю тебя, жизнь», что на самом деле уже не покажется столь оптимистично звучащим. Для воскресшего из братства бессмертного полка даже самый скромный пейзаж порою ложится словно на оголённое сердце:
Опять мне это мелколесье,
Снежок, струящийся в окне,
И серенькое поднебесье
Напоминают о войне.
Как будто я ещё в начале,
И мне опять это дано, –
Такой пронзительной печали
Я не испытывал давно.
Воскресший – не значит святой, в стихах Ваншенкина жизнь – земная, живая, грешная, несуетная, размышляющая, немногословная, полная достоинства и мужества, не стыдящаяся слабости…
Во-вторых, мастерство, о котором Александр Межиров говорил: «А мастерством не овладевал. Мастерство само овладело им ещё в юные его годы». Ваншенкин признавался: «Я первое своё стихотворение написал в марте 45‑го года в Венгрии совершенно неожиданно для себя без какого-либо влияния извне». Стихотворение девятнадцатилетнего поэта называлось «Будапешт взят!»:
Земли, камней, железа груды,
Бессильно сникли провода,
И у руин притихшей Буды
Ворчит дунайская вода.
Мосты упали на колени
И воду из Дуная пьют…
Всю ночь идут соединенья,
И каблуки всю ночь куют.
И у осколками избитых
Колонн монаршего дворца,
Ночною свежестью умыты,
Войска проходят без конца.
Я эту ночь не позабуду.
Вошли мне в память навсегда
Вся тишь ошеломлённой Буды,
Дворец и тёмная вода.
1945
В последней строчке сильный образ «тёмная вода» словно зеркально аукается с «Переправой» Александра Твардовского: «Кому память, кому слава, кому тёмная вода», с которым позднее поэт будет дружить.
Военные стихи К. Ваншенкина особого склада, их узнаваемость в интонации, словно это голос собеседника, голос не из литературы:
Когда окончилась война,
Пошли иные времена.
Но, всё отчётливей видна,
Являться стала мне она.
Пока мы были на войне,
В её дыму, в её огне,
Она жила кругом, вовне…
Но оказалось, что во мне.
1983
И если его друг, одногодок, поэт-фронтовик, артиллерист Евгений Винокуров писал в известном стихотворении «Вы умеете скручивать плотные скатки?», то десантник Ваншенкин вспоминает «Укладку парашюта»:
Но вот ты пощупал, –
И твёрдой осталась рука, –
Перкалевый купол,
Густые его вороха.
Косишься украдкой
На небо, где дыма следы,
И занят укладкой
Своей неизбежной судьбы.
Грустно и печально писать, что поэтические времена канули безвозвратно, оказались убитыми агрессивно навязываемой масскультурой. Вот и юбилейная книга поэта «Зачем я сюда зашёл...» издана тиражом 300 экземпляров. Это даже не капля в море.
Но вопреки всему поэзия Ваншенктна и его военная юность живы, они в каком-то смысле сегодня повторены и востребованы новым поколением, новыми историческими драмами. На поэтических встречах я не раз видел, как участник СВО, офицер, десантник, молодой поэт Сергей Лобанов благодарно и эмоционально говорил о поэзии фронтовика-десантника Константина Ваншенкина, пронзительно читал строки его «Десантной песни», которую знают все десантники:
...И опять, уложив парашюты,
Мы в огромном летим корабле.
Не забудутся эти минуты,
Хоть сто лет проживи на земле.