Борис Евсеев
Свобода и воля в нашем сознании были когда-то почти равнозначны. Теперь не так. Свобода писателя нередко возникает там, где на неё появляется рыночный спрос. И продиктована такая лжесвобода заурядной выгодой. Ну а воля начинается там, где писателя вообще нет. А есть человек, живущий в тексте подобно тому, как живёт птенец в покинутом родителями гнезде. Вокруг – никого и ничего. Только ветер, тусклый солнечный диск и неясные импульсы, рождающие тягу к действию. Птенцу-гнездарю тревожно, боязно. Но когда воля поставит его на край существования, он выпадет из гнезда и станет уже не птенцом, а поршком; позже – слётком, вдруг раскрывшим крылья и почуявшим: жизнь – в полёте! Так и писатель. Для него по-настоящему свободная жизнь – замысел и полёт воображения, этим замыслом порождённый.
Крах внешней свободы
Свобода свободе рознь. Есть свобода внутренняя и свобода внешняя. Внутренняя – рождается как потребность в бесстрашном действии и в освоении неотвязных мотивов, звучащих в подсознании. Внешняя свобода – это зачастую незаметно навязанная линия поведения, которая опрометчиво осознаётся как своя собственная. Но даже тень истинной свободы нестерпима для тайных хозяев нашей жизни! Великий Инквизитор у Достоевского говорит: «Ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!» Этим подмеченным Достоевским адским измышлением с наслаждением орудуют нынешние поводыри прогресса. Ведь чем сильней «затягивает гайки» сегодняшний технический прогресс, тем быстрей усыхает даже квёлая внешняя свобода!
Иное дело воля. Свобода имеет причину. Воля – внепричинна! Воля в русскoм и российском сoзнaнии – летающий дом, внезапное чудо, тридевятое царство, хождение по водам, выход в открытый космос. Свобода же в России нередко ассоциируется со вседозволенностью, горой денег, революционной бузой, друхлым либерализмом. Это ещё сто лет назад подметил философ Георгий Федотов: «Свoбoдa всё ещё кaжется перевoдoм с фрaнцузскoгo libertй». В работах Соловьёва, Шестoва и других свoбoдa oпределялaсь кaк сoстoяние духa, a вoля – кaк сoстoяние души. Не наоборот ли? Вопреки мнению глядевших на Запад философов, именно воля – естественное состояние русского духа. А свобода – состояние разобщённых (и дай бог, чтобы не мёртвых) душ! Ну а с точки зрения психoлoгии: внутренняя свoбoдa – этo oтветственнoсть. Вoля – незaвисимoсть, решимость, чистая сила.
Воля – неуничтожима. Свобода – особенно внешняя – иллюзорна. Хорошо, если она, как у Пушкина, оборачивается любовью: «Свободу потеряв навек, / Неволю сердцем обожаю...» А если возникнет – как в наши дни – свобода ненависти к идущим своим путём? И вообще: внешняя свобода часто хаос и беспредел. Попробуйте дать свободу движению планет Солнечной системы! Земли не станет.
Рабство выбора
Помните каверзный вопрос: «Скажите, Максудов, а ваш роман пропустят?» Булгаков не выбирал: пропустят – не пропустят. Он чуял: нет рабства сильней, чем мнимая свобода выбора и отказ от первоначального замысла в пользу приспособленческих задумок. Тот, кто ищет шкурной выгоды и пишет под диктовку внутренних и внешних заказов, – просто темнила и плут!
Гнёт выбора рождает цензуру внешнюю. Козни выбора ткут цензуру внутреннюю. Зачем же Пушкин радостно цитировал Карамзина? «Если в России не будет цензуры, я, пожалуй, удеру в Стамбул». Думаю, Пушкин имел в виду благотворное ограничение и самоограничение. То есть искусство отбора. Отбор – не выбор! Отбор – миг творчества.
А что сегодня? Сегодня у нас вместо гос. цензуры – цензура кланов, тусовок и партгрупп, скрежещущих запорами по принципу: «Свой – проходи! Чужой – стой!» Здесь свобода и не ночевала.
Так когда же начинается подлинная свобода, предваряющая узнавание Высшей воли? А начинается она тогда, когда писатель преодолевает «страх перед чистым листом» (была такая хромающая на обе ноги установка). Её подспудный смысл: «Страшишься? Значит, ты голубых кровей. Отважен? Значит, ты ватник и отсохист!..»
Вместе с писательским бесстрашием растёт и понимание: символ Высшей воли – раскинувший руки человек-крест, а не сжимающие кулаки авторитарии всех стран...
Бог всё предвидит, но не всё предопределяет. Писателю дано право прояснить свой будущий мир и предугадать свой будущий текст. Если догадка основана на единомоментном озаряющем замысле, значит, Высшая воля учтена. Но как только начинается «похоть поисков», получаем всплеск массовой конъюнктуры.
И всё же важней и внутренней, и внешней свободы воля к речетворению и самопроизвольному письму. Эту волю не смог пресечь фарисейский синедрион, не сжёг Нерон, не разрушили Тиберий, Троцкий, Гитлер и сбросивший атомную бомбу на Хиросиму недоучившийся бакалавр Гарри Трумэн. Не сможет «урыть» волю и Новый Великий Инквизитор, шествующий сегодня с Запада на Восток, чтобы сделать мир подножием для горстки медиамагнатов и кучки Соросов!
Вuchverbrennung
Свобода способна не только создавать нечто опасное, но и обходить саму возможность таких опасностей. «Дневники Геббельса» – опасная книга. Есть и другие опасные, дурные, вредные книги. Однако надо отличать бубонную чуму от золотухи. Чума смертельна, золотуха досадна. Трудней с понятием «вредность». Многие книги или отдельные тексты считались в одно время вредными, а в другое – необходимыми. Так было с главой «У Тихона» из «Бесов», с текстами Бунина, Шмелёва, Платонова. Вот почему вредное как категория над нами нередко просто насмехается! И вообще: желающий вредить всем и каждому мизантроп найдёт вред в любой книге – в «Подростке», в «Отце Сергии», даже в «Сказке о попе и о работнике его Балде». С точки зрения лит. ненавистников и софистов вредна любая художественная книга, которую они внаглую зовут фикшеном...
Держись, писатель! Впереди – новый, Вuchverbrennung1, новое книгосожжение, когда-то уже опозорившее мир, а теперь вновь подготовляемое тупыми технарями и нечистоплотными рыночниками, втихаря мастырящими смоляные и газовые факелы!
Недобросовестная конкуренция и псевдокультура
Получив свободу писать что угодно, считая писателем любого, кто умеет соединять слоги в слова или плодить ямбическую инерцию, мы скоро грянем в бездну унизительного плоскомыслия и бесписьменности! Вот почему сегодняшний писатель постепенно становится не только «пародийной личностью», но и дымным кошмаром словесно-книжного не-бытия.
Именно наплыв инерционной пустоты и рой «пародийных личностей» порождает в нашей среде недобросовестную конкуренцию. А ведь такая конкуренция запрещена законом! К тому же теперь, когда стало ясно: с внутренней свободой туговато, обнаружилась ещё одна напасть – внешняя свобода тоже работает плохо. «Освобождение писателя», случившееся после 1991 года, сильно напоминает год 1861-й. А именно: освобождение крестьян без земли или с непосильным выкупом. В нашем случае – освобождение писателя без статуса и с утраченной писательской собственностью. А тут ещё все силы некоторых ушлых чинуш и безбашенных олигархов были брошены на «окормление» (из кармана матушки-России) будущих иноагентов, в час испытаний кормящую мать впопыхах покинувших.
Здесь бы и вспомнить о контроле и самоконтроле совести. Но совесть (и как функция защиты человеческого вида от исчезновения, и как полученный от Создателя дар нераболепия) упорно изничтожается литпопсой и псевдокультурой.
Мы сбились с пути? Не совсем. Вернее, не все.
Свободоволие – миг бессмертия
К счастью, ярмо внешней свободы (свободы чужих помоев, выплёскиваемых медиапопсой на ещё не полностью изгаженные просторы русской мысли) довлеет лишь над частью писательского сообщества. Большая часть писателей, накрепко связавших свою судьбу с Россией, ближе к свободоволию. Что это такое?
Свободоволие – продолжение и развитие Высшего Замысла, а не дребезги своекорыстных мыслишек.
Свободоволие – стремление выразить на родном языке незаёмную правду о жизни, чтобы не дать этой жизни провалиться в тартарары.
Свободоволие – путь к усовествлению мира и одновременно миг писательского бессмертия, когда напоённое небом слово постепенно становится крепче иридия, нежней младенческой кожи, приманчивей едва слышимого эфирного ветра.
____________________
1 Сжигание книг (нем.).