Дурново не скрывал своего скепсиса по поводу наметившегося после окончания Русско-японской войны сближения Санкт-Петербурга и Лондона, поскольку никаких выгод для Российской империи в её союзе с Туманным Альбионом не находил: «Сколько-нибудь внимательно вдумываясь и присматриваясь к происшедшим после Портсмутского договора событиям, трудно уловить какие-либо реальные выгоды, полученные нами в результате сближения с Англией. Единственный плюс – улучшившиеся отношения с Японией – едва ли является последствием русско-английского сближения... Англо-русское сближение ничего реально-полезного для нас до сего времени не принесло. В будущем оно неизбежно сулит нам вооружённое столкновение с Германией».
А в нём, прогнозировал далее Дурново, главная тяжесть «несомненно выпадет на нашу долю, так как Англия к принятию широкого участия в континентальной войне едва ли способна, а Франция, бедная людским материалом, при тех колоссальных потерях, которыми будет сопровождаться война при современных условиях военной техники, вероятно, будет придерживаться строго оборонительной тактики. Роль тарана, пробивающего самую толщу немецкой обороны, достанется нам…» Союз с республиканской Францией Дурново также не приветствовал. Германия ему была явно ближе. Тем более что серьёзных противоречий между Российской империей и Германией он не видел: «Избытка населения, требующего расширения территории, у нас не ощущается, но даже с точки зрения новых завоеваний, что может дать нам победа над Германией? Познань, Восточную Пруссию? Но зачем нам эти области, густо населённые поляками, когда и с русскими поляками нам не так легко управляться. Зачем оживлять центробежные стремления, не заглохшие по сию пору в Привислинском крае, привлечением в состав Российского государства беспокойных познанских и восточно-прусских поляков, национальных требований которых не в силах заглушить и более твёрдая, нежели русская, германская власть?
Совершенно то же и в отношении Галиции. Нам явно невыгодно во имя идеи национального сентиментализма присоединять к нашему отечеству область, потерявшую с ним всякую живую связь. Ведь на ничтожную горсть русских по духу галичан, сколько мы получим поляков, евреев, украинизированных униатов? Так называемое украинское или мазепинское движение сейчас у нас не страшно, но не следует давать ему разрастаться, увеличивая число беспокойных украинских элементов, так как в этом движении несомненный зародыш крайне опасного малороссийского сепаратизма, при благоприятных условиях могущего достигнуть совершенно неожиданных размеров». Во что вылилось 100 лет спустя «украинское или мазепинское движение», мы видим, наблюдая происходящие на Украине события.
Не только поражение, но и победа Антанты не сулили России, по мнению Дурново, никаких ощутимых выгод: «Эта война потребует таких огромных расходов, которые во много раз превысят более чем сомнительные выгоды… Ведь не подлежит сомнению, что война потребует расходов, превышающих ограниченные финансовые ресурсы России. Придётся обратиться к кредиту союзных и нейтральных государств, а он будет оказан не даром. Не стоит даже говорить о том, что случится, если война окончится для нас неудачно. Финансово-экономические последствия поражения не поддаются ни учёту, ни даже предвидению и, без сомнения, отразятся полным развалом всего нашего народного хозяйства.
Но даже победа сулит нам крайне неблагоприятные финансовые перспективы: вконец разорённая Германия не будет в состоянии возместить нам понесённые издержки. Продиктованный в интересах Англии мирный договор не даст ей возможности экономически оправиться настолько, чтобы даже впоследствии покрыть наши военные расходы. То немногое, что может быть удастся с неё урвать, придётся делить с союзниками, и на нашу долю придутся ничтожные, по сравнению с военными издержками, крохи. А между тем военные займы придётся платить не без нажима со стороны союзников. Ведь, после крушения германского могущества, мы уже более не будем им нужны.
Мало того, возросшая вследствие победы, политическая наша мощь побудит их ослабить нас хотя бы экономически. И вот неизбежно, даже после победоносного окончания войны, мы попадём в такую же финансовую экономическую кабалу к нашим кредиторам, по сравнению с которой наша теперешняя зависимость от германского капитала покажется идеалом».
Заметим, что это писал не большевик или эсер, а консерватор.
Ещё более мрачными виделись бывшему министру внутренних дел социально-политические последствия участия России в грядущей войне. Он предрекал, что «в случае неудачи, возможность которой при борьбе с таким противником, как Германия, нельзя не предвидеть, – социальная революция, в самых крайних её проявлениях, у нас неизбежна.
Как уже было указано, начнётся с того, что все неудачи будут приписаны правительству. В законодательных учреждениях начнётся яростная кампания против него, как результат которой в стране начнутся революционные выступления. Эти последние сразу же выдвинут социалистические лозунги, единственные, которые могут поднять и сгруппировать широкие слои населения, сначала чёрный передел, а засим и общий раздел всех ценностей и имуществ.
Побеждённая армия, лишившаяся, к тому же, за время войны наиболее надёжного кадрового своего состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованною, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишённые действительного авторитета в глазах народа оппозиционно-интеллигентные партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддаётся даже предвидению».
Записка Петра Дурново, не будучи известной широкой публике, давно привлекает внимание серьёзных исследователей из разных стран. К примеру, её фрагменты можно прочесть в книге Генри Киссинджера «Дипломатия». А историк Пол Робинсон, преподающий в высшей школе общественных и международных отношений Университета Оттавы, назвал записку Дурново «одним из самых замечательных консервативных антивоенных документов». Он же заметил: «Записка Дурново не появилась из ниоткуда. Он написал её сразу после отставки Владимира Николаевича Коковцова с поста премьер-министра в феврале 1914 года, и она стала частью целенаправленных усилий консервативно настроенных руководителей, стремившихся к переориентации внешней и внутренней политики… Эти усилия не увенчались успехом. Союз с Францией активно поддерживали бюрократия и приближённые царя, имевшие на то веские стратегические и финансовые причины…
Точность оценок Дурново по сравнению с другими объясняется как раз тем, что он отказывался подчинять интересы чувствам и настроениям. Сторонников русско-французского союза раздражало то, как Германия унижает Россию (на их взгляд), и во вспыхнувшей летом 1914 года войне они увидели возможность восстановить величие России. Дурново посмотрел на неё с более материальной точки зрения национальных интересов, провёл расчёты и пришёл к выводу, что война бессмысленна».
До самых убедительных и впечатляющих подтверждений справедливости своих прогнозов и предостережений дожить автору записки не довелось. Но и вряд ли он этого желал.
Пётр Николаевич Дурново скончался 11 сентября 1915 года.
«Реакция лишилась одного из преданнейших своих слуг, общественность России видит сходящим в могилу злейшего своего врага», – не скрывая радости, писала либеральная газета «Утро России» (основана братьями Рябушинскими). В свою очередь, по случаю кончины Дурново бывший народоволец Лев Тихомиров, ставший к тому времени одним из крупнейших консервативных мыслителей России, отметил в своём дневнике, что Дурново был «человек замечательно умный и проницательный (равных ему в этом отношении не видал в жизни)».