Эдуард ГРАФОВ
Помнится, ко мне в автобусе привязался пьяный ханурик. Ему во мне всё не нравилось – и лицо, и одежда. Я на него как бы не обращал внимания. Но, когда он дёрнул меня за нос и заржал, я закрыл книгу, которую читал, и сильно возразил, правда, он даже не упал.
И что бы вы думали, часть пассажиров тут же на меня ополчилась: «Человеку плохо, человек выпивши, а вы к нему пристаёте!» Оказывается, это я к нему приставал. Тут есть над чем задуматься. Такие дружные варвары ведь ещё Древний Рим погубили.
Во времена, когда и чёрно-белый телевизор являлся редкостью, в Центральном парке культуры и отдыха было прелестное развлечение – танцевальная площадка. Мы туда по вечерам валом валили. К тому же это было и культурное мероприятие: в танцах наступал перерыв, и задорная девица объявляла с эстрады, где сидел оркестрик, викторину. Она лихо выкрикивала в микрофон: «Кто написал поэму «Василий Тёркин» – Евтушенко, Твардовский, Симонов?» И мы, склонные плясать и танцевать, хохоча и подпрыгивая, выкрикивали наугад ответы – а вдруг приз получишь! Вот такая была незатейливая забава вперемешку с фокстротом. Братья и сёстры, но ведь сегодня это называется ЕГЭ! Остаётся лишь приёмные экзамены в вузы обозвать викториной и проводить их в перерывах между танцами.
Мы же уродуем себе жизнь, доверяем культуру людям, которые в ней посторонние. Безусловно, москвичи Юрию Михайловичу Лужкову кое-чем обязаны, например бесплатным проездом для пенсионеров. Не исключено, что он даже знает, кто написал поэму «Василий Тёркин» – Евтушенко или Твардовский. Но как можно при этом ему решать, каким быть облику великой Москвы? Лужков искалечил мой отчий город. И это почти навечно. Ведь переделать Москву с её турецкими башенками практически невозможно, это же не разрешить с утра пораньше вдруг признать генетику наукой. Придётся наш город «донашивать как есть».
У меня не так уж много, что я пронёс в себе через всю жизнь, – Горный Алтай, Камчатка, храм Покрова на Нерли, возле которого деревня, где папа родился. И конечно – пушкинское Михайловское. У меня был период, когда я ездил в Михайловское регулярно. Знаете, я там душой оттаивал. И дело было не в изученных назубок мемориях. Дело было во всём: в небе, снеге, реке Сороть, в бескрайности родной красоты.
Помнится, вернувшись из Михайловского, я написал в газете довольно неуклюжую фразу: «Словно райисполком принял решение – горизонт не трогать!» А ведь тронули. Если вы нынче подниметесь на Савкину горку, откуда особенно прекрасны окрестности Михайловского, то увидите, что посередь сего дива дивного всунули коттеджный посёлок. Видимо, богатеньким пожелалось, чтобы михайловские просторы им прямо под окна поднесли.
Поганее было только, когда бездарный белый куб Дворца съездов хамски вломили в нашу невиданную древнейшую красоту – Московский Кремль. Спроворил это ещё один «культурный», но не Лужков, а Хрущёв. Будь моя воля, выше директора овощной базы я бы их ни за что не назначил. А они судьбой, Родиной моей воротили.
Горько мне, но не удивительно. Не сегодня ведь испоганились. Помнится, приехал я в Тарханы. Мемориальная усадьба бабушки Арсеньевой, где произрос Мишель Лермонтов, стояла на небольшом полуострове, окружённом с трёх сторон речкой. Так вот, на этом мемориальном полуостровке я застал… случной пункт для лошадей. Они там размножались. Во всей России не нашлось другого места для лошадиных сладострастий. Вернулся в Москву, истерично разорался в самых разных инстанциях. Из Москвы дали культурное повеление: случной пункт из усадьбы Тарханы убрать. И куда-то убрали.
Братие, мы же так совсем одичаем и перестанем отличать микроскоп от самосвала. На днях известнейший футболист, весьма, кстати, симпатичный парень, спокойненько и небрежно произнёс в интервью: «Начал читать «Мастера и Маргариту». Бросил, это же невозможно читать». А нарядная, почти догола раздетая, с огромной улыбкой размером во всё лицо знаменитая теледива заявила (сам слышал) с экрана: «А я не считаю Моцарта гениальным!»
Как же я хохотал! Но это был сатанинский хохот.