Тема лингвистической глобализации приобрела за последние годы не только популярность, но и оттенок скандальности, особенно в контексте традиционно мифологизируемого в российском общественно-политическом дискурсе противостояния Запада и Востока. Возникают метафоры языка-убийцы, люди всерьёз начинают говорить о языковом терроре со стороны английского и т.п. Самое неприятное, что многие авторы употребляют подобную лексику отнюдь не метафорически. Человек неискушённый, читая всю эту полемику, живо рисует себе образ глобальных корпораций-монстров, разрабатывающих коварные планы по внедрению максимального количества английских слов в прочие языки мира.
А. Цаяк. «Ясно, как день», № 3
А. Кирилина. «Глобализация и судьбы языков», № 5
Д. Гудков. «Ты всё ещё поддержка и опора», № 6
И. Шапошникова. «Родное слово – знак спасенья», № 10
Однако посмотрим, какие реальные изменения были зафиксированы за последние 15–20 лет в русском? В основном они касаются словарного состава: слов, восходящих к английскому, добавилось. О чём это свидетельствует? Об упадке национальной культуры или национального языка? Не думаю. В 40–50-е годы в японский перекочевало огромное количество американизмов, но кому придёт сегодня в голову возводить это явление к утрате японцами национально-культурной самобытности или эрозии идентичности?
Заимствования всегда сопровождали языковые контакты: когда-то русский язык получил немало тюркских, персидских и скандинавских слов. Пётр I добавил нам голландской терминологии, особенно в морском деле, Павел – немецкой в военном, а российское дворянство многие десятилетия вообще росло в среде франкоязычной (и обошлось!)… От географического принципа пограничного взаимопроникновения языков, от исторического взаимовлияния языков-субстратов и суперстратов человечество перешло к лексическому обмену, часто очень неравноценному, по сферам деятельности. Развитие современных коммуникативных сетей, мобильность людей, культурных артефактов, технологий и т.п. служит катализатором этих процессов, что неизбежно ведёт к их интенсификации. Отсюда столь болезненная реакция на появление в языке «чужих» слов. Часто не по адресу. Часто неоправданная. Потому что на системном уровне с русским языком, на мой взгляд, не происходит ничего экстраординарного. Да и в сфере грамматики – на системном уровне – заметных изменений нет. Грамматическая система вообще обладает достаточной инерцией, что и демонстрирует нынешняя ситуация с русским языком.
Если взглянуть за пределы МКАД, мы увидим, что слухи о кончине русского языка и вовсе, мягко говоря, сильно преувеличены. Мы увидим, что наступление английского языка захлебнулось на подступах к российской глубинке и обречено на ту же участь, что и войска Наполеона 200 лет назад. Как ни парадоксально, но, чтобы окончательно победить глобальный английский, пришлось бы опять спалить Москву. Потому что в столице самая большая востребованность английского (как на рынке труда, так и в социально-статусном отношении, в сфере услуг и потребления); здесь самый высокий процент людей, владеющих им и пропагандирующих его; высока доступность Интернета; в Москве сосредоточены СМИ, способствующие продвижению английского; головные офисы крупных компаний, государственные органы, ответственные за языковую политику…
Глобальная экспансия английского – далеко не самое плохое из того, что нас должно тревожить. Просто в силу её географической и социально-экономической ограниченности и – как следствие – малого удельного веса в масштабе всей России. Куда бóльшая опасность кроется в состоянии самого российского общества, теряющего своё богатое культурное наследие, традиционно высокий уровень грамотности, эффективную систему образования и звание пусть не самой, но хотя бы ещё читающей страны.
Надо ли защищать русский язык (на институциональном уровне)? Ответ лично у меня не вызывает затруднений. Если я слышу призывы бороться ПРОТИВ языка-киллера, лингвистического империализма, англоязычной экспансии, я категорически не согласен. Если мне предлагают бороться ЗА русский язык, его чистоту, литературную норму, грамотность российского населения и высокую речевую компетенцию, я всей душой ЗА.
Что делать? Только не плодить очередные структуры при уже существующих чиновниках. У нас достаточно министерств, думских комитетов, общественных советов и редколлегий. В их силах (не говоря уж об обязанностях) сделать многое. Навести порядок в системе образования, особенно в преподавании русского языка и литературы, а также иностранных языков и языков народов России. Вычистить словесный мусор из эфира и периодики, убогих книжных переводов и с киноэкранов (именно они задают планку языковой нормы для подавляющего большинства жителей страны). На это нужны политическая воля и государственная программа. Честные и компетентные исполнители. Возможно, изменение законодательства. Одна проблема остаётся – объяснить нынешним ответственным и уполномоченным, что лично их речевой стандарт не всегда соответствует образцам русского языка, достойным подражания.
Да, ещё надо вспомнить – на деле – о многонациональности Российского государства и сделать реальные шаги к построению мультикультурного общества. Один небольшой пример: почему-то и в Нью-Йорке, и в Ванкувере можно сдать экзамены на права на русском языке (равно как и на многих других языках). Что-то я сомневаюсь, что в Москве или Санкт-Петербурге можно сделать то же самое, например на грузинском или чувашском. Залог независимости и процветания русского языка заключается в том числе и в создании условий свободного функционирования языков народов России. Парадокс, но это именно так. Преподавание иностранных языков также необходимо поднять на более высокий качественный уровень. Поскольку это предполагает повышение речевой культуры и в родном языке.
Билингвизм – мощный культурный ресурс, и им нужно правильно распорядиться. В том числе и за пределами России. Создание культурных центров, библиотек, сохранение русской культуры в зарубежных диаспорах – тоже немаловажная задача. Здесь нам есть чему поучиться у Китая или Франции.
В заключение вернёмся к главной теме – теме языковой действительности в эпоху глобализации. Внедрение новых коммуникационных технологий радикально меняет речевые практики – появляются новые жанры – от СМС и электронной почты до блогов и социальных сетей. Соответственно меняются язык и сама стратегия восприятия информации. Дмитрия Гудкова («Ты всё ещё поддержка и опора». – «ЛГ», № 6) пугает отход от линейно-текстового формата. Не он один – многие исследователи отмечают распространение «клиповой» композиции, всё бóльшую иконичность современных коммуникативных форм. Неудивительно: мультимедийный характер современных средств коммуникации этому способствует. Следует ли из этого, что теряется момент интеллектуального усилия? Пожалуй, нет. Просто усилие стало качественно другим. А поддержание традиционной речевой компетенции теперь требует большего внимания, особой компенсирующей методики, поскольку в современном естественном общении удельная доля традиционных текстов понизилась. Это необходимо учитывать при разработке учебных программ, нацеленных на сохранение русского языка и речевой компетенции. Нужны новая герменевтика и риторика.
Но, боюсь, это будет сделать очень трудно без изменения отношения общества к образованию в целом. А ведь можно было бы и эту задачу решить. Есть же пример Южной Кореи, где бюджет Министерства образования в среднем составляет 19,25% всех государственных расходов (данные Минобрнауки РФ). Это вторая после оборонной статья национального бюджета (а ведь страна всё ещё в состоянии войны). Объяснять «корейское чудо» после этого излишне. И язык свой берегут, и английский учат изо всех сил. Их-то глобализация не пугает. Они её осваивают. Может, и мы когда-то сумеем.
, доктор филологических наук, профессор