Владимир Микушевич. Заочье. Книга стихов. – М.: ИП Хохлова, 2022. – 103 с.
Поэтические книги Микушевича, несмотря на все сложности с изданием современной поэзии, выходят. «Заочье» – девятая книга мастера, включающая как новые, ещё не опубликованные стихи, так и лирические произведения прошлых лет.
Медитативная лирика Микушевича, пронизанная христианскими мотивами и образами, православными архетипами, драматична, светла и исповедальна. Его поэзия словно пеленает наше сознание, органично сочетая реальное повествование и библейскую символику.
И задать собираясь последний вопрос,
Распознал я в безмолвии позднего лета
Излучение молниеносных волос
Вместо света и, может быть, вместо ответа.
И не зная добра, и не ведая зла,
Ничего, кроме неба, не взяв на дорогу,
Заглянула в меня и спокойно вошла,
Как весеннее солнце к медведю в берлогу.
Оставалось одно только слово шепнуть,
И недаром звалась бы душа ученицей,
Если в этот на ощупь заманчивый путь
Отправляется тело ходячей гробницей.
Сокровенная гостья коснётся небес
И меня воскресит, просияв ненароком,
Потому что свободен лишь тот, кто воскрес
В этом сне затяжном, безнадёжно глубоком.
(«Годы учения»)
Свобода сакрализуется поэтом, она идёт непосредственно от Бога, передаёт частицу Божественной сущности. Соединение религиозного (православного) и художественного ви́дения является доминирующей особенностью поэтики Микушевича. Ещё Гоголь отмечал, что «в лиризме наших поэтов… есть что-то близкое к библейскому», объясняя это тем, что «наши поэты видели всякий высокий предмет в его законном соприкосновенье с верховным источником лиризма – Богом». Микушевич продолжает классические отечественные традиции, обогащает их, раскрывает новые возможности. Со страниц «Заочья» встают старинные русские города, родные просторы...
В лирике Микушевича представлены основные «космические» цвета христианской метафизики: синий (голубой, лиловый, лазурный), золотой (жёлтый), красный (багряный, розовый). Иконописная символика цвета создаёт многоплановость поэтического произведения, расширяет смысловое пространство. Поэту важно передать жизнь человеческой души, связать Небо и Землю.
Среди полыни-колеи,
У входа в царство самосева,
Как две зелёных вереи,
Берёза справа, ива слева.
Распахнуты на целый час
Ворота красные заката.
Там даже церковь, как у нас,
Но нет вошедшему возврата.
Вновь обнаружить не дано
Угла, где пробуют растенья
Хотя бы вычертить окно
На синем фоне запустенья.
(«Ворота красные заката»)
Поэзия Микушевича собирает, словно в фокусе, всё самое характерное, что явлено в русской духовной жизни. Религиозно-философский образ мыслей или, говоря другими словами, вера, молитва, любовь, духовная свобода, как водоносный слой, питают творчество мастера.
...Лишь для блудных туристов история здесь вне закона,
Но зато навсегда очарованный странник постиг,
Что, в соборе таясь, не сияет, а светит икона,
И сказать не решаешься, чей над распятием лик.
Искони или издавна издали город виднее,
А вблизи не поймёшь, вход открытый иль вход воспрещён;
Вроде люди как люди, но камни здесь Четьи-Минеи,
И Софией Премудростью Божией Суздаль крещён.
(«Суздаль»)
Образ Софии является наиболее укоренённым архетипом общечеловеческого сознания. Унаследованный от античности и получивший развитие как образ Премудрости Божией в Византии и на Руси, это один из самых сложных христианских символов, имеющий глубокий философский смысл. Редкий древнерусский автор не касался этой темы. В ХХ веке учение о Св. Софии (Душе Мира), разработанное философом Владимиром Соловьёвым, «зачаровало целую плеяду поэтов». Так, Вячеслав Иванов прямо заявлял в одном из своих стихотворений: «Поэтом тот родится, с кем // София Вечная играла». Микушевич вслед за своими предшественниками продолжает развивать тему Св. Софии. Этот образ, прямо или косвенно мерцающий в поэзии автора, становится «окном» в иную реальность, в заочные миры и органично вплетается в поэтический космос Микушевича.
Русская культура понимается автором как неотъемлемая часть культуры всемирной. Чем, например, как ни крепкой метафизической связью с великими творцами прошлого, можно объяснить следующие поэтические строки:
Слепому Генделю остались только звуки
От прежней музыки, которой больше нет;
Напрасно в темноту протягивал он руки:
Он звёзды находил, а потерял он свет.
Глухой Бетховен знал, что смертным лгут науки,
И предпочёл он скорбь среди дурных примет;
Способна только скорбь раз в миллионы лет,
Назвавшись радостью, прервать немые муки.
Глухой представился, в метель расслышав гром,
Слепец не пережил одной Страстной субботы,
И встретились они в пространстве мировом.
По слуху распознав небесные высоты,
Слепец пока ещё не ведает о том,
Что поводырь глухой записывает ноты.
(«Гендель и Бетховен»)
Здесь Микушевич выбирает жанр сонета, самую строгую, аскетическую жанрово-строфическую форму. Русский сонет в виртуозном исполнении автора поражает глубокой философичностью, мастерской разработкой изобразительных возможностей сонетного слова. Микушевич – поэт мысли, и именно художество мысли является отличительной чертой его лирики.
Вообще сонет – излюбленный лирический жанр мастера. По сути, Микушевич возвращает нас в золотой век русского сонета, который пришёлся на начало двадцатого столетия, когда крупнейшие художники той эпохи продолжили пушкинскую традицию.
Недавно поэт закончил перевод «Фауста» Гёте. Огромный, титанический труд. Фаустовские мотивы не могли не отразиться в «Заочье»:
В кабаке не стихает веселие, льётся
Золотою струёю в стакане вино.
Кто-то громко поёт, кто-то тихо смеётся,
Но безмолвно темнеет окно.
Собралась здесь сегодня шальная ватага
Подмастерьев, студентов, ландскнехтов, крестьян,
Только Фауст, алхимик, распутник, бродяга,
Только Фауст сегодня не пьян.
Вот на пыльном бочонке он в воздухе кружится,
Вот вино из гнилой добывают доски,
Весь кабак застывает в восторге и ужасе,
Взор же Фауста полон тоски.
А за окнами стынут деревья в тумане,
Ночь сыра, холодна и темна.
И на гиблой дороге застыл в ожиданье
Старый друг, старый враг сатана.
Микушевичу удалось сохранить свой голос, творческую независимость и в то время, когда слово «Бог» писалось в печати со строчной буквы. В одном из интервью поэт говорит, что для православного человека вопрос о свободе решён словами Иисуса Христа: «…и познаете истину, и истина сделает вас свободными». Об этом стихотворение «Памятник», написанное в 1976 году (!), которое завершает новую книгу.
В музейной рухляди была забыта лира,
Забыта Библия среди сожжённых книг,
А я себе в мой век не сотворил кумира
И памятник себе поэтому воздвиг.
Готовый предпочесть изгнанью заточенье,
Гонений избежав и не снискав похвал,
Уединение и самоотреченье
Соблазнам вопреки я смолоду избрал.
И не участвовал я в повседневном торге,
Свой голос для других в безвременье храня.
Кретьен, Петрарка, Свифт, Бодлер, Верлен, Георге,
Новалис, Гёльдерлин прошли через меня.
В готических страстях и в ясности романской,
В смиренье рыцарском, в дерзанье малых сих
Всемирные крыла культуры христианской
Призвание моё, мой крест, мой русский стих.
«Памятник» Микушевича (а мотив памятника, как известно, восходит к Горацию, откуда и пошла традиция) – это не только гордое самоутверждение поэта, но в большей степени противостояние атеистическому прошлому минувшего века с его утратой естественного культурного уклада, «веры отцов». И сколь бы ни был огромен вклад Владимира Микушевича как мастера художественного перевода в мировую литературу, его оригинальное поэтическое творчество имеет не меньшее значение для русской культуры. В одной из личных бесед с автором этих строк Владимир Борисович сказал: «Я не представляю своих переводов отдельно от своих стихов. Это единая стихия, которой я живу».
Духовная сила русской культуры – в верности своим историческим корням, в сопряжении «родного» и «вселенского», в памяти души, без которых не может быть обновления и Откровения.