В годы, последовавшие за окончанием Великой Отечественной войны, постепенно начала устаревать и вскоре вовсе устарела грозная по прежним временам боевая техника, наше славное оружие, с которым мы освобождали родную землю, Европу. Мир. Даже легендарная «катюша» стала теперь далёким прошлым. Сравнение её с техникой наших дней просто неправомерно.
В эти же годы одна за другой отошли в прошлое и забылись многие книги военных лет. Время отодвинуло их. Только высокие создания человеческого духа оказались неподвластны времени. Такова судьба поэзии Твардовского.
Сейчас, когда поколения людей со школьной скамьи знают «Василия Тёркина», когда без этой «Книги про бойца» уже невозможно представить себе всю нашу советскую литературу, а первое впечатление от чтения её заслонено многими последующими, трудно восстановить в памяти, как тогда воспринимались солдатами на фронте разрозненные главы, не по порядку доходившие до них. Но вот одно я помню точно: была несомненная уверенность, что книга писалась на нашем фронте и даже где-то здесь, близко. Такое ощущение сопутствует книгам, где правда всё: и целое, и частности. Мы не задумывались тогда над тем, что только очень большие художники способны в одну судьбу вместить судьбу всего парода; потому каждый, читая такую книгу, находит в ней и самого себя. Мы объясняли это проще: значит, автор был здесь, знает, сам прошёл. И книга вызывала благодарное уважение и доверие.
Даже после войны я искренне считал, что бой за «населённый пункт Борки» – это бой за деревню Белый Бор на нашем Северо-Западном фронте.
Где вода была пехоте
По колено, грязь – по грудь;
Где в трясине, в ржавой каше,
Безответно – в счёт, не в счёт –
Шли, ползли, лежали наши
Днём и ночью напролёт...
Бой шёл, как сказано в книге, на втором году войны, сходились приметы большие и малые. Я мог бы, как карту с местностью, сличить эту главу из «Тёркина» с тем, что было у нас. И каким необходимым оправданием безымянных ратных трудов, какой прекрасной памятью павших безвестно звучали в конце главы слова, которым суждено, как и подвигу, остаться:
И в одной бессмертной книге
Будут все навек равны –
Кто за город пал великий,
Что один у всей страны:
Кто за гордую твердыню,
Что у Волги у реки.
Кто за тот, забытый ныне,
Населённый пункт Борки.
И Россия – мать родная –
Почесть всем отдаст сполна.
Бой иной, пора иная.
Жизнь одна и смерть одна.
Это было так, словно мы сами сказали эти слова. Подлинное искусство всегда совершает эту подмену: выражая то, что смутно уже ощущается людьми, оно оставляет читателю и радость открытия, и уверенность, что автор просто высказал его мысли, его словами сказал.
Но ещё и потому такое доверие вызывала «Книга про бойца», что в каждой строке её обнаруживались понимание и знание тех простых вещей, которые составляли существо солдатской жизни на фронте, вещей по видимости малых, но без которых не творится ничто великое. Писатели ограниченные стараются эти вещи обходить, беря себе задачей говорить только о «главном».
Восхищая точной правдой подробностей, удивительной силой народного характера, книга рассказывала о том, чем жил народ на войне, и казалась не загаданной на дальний срок. Так солдат на фронте далеко вперёд не загадывает, а воюет честно, и в этом – всё то великое, что совершает он для настоящего и для будущего, даже если ему в том будущем жить не суждено.
Но, видимо, так только и создаются книги, которые переживают время. Вся их боль, и страсть, и радость – в настоящем, и потому так важны они грядущим поколениям.
Григорий Бакланов,
№ 42, 18 октября 1967 г.