Заснувшую жизнь тормоши

* * *

Треснет рама от пули шальной –

Непривычно для нервного слуха.

Это Бог тебя будит войной,

Пробуждает для веры и духа.

Ангел смерти парит над страной,

Не какая-то там невезуха,

Не какой-то мороз или зной,

А знаменье для веры и духа.

И в своей беспробудной глуши

Не о треснутой раме реши –

С этим справится как-нибудь плотник –

А заснувшую жизнь тормоши,

Что нацелился в окна души

Начинённый войной беспилотник.

* * *

Дорога одна. И как будто прямая.

С неё не бывает возврата. И всё ж –

Воскликнешь однажды:

                         «Не вижу, куда я

Иду!» И на землю от горя падёшь.

А думал, что видишь всё тайное явно,

И ясными путь полагал и исход.

И Бог лишь поднимет тебя,

                               словно Савла,

Из пыли дорожной…

И зренье вернёт.

Тень апостола

Тень проходящего Петра…

Деян. 5, 15

Больных – со смертного одра –

От скорби слабых и усталых

Тень проходящего Петра,

Едва коснувшись, исцеляла.

И мы, желая лишь спасти,

Не ведая порой сомненья,

Заденем ближних на пути

Судьбы своей тревожной тенью.

И как мучительно потом

Гадать о тех, кого мы любим!

Коснувшись тенью, их спасём

Или нечаянно погубим?

Текел

Приготовляйте себе… сокровище

неоскудевающее на небесах, куда вор

не приближается и где моль не съедает…

  Лк. 12, 33–34

На лбу моём, нет, лучше – на челе,

Мечты морщин

От суеты и шума.

Не собирал сокровищ на земле,

Но я о них порой с надеждой думал.

Небесных слов порой не находя,

Рубли надежд искал я по карманам –

Гуляй, душа, и пей вино дождя,

Закусывая ночью и туманом!

Гуляй, душа!

         Пусть видят твой размах

Глаза скопивших платья и монеты.

Пусть видят,

        что ты взвешен на весах –

И найден лёгким, как перо поэта.

Я не собрал на старость серебро,

Но, может быть,

             хоть этим интересен –

Вор не приходит, чтоб украсть перо,

И не съедает моль перо для песен.

* * *

Глухое раздражение времён,

Что от небесного не скрыться взора,

Что постигает каждый Вавилон

Безумие Навуходоносора –

Когда царят война и произвол,

Когда встают народы на народы,

Когда траву забвения, как вол,

Они жуют на пастбищах свободы.

Когда глядят на полную луну

Потерянно, испуганно, устало,

Чтоб промычать забытую вину,

Не понимая, как начать сначала…

* * *

И коснётся небесная влага чела,

И подумаешь, в небо вникая,

Что летит через поле шальная пчела,

Или, может быть, пуля шальная.

Будет дождь.

             Прижимается память к земле,

Птицы, словно обиды, уснули.

Только дождь не мешает

                              упрямой пчеле,

А тем более маленькой пуле.

До каких я не смог прикоснуться высот

До сих пор в середине июля?

И подумаешь, целится прямо в висок,

Хорошо бы пчела, а не пуля.

* * *

Друзья мои протрезвели

Кто ради семьи и цели.

Кто ради скуфьи монаха,

Кто из-за болезни паха.

И кто-то завис в астрале…

И кто-то убит в Цхвинвали…

…С обидой ушёл к обеду –

И в душу зашил «торпеду»…

…Как Бунин, купил собаку…

…Как Маркес, умер от рака…

Так сердце у них устало,

Что выпить мне не с кем стало.

И некому, выпив малость,

Сказать: – Друзей не осталось…

* * *

Ночь светлеет моя.

                    Видимо, луч маяка

Прорезает её

             до самых тёмных глубин,

До китайской грамоты

                        русского языка

И до тайны кромешной –

                     кто меня разлюбил.

Очевидно, гавань, как сердце,

                                      совсем близка,

Только сердце стало чужим,

                                       сигналит маяк,

От китайского чувства

                           русского языка,

От кромешной тайны,

                      что не светлеет никак.

* * *

Жизнь идёт чередом.

Действует власть строго –

И всё больше

                 шлагбаумов и вахтёров.

Фарисеи готовятся к встрече Бога,

Он с проверкой веры

                должен прийти скоро.

Подготовиться надо.

                     Отбить поклоны.

И грехи заглушить

                 монастырским хлебом.

Соблюсти все заповеди,

                          все законы –

Все до буквы,

                     до пресыщения небом.

Бог придёт – и скоро,

                      вдохнёт атмосферу –

Войн, анафем, болезней,

                       свечей, соборов.

Но найдёт ли тогда

                   на земле Он веру?!

А не только шлагбаумы и вахтёров.

* * *

Впредь пей не одну воду,

но употребляй немного вина…

  1 Тим. 5, 23

Можно пить и не падать под стол,

И не спать от хмельного избытка,

А решить: – В этот мир я пришёл

Восхититься игристым напитком,

Пить не воду одну, пить вино,

Любоваться его ароматом,

А не падать под стол, как бревно,

С омертвелой душою и матом.

И угадывать в тайнах сердец

Свет сказуемых и подлежащих,

А не падать под стол, как мертвец,

От бесчувствия к жизни пьянящей.

* * *

Ремарк зовут седого дога,

Жюль Верн – огромный доберман.

Ротвейлера назвали Гоголь,

А этот мопсик – Мопассан.

А почему, никто не скажет,

Игра фантазии и слов.

Но ни одну дворнягу даже

Никто не назовёт Попов.

И ладно… Проявлять не будем

К собачим кличкам интерес.

Пускай рычат Спиноза-пудель

И Мураками-пекинес.

* * *

Жизнь терпит непогоду,

Тепла считает ртуть.

А смерть даёт свободу,

Прощение и путь.

Зовёт венец природы –

Любого дурака –

Пройти над непогодой,

За дождь и облака.

* * *

Не объяснить терпение труда,

Как к слову быть взыскательней и строже,

Меня учила говорить беда,

Когда она порой молчать не может.

Когда вникал в немую скорбь и тьму,

В потерянную душу человечью,

То, что не пожелаешь никому,

Вдруг становилось искреннею речью.

Здесь главное – терпеть. Я стал седой,

Когда в душе ни волоса седого,

И я терплю свой разговор с бедой –

Взыскательность отчаянья и слова.