Олег Дзюба
Литературную судьбу писательницы, облагодетельствовавшей мир романом «Унесённые ветром», нельзя не счесть счастливой. Однако же безоговорочное признание читателей разных континентов и даже многотиражье, с которым способна конкурировать разве что Библия, не спасли её от нескрываемого холода, источаемого на её родине вершителями критических суждений. Даже получив самую престижную в США Пулитцеровскую премию, она оставалась, говоря словами Пушкина, в положении «беззаконной кометы в кругу расчисленном светил» литературного небосвода Соединённых Штатов.
«Никому не известная домашняя хозяйка написала книгу, о которой спорили знатоки, возможно ли её написать, и сошлись, что невозможно, – писал Пётр Палиевский в предисловии к первому московскому изданию её саги о штате Джорджия. – Комбинат из профессоров, издателей, авторитетных критиков, давно предложивший литераторам иное: создавать имя, уступая место друг другу, но и гарантируя каждому положение в истории литературы, творимой на глазах соединённым ударом массовых средств, – этот комбинат, получив вдруг в бестселлеры не очередного кандидата в историю, а литературу, способную зажигать умы и жить в них независимо от мнений, её не принял».
Смириться с внезапным восхождением Митчелл для литературного бомонда и впрямь было непросто. Уроженка Атланты небезуспешно попробовала себя в газетном ремесле, но, расставшись с репортёрской карьерой в родном городе из-за травмы, отвернулась от современности, замкнувшись в скромном и незаметном житии на Персиковой улице, мысленно перебирая воспоминания детства, семейные предания и легенды о безвозвратно канувшей в минувшем «золотой» эпохе, сметённой в небытие Гражданской войной в США. Годами она по главкам и эпизодам творила свою эпопею о безвозвратно минувшем, в тридцать шесть лет выпустила плоды своих уединённых трудов, с ходу добившись суперуспеха, но при этом оставшись автором одной книги.
...В недавние относительно годы у нас принято было безоговорочно клеймить южные американские штаты за рабовладельческое прошлое. Их история воспринималась сквозь призму, созданную Гарриет Бичер-Стоу в «Хижине дяди Тома». Трагический для южан исход конфликта с северянами полагалось воспринимать исключительно в радужных тонах. Как ни странно, это ещё от Жюля Верна пошло, у которого в «Таинственном острове» герои, оказавшись на неведомом клочке земли, даже озеро спешат назвать в честь главнокомандующего войсками Севера Улисса Гранта. Иначе говоря, приход его армий полагалось воспринимать как наступление всеобщего счастья!
Сравним с этими вольнолюбивыми мечтаниями описанную Маргарет Митчелл удручающую картину происходившего в штате Джорджия после окончательного поражения конфедератов: «Словно исполинская злая рука взяла и всё перевернула, и те, кто когда-то правил на Юге, стали теперь куда беззащитнее своих бывших рабов… Командиры-янки в разных городах обладали всей полнотой власти – даже правом карать и миловать гражданских лиц, – чем янки и пользовались. Они могли – да так и поступали – засадить человека в тюрьму по любой причине и даже без всякой причины вообще, отобрать у него собственность, повесить его. Они могли – да так и поступали – мучить и изводить людей, издавая противоречивые постановления о том, как надо вести дела, сколько платить слугам, что говорить на публике и в частных беседах, что писать в газетах... Они устанавливали, как, когда и где следует выбрасывать мусор, решали, какие песни могут петь дочери и жёны бывших конфедератов... Достаточно было подозрения в том, что ты неуважительно отозвался о правительстве или что ты – член ку-клукс-клана, достаточно было негру пожаловаться на тебя – и ты оказывался в тюрьме... С бывшими рабами стали теперь ужасно носиться и наиболее никчёмным дали разные посты. К тем же, кто раньше стоял ближе к белым, относились не лучше, чем к их господам... Во времена рабства негры, работавшие в доме и во дворе, презирали полевых рабочих, считая их существами низшей породы… Хозяйки плантаций по всему Югу посылали негритят учиться, а потом отбирали наиболее способных для работы, требовавшей смекалки. В поля же направляли тех, кто не хотел или не мог учиться. И вот теперь эти люди, стоявшие на самой низкой ступени социальной лестницы, выдвинулись на Юге в первые ряды... Бывшие полевые рабочие неожиданно почувствовали, что могут делать что хотят. И, естественно, повели они себя так, как и следовало ожидать... Сбитые с толку такими речами, они воспринимали свободу как нескончаемый пикник, каждодневное пиршество, карнавал...»
Рискну задаться риторическим вопросом: не о том ли самом писал Николай Некрасов в известной каждому школьнику поэме «Кому на Руси жить хорошо?»: «Порвалась цепь великая,/ Порвалась – расскочилася/ Одним концом по барину,/ Другим по мужику»!
...Стоит ли удивляться, что в относительно недавние времена, когда у нас принято было по делу и без дела самодовольно именовать отечественную публику самой читающей на планете, «Унесённым ветром» более полувека после выхода в свет не дозволялось показаться в советских витринах или на лотках печатной продукции. Параллели между заокеанскими скорбями и катаклизмами и куда более близкими далями и весями выглядели уж очень наглядными.
Не меньше вопросов вызывала и героиня, о которой сама Митчелл отзывалась в начале романа: «Всё сложное было ей чуждо и непонятно, и такой суждено было ей оставаться до конца дней своих». И, даже пережив первые военные невзгоды и несчастья, она продолжает взирать на мир в основном как на арену временно недоступных утех. Неслучайно же Ретт Батлер пытался вразумить её, напоминая о французских аристократках, рассуждавших подобным образом, пока якобинцы не принялись свозить их к гильотине!
Согласимся, что подобная героиня отнюдь не подходила в качестве образца читательницам советских производственных романов. Но ничуть не больше подходила для примера созданная Митчелл героиня после преображения, настигшего её вслед за крахом южной идиллии, когда пришло время в полном смысле слова бороться за своё существование, отбросив многие правила хорошего тона и очевидные для её молодости приличия. В этом смысле Скарлетт – анти-Золушка, теряющая было почву под ногами, но добивающаяся своего права на место под солнцем. Она не уповает на сказочного принца, но притом неспособна до поры до времени понять, кому по силам для неё этим принцем стать!
И опять не обойтись без ассоциаций с героинями не Тургенева, но Некрасова. Взбалмошной плантаторской дочке доводится и чудом спасаться из пылающей Атланты, и недрогнувшей рукой валить наповал из пистолета бандитствующего янки. Притом счастливым исходом – пресловутым хеппи-эндом Маргарет Митчелл читателей не радует, завершая роман спасительной уловкой Скарлетт, привыкшей откладывать размышления о мрачном на завтра!
...Написав один из самых американских по сути романов, Митчелл до своей абсурдной гибели из-за наезда беспечного автомобилиста даже в зените славы жила отнюдь не по принципам, привычным для большинства её прагматичных соотечественников. Она избегала светской жизни, по-прежнему обитала на Персиковой улице Атланты и – о чудо – не соглашалась на использование имён героев в рекламе.
Её неординарную скромность безжалостно презрели у нас, устроив когда-то пышную телепрезентацию появления в советских кинотеатрах легендарной экранизации «Унесённых ветром» с Вивьен Ли и Кларком Гейблом. Были аукцион с продажей за ошеломляющую цену «галстука Ретта Батлера» и даже викторина, сулившая победителю поездку в Лондон. Если вспомнить, что в честь не лучших черт характера Скарлетт существует даже синоним стяжательства «скарлетизм», то устроители разгулялись от души. Наиболее вероятного претендента на вояж к берегам Темзы бесцеремонно сгоняли со сцены, протаскивая явно подставную даму, лузгавшую самые заковыристые вопросы и не просто угадывавшую мелодию англоязычного шлягера, но и запросто пропевшую его на сносном языке оригинала.
Скарлетизм в тот вечер воистину крепчал. Маргарет Митчелл в этом ничуть не повинна.