Линор Горалик. Имени такого-то. – М.: Новое литературное обозрение, 2022. – 192 с.
Никто не обещал, что в этой рубрике будут только книги со специфически «женской» оптикой. Или только книги с актуальной повесткой. Или тем более только хорошие книги. Некоторые явления нельзя пропустить: вот, например, новый роман Линор Горалик, о котором с восторгом говорят поклонники (но преимущественно всё же поклонницы) её творчества.
Всю предыдущую неделю я мучила знакомых, «Гугл» и «Национальный корпус русского языка» вопросом о слове «самолётница». Им, собственно, открывается книга: двое врачей дёргают этот самый предмет туда-сюда, а она торчит на них жвалами. Увы, что такое самолётница, незнает никто. Спустя сто страниц у меня появилась догадка, коей делюсь: это просто-напросто самолёт женского пола плюс одушевлённый. Не спрашивайте, почему не самолётка.
«Имени такого-то» основан на реальных событиях: в сорок первом году психиатрическую больницу имени Алексеева (потом «Кащенко») эвакуировали на баржах – сначала в Рязань, а потом, когда в местной больнице не хватило мест, пришлось плыть до Горького и Казани. Сюжет настолько впечатлил Горалик, что она, по собственному признанию, «не могла не написать» книгу – хотя таким же образом, в даже более жестоких условиях, эвакуировали, например, больницу имени Ганнушкина и наверняка десятки других. Собственно, на этом реальное в романе заканчивается.
Я соврала, сказав, что роман открывается «самолётницей». На самом деле он открывается фразой «Не тупите, Сидур». «Не тупите», «сука», «говно» и ещё много непечатных (и довольно современных) выражений – примерно так советские врачи, по мнению Горалик, общались друг с другом. Ещё между решением проблем с медикаментами, продовольствием, ну и, собственно, лечением больных они успевают кто как развлекаться. Одни поют, другие воруют, третьи совокупляются в трюмах, четвёртые идут в фашистский стан – поболтать и познакомиться с местным доктором. А что? Коллега ведь. Старшая медсестра карикатурно прижимается щекой к портрету вождя, а в перерывах все они едят не хлеб, а пряники, от которых уже тошнит, будто Сталин не Сталин, а Мария-Антуанетта.
«Но сегодня портрет был живой, тёплый, простой френч и тяжёлые усы пахли одеколоном и папиросами, пуговицы на груди мягко сверкали в свете лампы. Она вжалась в картину ещё сильнее, так, что от шерстяной ткани стало больно щеке, и торопливо, горячо зашептала:
– Не сдадим Москву, не сдадим, не сдадим, ни за что Москву не сдадим, ты это знай, знай, знай!»
Конечно, это не психологический роман, не исторический роман, никакой не реализм. Это фантасмагория чистой воды. Половина повествования посвящена коту с раздвоенной головой, который днём превращается в близнецов-пациентов. Старшая медсестра удит в воздухе треугольники писем с фронта. У боцмана волчья нога – не вновь придуманная болезнь по типу заячьей губы, а натуральная пришитая вместо человеческой нога волка. Баржу «ранит» осколком – барже делают операцию и накладывают швы и называют её «девочка». В подводу запрягают волчицу.
Это всё, конечно, яркие образы – недаром роман Горалик называют военным графическим романом. Способствует «комиксовости» и обрывочность текста: главы представляют собой случайные куски, сценки из жизни в больнице, на барже, в городе. Да и персонажи слипаются в одно целое, схематичные, полуживые, ходульные, все говорящие одним языком и часто посылающие друг друга на три буквы.
Про войну из этого романа узнать ничего нельзя, увы. Про безумие – тоже, нет в нём оптики тех самых пациентов психиатрического отделения. Бытовые ужасы типа голода, вшей или одного туалета на сто человек Горалик описывает мельком, роман и не про них тоже. Это так, фоном.
Что же хорошего, спросите вы? Что показательного?
Кое-что всё же есть.
На примере Горалик видно, как сильно двадцатые отличаются от нулевых в литературе. Заигрывание с магическим реализмом, которое было в новинку в две тысячи пятом, сегодня скорее раздражает, а иллюзия глубокомысленности – этот фокус, которым раньше можно было обмануть бабушку в книжном, – сто раз разгадана. И сами сюжеты, в которых справиться с кошмаром истории людям помогали предметы и фантастические явления, вот эти «чудо спасёт там, где, кроме чуда, не спасёт ничто никогда» гремели в премиальных списках именно в нулевые: тут и Евгений Клюев, и Елена Катишонок, и Лена Элтанг, и кого только не было.
Однако ближе всего роман Линор Горалик оказывается «Дому, в котором» Мариам Петросян. Там тоже действие разворачивается в замкнутом пространстве, и вагон всего магического, и больное там, и безумное, и страшненькое, и полёты в иные миры. И секс, и остренькое, и про смерть, и комиксов фанаты наделали из «Дома, в котором» будь здоров. Разница только в том, что «Дом...» никогда не притворялся интеллектуальным романом и не претендовал на раскрытие серьёзной исторической темы. Да и не мог.
Врачи больницы имени такого-то тестируют электрошокер в сорок первом году. Они ложатся на кушетку и пропускают разряд через себя и рассказывают свои галлюцинации.
«Сидоров посмотрел вниз и увидел, что несётся он верхом на гигантском горбатом зайце, огромном, как пони, и заячий горб страшно терзает его, Сидорова, плоть. <…> Сидорову было страшно, он изо всех сил держался за длинные заячьи уши, свистел ветер, Сидоров в ужасе крикнул: «Ты куда несёшь меня?» – и заяц ответил ему жутким фальцетом: «Деток кормить!..»
Вот как-то так себя и чувствуешь, читая «Имени такого-то» – и укачивает, и трудно, и в роли зайца не кто иной, как заяц ПЦ1. Может, как раз его имени это всё и посвящалось, кто знает. Очень похоже на то.
1 Заяц ПЦ – персонаж комиксов Линор Горалик.