В первый раз имя Бакланова попалось на глаза ещё в школе в телефильме Марлена Хуциева «Был месяц май», снятом по мотивам рассказа писателя «Почём фунт лиха» и его же сценарию. Это, несомненно, картина про войну, но война там показана скорее в отражённом, преломлённом свете. Советские разведчики оказываются на немецкой свиноводческой ферме и ведут беседы, в которых рассказывают о своих впечатлениях: боевые действия, концлагеря, крематории. Размытый сюжет в стилистике позднего шестидесятничества вполне отражает смысл и содержание баклановской прозы. Война с бытовой стороны оказывается не менее страшным испытанием для человека, чем фронтовые события, хотя и они тут присутствуют: неспешное повествование о сельских буднях промодулировано видеорядом военной кинохроники.
Григорию Бакланову всё это было хорошо знакомо, испытано им и пережито. С 1941 года он в Красной армии, участвует в операциях на Юго-Западном и 3-м Украинском фронтах, затем вместе со своей батареей колесит по военным дорогам Молдавии, Румынии, Венгрии, Австрии… В 1942-м вступает в ряды ВКП(б) – кто осмелится заявить, что это был шаг человека, делающего карьеру? Окажись он в руках противника, у коммуниста одна дорога – к стенке. Войну лейтенант Бакланов, получивший в 1943 году ранение, заканчивает в должности начальника разведки артиллерийского дивизиона. Награждён боевыми орденами и медалями. Самая что ни на есть боевая биография.
Фронтовой опыт настоятельно требовал творческого воплощения, и вот молодой демобилизованный офицер становится студентом Литературного института имени А.М. Горького. Там же четверть века спустя состоялось наше личное знакомство, когда писатель вёл творческий семинар…
Ещё служа в армии, я послал свои работы на творческий конкурс и получил вызов на экзамены, понятия не имея, кого из мастеров заинтересовали мои рассказы. И вот во время предварительного собеседования меня окликнул солидный мужчина с выразительными глазами. Он попросил дождаться его во дворике. Это и был Григорий Бакланов. Без лишних разговоров он протянул листок с номером домашнего телефона и предложил встретиться: «Нам есть о чём поговорить». Очевидно, писателя-баталиста заинтересовало то, что некоторые мои сочинения были об армии.
В Государственной публичной исторической библиотеке, где я готовился к испытаниям, удалось выяснить детали биографии своего будущего творческого руководителя и почитать его книги: неудобно же, когда старший знает тексты младшего, а тот не в курсе дела.
Самое сильное впечатление произвела повесть «Пядь земли», о которой тогда много писала критика. Она была написана в традициях так называемой лейтенантской прозы. В советской послевоенной литературе на передние позиции выдвигались такие авторы, как Виктор Астафьев, Юрий Бондарев, Василь Быков, Борис Васильев, Константин Воробьёв, Вячеслав Кондратьев, Виктор Курочкин. Заметное место в их ряду занимал и Григорий Бакланов.
Экспозиция «Пяди земли» отражена уже в её названии. Действие происходит на маленьком береговом плацдарме, где закрепилось несколько наших артиллерийских орудий. Это очень ответственный участок боевых действий, хотя со стороны может показаться, что ничего особенного и не случается, но это спокойствие обманчиво: на самом деле это статичное положение пронизано напряжённым ожиданием:
«Щель узкая, но внизу, у самого дна, мы подрыли её с боков, так что вполне можно спать вдвоём. Ночи всё же холодные, а вдвоём даже под плащ-палаткой тепло. Трудно только переворачиваться на другой бок. Пока один переворачивается, второй стоит на четвереньках. Но больше подрыть нельзя, иначе снарядом может обрушить щель.
Через равные промежутки бьёт тяжёлая немецкая батарея, наши отвечают из-за Днестра через нас. Почему-то под землёй разрывы всегда кажутся близкими. Это так называемый тревожащий огонь, всю ночь, до утра. Интересно, до войны люди страдали бессонницей, жаловались: «Целую ночь не мог уснуть: у нас под полом скребётся мышь». А сверчок, так тот был целым бедствием. Мы каждую ночь спим под артиллерийским обстрелом и просыпаемся от внезапной тишины».
Приходилось слышать, что авторская интонация здесь заимствована у Ремарка из романа «На Западном фронте без перемен». Определённое сходство, пожалуй, можно обнаружить, но возможно ли «приватизировать» интонацию? Она ведь неуловима, летуча и не поддаётся приручению. И когда два писателя изображают быт и будни войны, некоторых перекличек, пожалуй, не избежать. Ведь и тот и другой преследуют одну и ту же цель: показать человека в экстремальных условиях, когда «война становится привычкой» (Виктор Верстаков).
Но вернёмся к отношениям с Баклановым. Выдержав время вежливости и набравшись смелости, я накрутил диск телефона-автомата. Бакланов взял трубку и пригласил в гости на Ломоносовский проспект (писателей в советское время ценили и абы где не селили). Оказавшись в квартире литературного мэтра, я, уроженец села, два года проведший в казарме, немного заробел и чувствовал себя скованно.
Хозяин усадил ученика в кресло и, расположившись за журнальным столиком, стал обстоятельно, по пунктам разбирать мою рукопись, изредка отмечая удачные места, но больше останавливаясь на шероховатостях стиля. Помнится, он раскритиковал слово «сослуживцы», применённое в значении – товарищи по роте. Я и сам чувствовал это, но не мог найти подходящего синонима. «Да так и пишите: товарищи по роте», – предложил Бакланов.
В какой-то момент в комнату вошла стройная женщина и поставила на стол блюдо с большими зелёными яблоками. Мэтр продолжал комментировать рукопись и, зацепившись за эпизод в кабинете оперативного дежурного по танковой дивизии, стал расспрашивать об интерьере этого помещения: какие там стены, столы, линолеум на полу, сколько телефонов… Тем самым он давал понять, насколько важно прозаику быть внимательным и наблюдательным. Ответив на вопросы, я решил, что было бы неучтиво не воспользоваться угощением, взял яблоко и с хрустом отгрыз от него добрый кусок. Бакланов, посмотрев, как гость жуёт, поморщился и сказал:
– Отложите яблоко: оно вам мешает.
Вскоре аудиенция была закончена. Яблоко запомнилось навсегда. Теперь можно было бы усмотреть в зелёном плоде символ Нью-Йорка, а в надкушенном состоянии – эмблему электронной корпорации, но тогда эти смыслы были ещё не в ходу. Я уходил с чувством, что получил хороший урок мастерства, а сколько их ещё впереди! Но всё сложилось по-другому. В институте мы встретились всего один раз: на первом семинарском занятии. Бакланов, который в то время работал над повестью «Навеки девятнадцатилетние» и не хотел распыляться на педагогику, привёл с собой и представил нам энергичного сорокалетнего человека – нашего будущего мастера. Им оказался мало кому известный тогда Александр Проханов. Очевидно, он показался автору «Пяди земли» близким по духу, так как в качестве журналиста уже объездил немало локальных войн и ярко писал о них.
Кто мог предположить, что в будущем их жизненные и идеологические программы кардинальным образом разойдутся. Вместе с перестройкой произойдёт резкая поляризация общества. Как угрюмо шутили тогда: перестройка – перебранка – перестрелка – перекличка… Так или иначе, Бакланов встал у руля демократического журнала «Знамя», а Проханов возглавил редакции оппозиционных газет – сначала «День», а затем «Завтра». Трудно сказать, какими стали их личные отношения, но после подписания Баклановым открытого «письма сорока двух» они вряд ли оставались безоблачными. Хотя впоследствии он поддержал позицию Владимира Путина и позднюю чеченскую кампанию.
Затем судьбы представителей лейтенантской прозы складывались по-разному. Бондарев оказался в центре патриотического лагеря, Астафьев написал роман «Прокляты и убиты», за который сам был проклят многими ветеранами Великой Отечественной, Быков уехал в Германию, где жил на гранты бывшего противника… Григорий Бакланов экстравагантных действий не предпринимал, печатал в своём журнале произведения, прежде находившиеся под спудом: «Собачье сердце» Булгакова, «По праву памяти» Твардовского, «Верный Руслан» Владимова, «Новое назначение» Бека…
Тема войны никуда не ушла из творчества: как осколок, не извлечённый из тела фронтовика, она продолжала болеть и травмировать души. И даже там, где речь идёт о послевоенных временах, это присутствие замечается. Например, в сборнике «День нынешний и день минувший». Он и сегодня с писательским автографом стоит на почётном месте моей домашней библиотеки.