Странная эта птичка, непростая. Тем для меня и притягательна.
Всё у зимородка не так, как надо, и уж точно, если бы он попал на птичий двор пред очи старой утки, то разделил бы её приговор с гадким утёнком.
И то верно: ходить почти не умеет, летает невесть как – убийственная характеристика для птицы, но есть особенность – ловко ныряет и стрелой проносится над водоёмом, а если где и присядет, то выбирает себе укромный уголок. Разгляди-ка его!
В литературе особенностями, повадками братьев наших меньших авторы зачастую объясняют поступки и свойства людей.
Так и с Владимиром Яковлевичем Самойловым, одесситом, 1924 года рождения.
Вот он какой-растакой: и народный артист СССР, и талант, и театр с кинематографом при них-с, и ямочка на подбородке, и обаятельный-с, и притягательный-с, а вот всё что-то есть в нём от зимородка и его укромного уголка, где никому неразболтанное, никем не увиденное, непубличное, глубинное...
Самая трудная и не всегда благодарная работа актёра – положительный герой. Тут не спрячешься за актёрские корючки. Тут уж если дано Богом настоящее – так дано! А не дано, так только щёки надуваются, да пустой глаз пластмассового пупса пучится.
Эта мужская убедительность человека-артиста В.Я. Самойлова нужна мне была, да и не только мне.
В Симферополе у народного артиста СССР певца- фронтовика Юрия Богатикова, организовывавшего фестивали «Крымские зори», я в 1976-м познакомился с народным артистом СССР Михаилом Григорьевичем Водяным – замечательным комиком Одесской оперетты.
Так как Водяной всю жизнь был служивым музыкального жанра, он меня расспрашивал о фильме «Романс о влюблённых» (в прокате с 1974 года), где было много музыки и песен композитора А. Градского. Спрашивал: кто пел? Как работалось на площадке? Я ему рассказал, что задружился с Александром Самойловым, который играл среднего брата, а я – младшего.
Вот тогда Михаил Григорьевич и поведал мне, как он снимался в роли Попандопуло со своим старинным другом В.Я. Самойловым, одногодком и одесситом, в картине «Свадьба в Малиновке» (в прокате с 1967 года).
Как-то для съёмки эпизода этого фильма готовилось поле со скирдами соломы, одну из которых должны поджигать, чтобы дать сигнал к наступлению красного эскадрона, разбивающего банду врагов рабоче-крестьянской власти.
Селяне, обожавшие Водяного и Самойлова, принесли втихаря две пляшки самогона. Друзья запрятали подношение в копну и время от времени вливали жидкость в свои организмы, что бодрило дух и скрашивало безделье артистов при подготовке объекта к съёмке.
Когда приготовились снимать, режиссёр А.П. Тутышкин выбрал по незнанию для поджога скирду, ставшую баром наших одесситов, и крикнул Яшке-артиллеристу (непосвящённому артисту М. Пуговкину):
– Поджигай! Мотор! Камера! Начали снимать!
Владимир Яковлевич, увидев, что их склад подожжён, бросился к копне с воплем истинного комиссара:
– Стойте! Подождите! У меня там в пиджаке партбилет лежит! – и выхватил из огня одежду с тяжело отвисшими карманами.
С тех пор, как только хотелось огненной воды, звучал пароль:
– Не пора? А то партбилет сгорит.
Кстати, членом этой славной организации, как, впрочем, и я, Самойлов никогда не был. Владимир Яковлевич и без корочки убедительно играл секретарей обкомов, парторгов, бакинских комиссаров: С. Шаумяна в картине «26 бакинских комиссаров», Н. Нариманова в фильме «Звёзды не гаснут», наркома Н. Подвойского в «Шестом июля».
Весной 1983 года в Минске на «Беларусьфильме» режиссёр Вячеслав Никифоров приступил к съёмкам четырёхсерийного телевизионного художественного фильма «Отцы и дети» по роману И.С. Тургенева. Я получил роль Аркадия, и с 17 апреля начались мои павильонные съёмки имения Кирсановых.
Евгения Базарова исполнял мой земляк-саратовец, артист академического Малого театра Владимир Богин.
Режиссёр хотел со мной работать и утвердил ещё до нашей встречи, поэтому у меня была формальная фотопроба, скорее многочисленных сюртуков и фраков двадцатилетнего дворянина, а мне тогда шёл тридцать второй год, но посмотрите на экран и убедитесь, что я хорошо сохранился.
На роль отставного штаб-лекаря Василия Ивановича Базарова, обожавшего и гордящегося своим сыном, подчинившего себя его безоговорочному авторитету, был назначен В.Я. Самойлов. Для Никифорова никого другого на роль отца, кроме Владимира Яковлевича, не существовало. Каждый актёр мечтает о режиссёре, снимающем его во всех своих фильмах.
Такая верность Никифорова В.Я. Самойлову началась с его дебютной картины «Зимородок» в 1972 году, где артист играл главную роль Николая Сергеевича.
Четвёртый месяц шли съёмки картины «Отцы и дети», когда киногруппа прибыла в подмосковную Черноголовку, где построили декорацию усадьбы Базаровых.
4 августа 1983 года с утра снимаем большой эпизод «Стог сена», где на его макушке назревает нравственный конфликт между Евгением и Аркадием. Это могло плохо кончиться, если бы не деликатное появление Василия Ивановича.
– A-а! Вот вы куда забрались! Смотрю я на вас, мои юные собеседники, смотрю и не могу не любоваться. Сколько в вас силы, молодости, талантов! Просто... Кастор и Поллукс!.. Диоскуры, Диоскуры!
И как же Самойлов резцом мастера делал узорчики и вензеля в своём персонаже!
Он умилялся... Глаза влажнели... Робкая улыбка, просящая не судить старика строго, а принять, если возможно, в свою молодую компанию... И переступание с ноги на ногу... И лёгкое придыхание... А главное – русский, такой русский по великому классику... Да, много можно написать об этой сцене и нашем знакомстве в первом совместном кадре. Я сразу их полюбил – и Самойлова, и его Василия Ивановича
Сняли этот кусочек сцены, и камера на операторском кране вновь вернулась к молодым героям, так как мы зависели от солнца: на верхушку стога ДИГи-прожектора не поставишь.
Пока доснимали наш дуэт, Самойлов получил получасовой перерыв, а затем мы по кадру втроём должны идти от стога к дому Базаровых.
Жарко. Солнце в зените.
Самойлов снял сюртук и сел на заднее сиденье нашей служебной машины. Он тогда ещё не отпускал своих усов и, отклеив накладные, положил их рядом с собой, обмахиваясь сценарием, страдая от духоты и не очень здоровых прокуренных лёгких.
Мы отснялись, и пока операторы переставляли камеру на рельсовую тележку, чтобы снять проход к дому, гримёр втиснулась в машину и хотела заняться лицом Владимира Яковлевича, спросив:
– Где усы?
Усов на сиденье не было. Вылезли из машины. Сиденье было пусто, как и под сиденьем. Ужас.
Самойлов начал сниматься только сегодня, и ему ещё не успели приготовить дубли усов. Те, что исчезли, были единственные.
Гримёр в истерике. Самойлов в растерянности. Режиссёр уже зовёт в кадр. Операторы подгоняют: солнце уходит.
Выясняется, что усов нет – пропали. Начинается как в партитуре Д. Шостаковича – «Громко и немножко нервно».
Гримёр рыдает. Самойлов виновато сопит. Режиссёр скрежещет зубами. Операторы, муж и жена, предлагают снимать со спины.
Я подошёл к Самойлову:
– Наваждение...
– И не говори, – облокотился на машину Яковлевич, повернувшись ко мне боком. И тут я оправдал свою благозвучную фамилию. Я не смеялся. Я заржал до колик, до рези, до слёз... На меня смотрели как на пострадавшего от солнечного удара, а я не мог вымолвить ни слова, тыча пальцем в сторону Самойлова.
Режиссёр, проследив направление моего жеста, перестал скрежетать зубами и захлебнулся смехом. Мы буквально катались по земле, не в силах что-либо сказать. Через пару секунд уже вся группа закатилась, кроме Самойлова, озиравшегося, смущённого, не понимающего, в чём дело.
А дело в том, что усы приклеились к его заднице, очевидно, он на них сел в машине.
Согласитесь, зад с усами – это смешно.
Отсмеялись. Поправили всё, что нужно, и начали снимать наш проход до крыльца. За столбиками, державшими резной козырёк, вертелись, выглядывая, любопытные мордашки дворовых мальчишек Федьки и Петьки – это мои сыночки Святослав и Ярослав. Чуть в стороне малинник. Женщина в платке собирает ягоды в лукошко – это моя жена Алла. Наш спаниель Стёпка снимался в имении Кирсановых. Ему очень понравилось быть актёром, и он ходил за режиссёром, умоляя его плачущим взором разрешить ещё поработать перед камерой. Он дорвался до полюбившегося кинодела – через два дня была пересъёмка одной из сцен в усадьбе Кирсановых.
27 сентября 1983 года я приехал со своим семейством в Минск, где в павильоне «Беларусьфильма» мы начали снимать последний объект по картине «Отцы и дети» – скромные комнатки обиталища Базаровых: столовую, кабинет, родительскую...
1 октября – сцена обеда, к которой мы шли ещё 4 августа в Черноголовке.
Нам прислуживают Федька и Петька.
По сюжету это первое застолье у Базаровых после долгой разлуки с сыном. Радость встречи родителей с Енюшенькой, как называла Евгения мать, и его другом, а на самом деле – последний день моих съёмок.
Кино, господа, кино! Всё шиворот-навыворот и задом наперёд.
Как филигранно артист В.Я. Самойлов стачивал прямолинейность Евгения в высказывании при Аркадии о его дедушке, у которого Василий Иванович служил штаб-лекарем:
– Да, моё дело – сторона: знай свой ланцет, и баста! А дедушка ваш очень почтенным был человеком. Настоящий военный.
– Сознайся, дубина была порядочная, – усмехается Базаров (арт. Богин).
– Ах, Евгений, как это ты выражаешься! Помилосердствуй... конечно, генерал Кирсанов не принадлежал к числу... – и Самойлов в секунду и соглашается с правотой сына, и защищает деда Аркадия, отстаивая не очень талантливого командира, и никого обидеть не хочет, и восторжен: ко многим великим допущен был пульс щупать, и не принижен, но робок, знает свой шесток...
Как он работал, чудесный Владимир Яковлевич! Одно удовольствие.
Пока эту сцену репетировали, свет, камеру выставляли, потом снимали, часа три прошло. Все проголодались. Ещё накануне Никифоров попросил по возможности не завтракать в гостинице, ведь в кадре будет настоящее застолье с борщом, жарким, шампанским...
«Отцы и дети». Последний кадр. У камеры оператор
В. Спорышков, В. Конкин, В. Самойлов, В. Богин
и режиссёр В. Никифоров
И когда Федька и Петька внесли дымящийся чугунок, у всех уже слюнки высохли, так есть хотелось.
Из кабинета мы ринулись в небольшую столовую. Это в жизни: встал, два шага сделал, сел, помолился, поел. В кино не так.
Камера сняла наш выход со спины. Потом её и свет переставляли в столовую: мы шли на неё и рассаживались. Пока выставлялись, а уже надо дать остыть ДИГам светового наполнения и менять в них угли. Это морока. Это кино!
И, когда уже сели за стол и парующий борщ ударил в нос и в глаз, нас так одолел нестерпимый голод, что команда «Мотор!» ещё висела в воздухе, а мы жадно опустили ложки в полные тарелки.
И тут на первых секундах съёмки группа дружно, опять как летом, умирала со смеху. Как мы все не подавились? Я не знаю. И вновь причиной нашей всеобщей гомеристики стал Владимир Яковлевич. От пара над тарелкой усы стали отклеиваться и со второй ложкой отправились в рот нашего гения. Были усы только что, а ложку опустил от жующего набитого рта – и уже как побрился, их под носом... нет!
Хорошо, что, пережёвывая, Владимир Яковлевич почувствовал постороннюю добавку и вытащил их изо рта. Камера всё это снимала – её некому было выключить, все корчились в припадке смеха.
А кино-то получилось. Мы хорошо поработали.
В 1985 году четырёхсерийный телевизионный художественный фильм «Отцы и дети» был удостоен Государственной премии СССР.
Владимир Конкин