Знак весны, прилетевшей в город

Живого сердца письмена

Юрию Манакову

В тот вечер мы о Грозном говорили,

на небо глядя и провидя бездны,

дивясь речей неукротимой силе –

от крыл воздушных до вериг железных –

«А что писал еси к нам пёсьим лаем,

тому виной холопский твой обычай,

но то, что псу смердящему привычно,

нам, Рюриковичам, не подобает».

И было слово сталью, медью, плотью,

и кирпичом, и башней, и державой,

и злато рассыпалось на лохмотья

то жгучей серой, то росой кровавой,

и вновь звучал из стародавней были

скорбящий глас, рыданье грозовое:

«Почто вы голубицу погубили,

почто безвинной учинили злое?!»

А перед нами твёрдо и сурово

восстало пятиглавие собора,

и время сбросило свои оковы,

зардели думы, вспыхнули, и скоро

предстало всё простым и величавым,

как строгий выгиб древнего портала,

как возгласа молитвенного слава

и грозное звучание металла!

Опричнина – и чёрным, и кровавым

был крест, и терние его венчало.

В страдании ты рождена, держава,

гроза и полымя – твоё начало!

Топор с размаху рубит кость и плаху,

и кнут доносчику пластает спину,

и надевает белую рубаху

готовый к смерти… стоны из пучины…

вой грешников… крыла Архистратига…

плач покаянный и Господень страх,

и меч, и подвиг, и святая книга –

её слова всечасно на устах…

И огненным уставом на страницах

веление, завещанное нам:

«Не по скрижалям каменным молиться,

а по живого сердца письменам!»

Русский язык

Ода

Язык, объединяющий народы,

Язык для выражения тончайших чувств,

Одновременно ласковый и строгий –

Владейте им на уровне искусств.

Сказать ВЕЛИКИЙ – это уже было,

Сказать МОГУЧИЙ – значит повторить

Тургенева (его мы не забыли!),

Он призывал учить язык, ценить.

Какое множество оттенков мысли

Язык наш выражает так легко!

Всегда уверены, спокойны мы с ним,

Его правдивость слыша далеко.

Ему присущи и достоинство, и гордость,

И даже честь, осмелюсь я сказать.

Он мягок, но порой являет твёрдость,

Когда его стремятся искажать.

Он ласковый, прозрачный и жемчужный,

В нём и любовь, и строгость, и протест;

Ему несправедливость, злоба чужды,

А как легко читается подтекст!

Все знают наших поговорок меткость,

Пословиц ярко выраженный смысл;

Употребление «ядрёных» слов – не резкость,

Без них не выразить порой нам кратко мысль.

В политике он чёткий, лаконичный,

Им режут правду-матку без обиняков;

Он, как посол, всегда дипломатичный,

В нём нет виляний, лести, лишних слов.

Как в зеркале, в нём вся России мудрость;

Наш Пушкин в языке непревзойдён.

Принёс в язык он блеск и перламутрость,

Омыв его живительным дождём.

Язык наш жив: он плачет и смеётся,

Так радуется миру и весне,

Как родничок, из наших уст он льётся,

Не засоряй его словами, что извне.

Я знаю украинский и английский,

Но русский – самый искренний, родной,

И в творчестве он друг мне очень близкий,

В сомненьях и в беде всегда со мной.

Владейте им, учите, познавайте –

Богатство всей Руси и наша сила в нём!

Коверкать, искажать его не позволяйте,

Сжигайте сор в нём пламенным огнём.

Великий наш, могучий и правдивый

Язык, что нас объединил в семью,

Ты обладаешь мощной силой дивной,

Тебе во славу оду я пою.

Пороки и пророки

Великие пророки, как вы правы.

Все маски прочь! И все ракеты – к бою!

Исходит ядом мести «Сверхдержава»,

И рвут платки британские «Ковбои».

Безумен мир, как тонущий «Титаник»,

Ища спасенья на дырявых шлюпках.

А конь троянский, с полным чревом танков,

Так миролюбен в «Евро-шоу глупых».

В нём, заикаясь о какой-то чести,

Похабит текст полунормальный Байден.

И дьявол княжит в округе Вестчестер,

Как Рим когда-то в банях Баден-Баден.

Но верный час пришествия Мессии

Уже подходит. Говорят пророки,

Что мир спасёт заступница-Россия

И нечисть выжгут наши «Солнцепёки»!

Женское

Я пишу по-женски, ты, в общем, прав,

Моих строчек нежность и всё такое,

Тёмный вечер в окна, а ты, устав,

Вспоминаешь главное – нас здесь двое.

И какая рифма в конце – плевать,

Край у лезвий бритвы настолько тонок,

Просто в каждой девочке видишь мать,

А в глазах мужчины – большой ребёнок.

Так боятся женщины вещих снов,

По ночам беседуют со святыми,

Надоело вдовушкам у крестов

Говорить с любимыми, как с живыми.

Как близки по смыслу: любовь и дом,

Кто из нас сильнее, не в этом дело,

Пополам мартини с прозрачным льдом,

Я глотками выпью, что наболело…

* * *

Поэт не исчезает в вечной мгле.

Он остаётся в памяти заветной

И открывает то, что на земле

Простому взгляду было незаметно.

И если нам взлететь за облака

И посмотреть на контурные пятна,

Становится их жизнь издалека

Иначе, чем обыденность, понятна.

Его теперь с тобою вроде нет,

Но будь ты хоть последний забулдыга,

Стихами, источающими свет,

Твой мир перевернёт простая книга.

Она лежит на письменном столе,

Теперь играя роль ориентира

Для заплутавших в беспробудном зле,

Его вторая жизнь, как совесть мира.

И чтобы твой народ не взял суму,

И чтобы твой народ был ввек свободен,

Из чистого источника ему

Пошлёт поэта промысел Господень.

Ничто не повторяется

Ничто не повторяется, увы!

Ах, детство так безоблачно и ясно.

С родителями всюду безопасно,

И ты ныряешь в юный цвет листвы.

Вот отрочества чудные черты –

С друзьями жизнь становится весельем,

И чувства разноцветной каруселью

Кружатся, словно дерзкие мечты.

И юности заветная пора.

С возлюбленным прогулки под луною.

Сердца слились, звеня одной струною, –

Мелодия продлится до утра.

Ах, молодость торопится, спешит

Вкусить плоды. Запретный – непременно,

И каждый день приносит перемены,

Что станут испытаньем для души.

Вот зрелость, и заполнен жизни лист,

Тебя ждёт подведение итогов.

Судить себя пытаешься ты строго,

Ведь путь был так извилист и тернист.

И старость постучится скоро в дверь,

Она ворвётся в жизнь твою метелью,

И дни, что так тянулись канителью,

Короткими вдруг станут от потерь.

Захочется послушать гул листвы,

Мелодии любви навек стать частью,

Вкусить плоды познания и счастья.

Но жизнь не повторяется. Увы!

* * *

Люблю тебя, обворожитель мой,

И ты теперь люби меня такой.

С моей сумой, тоской и кутерьмой,

С большой котомкой за больной спиной.

Я твой укор, твой ропот и венец,

Ты – искуситель, зрячий и слепец.

Не объяснить такое никому…

Быть может, мы разгадываем тьму

Простой любовью без постылых фраз,

А кто-то вечность вымолит для нас.

Пусть будет наш порыв необратим.

Мы не умрём.

Мы, может быть, взлетим…

* * *

Я каждый день стелю постель,

Всё наяву, по-настоящему,

И старых писем канитель

Храню в большом картонном ящике.

Уже исписаны листы

Потугами на гениальное,

Простые истины просты,

И что-то в этом есть банальное.

Философы и чудаки

Переродились или вымерли.

А память, полную тоски,

Как пол в избе, под праздник вымели.

Стареет в парке карусель,

И сторож пьян до безобразия.

Я каждый день стелю постель –

Счастливое однообразие.

* * *

Не пропоёт петух сегодня в ночи,

И, значит, Пётр не отречётся, смолчит.

И может статься, что не будет креста.

Иисус вернётся в Галилею, устав

От перевозбуждённой толпы,

Желающей низвергнуть столпы.

Креста не будет, будет рыба-луна,

Дорогу к истине укажет она.

А Пётр вернётся к рыболовным сетям,

И крикнет тяте, задыхаясь, дитя:

– Прибило в сеть гинесаретской волной

Расставшегося с жизнью земной.

Симон вздохнёт, отложит блёсны, крючки,

Ударит солнца луч с востока в зрачки,

Снимая с глаз его седьмую печать,

И побредёт Симон Иуду встречать.

* * *

Где ты, Русь моя,

Изначальная,

Белоствольная,

Хлебосольная,

Степь широкая,

Даль высокая,

Синь небесная,

Неизвестная?

Доля странная,

Окаянная:

Шаток-валок тын,

Неприкаян сын,

Молчалива дочь,

Беспробудна ночь.

И привольная,

И покорная

Мгла сердечная

Бесконечная.

То ли конь – стрелой,

То ли ветер злой,

Но со всех сторон –

Колокольный звон.

Жизнь в изъянах сплошь,

И цена ей – грош.

В каждой песне – боль,

Будто в ране – соль.

Всё нутро в комке,

Хоть топись в реке.

Близок вещий срок,

Тихий храм высок,

Слышен Божий глас

В предрассветный час.

Словно белый лист,

Дух и прост, и чист

Полетит в края…

Здравствуй, Русь моя!

* * *

Мы сами выбираем роли,

Сценарий, только не кино,

Нам, улыбаясь не без боли,

Играть заведомо дано.

Не верим, в верности клянёмся,

Стремимся к цели, отдаём,

Теряем, топчем, отвернёмся,

Долги прощёные вернём.

Вся жизнь – одно большое шоу,

На выбор масок целый ряд,

И в блеске эпизода, клоун,

Из закулисья принимаешь взгляд.

Как трагик, фраз переплетеньем,

Слезой комедию вернёшь.

Придёт пора – уйдёшь в забвенье,

Несыгранные пьесы заберёшь.

Слова-намёки с упоеньем

Легко массовке раздаём,

И всплеск надежд без сожаленья

В антракте всё же разобьём.

Но где антракты этой драмы?

Меняешь лица чередой.

И поцелуй прекрасной дамы

Как шаг, не сделанный тобой.

На блеск зеркал ложатся тени.

Усталость музыкантов ждёт.

И дама в чёрном на колени

К тебе присядет и прильнёт.

И часто занавес не к месту

Торопит кто-то опускать,

Но в белом юную невесту

Веду на сцену – вновь играть.

Смерть командира

Живыми их оставила разведка,

И шли они уставшие назад.

Тревожно перешёптывались ветки

И что-то силились сказать.

Хотелось очень скорого покоя.

Дышали жаждой сна глаза.

Вдруг командир подкошенной травою

Упал, ни слова не сказав.

В землянке тесной на топчане

Под грохот боя он лежит.

Друзей железное молчанье

Врагу расправу торопит.

А на столе письмо от сына...

Он не возьмёт своей рукой.

В нём жизнь звала его, просила

Корявой детскою строкой.

Вербное воскресенье

Притаилась в углу верба,

Горький запах щекочет горло.

Это, кажется, самый первый

Знак весны, прилетевшей в город.

Карантин хорошо сработан,

Не гуляет никто по центру.

Я на Лазареву субботу

Наконец-то зашла в церковь.

День был солнечный, но прохладный,

Облака пролетали скоро.

Я взяла с собой запах ладана,

Свечи, вербу и шесть просфорок.

Серый пух молодых соцветий

Невесомо касался пальцев.

Нас преследовал резкий ветер,

Я просила: утихни, сжалься!

Сберегла, донесла до дома.

Стало в комнате так уютно.

И теперь аромат знакомый

Пробуждает каждое утро.

Сразу вскочишь, раскроешь шторы.

Там – хоть солнечно, хоть ненастно –

Настроение – сдвину горы:

На Страстной уже... Скоро – Пасха!

* * *

О, как измерить вес

духовного начала,

которое крепчало

и знаком отмечало –

с замесом или без.

Попробуй сгоряча

увидеть флёр тончайший

над ласточкой летящей

и женщиной, сопящей

у твоего плеча.

Сравни духовный вес

без всякой подоплёки

у Пушкина и Блока,

всех, кто ушёл далёко

во глубину небес.

И как измерить мощь

духовного потока,

который без подвоха

сминает всю эпоху,

и нечем ей помочь.

Попробуй наугад

проделать путь пророка –

от отчего порога

к учителям Востока

и в Гефсиманский сад.

Душа, пока ты здесь

и не погасли звёзды,

вдыхай, пока не поздно,

божественную взвесь

и погружайся весь…

Туда, где ждут

Запутавшись напрочь в раздумьях

                О вечном и конченом,

Домучить пытаясь истерзанный стих,

Опять чересчур замороченный,

Дочерна вымарав

Чистый когда-то листок,

                Вдруг захочется

Туда, где пальцы дрожали и губы синели,

Лететь, как Тотошка и Элли,

Захлёбываясь чувством, что ждут

Без угроз и без паники.

У Оруэлла то же, что и у Кампанеллы,

А у нас –

Чай с имбирём и пряники.

И разговоры про Брюсова с Хармсом.

На кухне плита улыбнётся газом:

– Идут! Ставьте Брамса!

И снег за окном, как пасьянс диковатый.

Склонённые ватой

Деревья запомнят расклад, и куда-то

Дворняга-крупье побежит по крупе босоного,

До срока

Потёмки запрыгнут на старую ель,

А мы под виолончель

Ещё поболтаем – ведь пряников много.