Этой весной состоялось вручение премии им. А.Б. Чаковского «Гипертекст», учреждённой «Литературной газетой». Лауреатом премии в номинации «За вклад в литературный процесс» стала знаменитая писательница, мастер психологического рассказа Виктория Токарева. Мы решили поговорить с ней и узнать, какую роль газета сыграла в её судьбе, какими она помнит сотрудников «ЛГ» и, конечно, Александра Борисовича Чаковского, что такое патология одарённости и есть ли жизнь после смерти.
– Виктория Самойловна, вы стали первым в истории современной российской литературы лауреатом премии «Гипертекст» за достижения в литературе. Что вы чувствуете по этому поводу?
– Вы знаете, внимание к себе как профессионалу всегда очень приятно, независимо от полученной благодаря премии суммы. Признаюсь, что я сейчас в большом возрасте и для меня внимание людей, такая глубокая доброжелательность очень важны и приятны. Я очень благодарна и «Литературной газете», и Александру Чаковскому.
– Каким вы его помните?
– Он был высокий, образованный, курил сигары, что по тем временам было большой редкостью, был хорошо известен как литератор – в частности, благодаря своему роману «Блокада». Но главными его достоинствами были не творческие, а организаторские – Чаковский был очень хорошим менеджером, если можно так выразиться. Он умел поставить дело. И подобрал замечательную команду, благодаря которой «Литературная газета» стала любима, думаю, практически в каждом советском доме. Так, он сделал своим первым заместителем замечательного журналиста Виталия Александровича Сырокомского, до этого бывшего главным редактором «Вечерней Москвы», который помог Чаковскому в выпуске газеты нового типа. Александр Борисович был словно Суворов на поле боя – всегда знал, что нужно сделать в той или иной ситуации, как поступить, какое принять решение. Всегда был в хорошем настроении, крепкий, уверенный в себе мужчина, которому очень нравилось жить. Это было видно даже по тому, как он шёл по коридору, – вот ему нравится жизнь, он её искренне любит и ему нравится работать, творить, создавать что-то новое... Потому «Литературная газета» была первоклассным изданием. Её любила и читала вся страна. Особенной славой как пользовалась, так и продолжает пользоваться знаменитая последняя полоса «ЛГ» – «Клуб 12 стульев».
– Ваши первые рассказы как раз выходили под той рубрикой.
– Да, меня встречали радостно и печатали мои, как я их называю, «короткометражки». И вот однажды произошло замечательное событие – я принесла Веселовскому, главному администратору «Клуба 12 стульев», рассказ, в котором было двадцать страниц. А, как правило, там печатали произведения на шесть – семь страниц, так как должно было оставаться место и для других авторов. Но Веселовский его напечатал...
– Что это был за рассказ?
– Он назывался «Рубль шестьдесят – не деньги». Это история про то, как мужик купил шапку за рубль шестьдесят, а она оказалась шапкой-невидимкой. И когда он надевал эту шапку и куда-то приходил, он был невидим и мог слышать всё, что люди говорят о нём за глаза. И рассказ обратил на себя внимание – как размером (целой полосой в «Клубе 12 стульев»!), так и сюжетом. Потом все советские комедиографы, авторы юмористических рассказов и фельетонов, тоже стали приносить большие рассказы, а Веселовский их не брал и на все вопросы – мол, почему Токареву напечатали, а меня не напечатали, – только пожимал плечами.
– Так почему же он напечатал только вас?
– Потому что он очень любил женщин, а я была молодой. И он мне хотел угодить. В результате многие прочитали мой рассказ, обратили внимание на фамилию и запомнили её. Это помогло в становлении моего имени.
– То есть писательская репутация складывается не только благодаря качеству написанных им произведений, но и благодаря работе сотрудников?
– Да, конечно. А они в «Литературной газете» были очень талантливые. Просто фантастические. Евгений Богат – он был философ и внешне походил на Бетховена, такой не от мира сего, Рубинов, Ваксберг, адвокат, златоуст, и когда он говорил, то был просто Плевако... Он говорил с огромным артистизмом, точно подбирая каждое слово и интонацию, – да, очень талантливый, замечательный человек, ещё и очень большого ума. Был такой Соломон Смоляницкий, скромный и прекрасный человек... Иногда они, кстати, устраивали по всей стране творческие вечера. На каждый такой вечер сбегался весь город, где литераторы выступали. Потому что только там они могли услышать слово правды и никакого вранья. И вот я помню, как мы приехали в один город за Урал, и не было ни одного свободного места, и люди даже стояли в проходе вплотную, как в трамвае. И была такая тишина... Все не просто слушали, а внимали.
– Вы ездили на эти концерты? Выступали?
– Да, ездила, но не выступала, хотя мне не раз предлагали почитать на публике свои юморески. Я отказывалась, просто чтобы не занимать время у таких артистичных, талантливейших людей, способных очаровать одной лишь фразой… Говоря по чести, моя сила не в юморесках, а в рассказах чеховского направления. Антон Павлович ведь тоже вначале писал смешные рассказы и печатался под псевдонимом Антоша Чехонте. И писал много – у него это первые четыре или пять томов, если не ошибаюсь, из полного собрания сочинений.
– Любите ранние рассказы Чехова?
– Я к ним равнодушна. Там Чеховым практически и не пахнет. Это пробы пера. Вы знаете, он ими расписывал руку, как пианист, который играет гаммы для того, чтобы руку разыграть. Так и Антон Павлович… Но зато дальше (думаю, со «Скрипки Ротшильда») уже начался настоящий Чехов, ставший классиком нашей литературы. Не хочу делать никаких аналогий, но мои юморески – это тоже Чехонте. Поэтому я и выступать не любила.
– Кто вам больше всего запомнился на творческих вечерах «ЛГ»?
– Блистательно выступал пародист Александр Иванов. Его всегда все очень ждали. Брали выступать вместе с Евтушенко, Вознесенским, Ахмадулиной, нашими гениями... И вы знаете, успех был не только не меньше, но даже больше, потому что пародии Саши были очень смешные, очень умные. Он был настоящей звездой. А выглядел как Дон Кихот – высокий, худой, с очень длинной шеей и тонким лицом. Это был поразительный феномен. Но пил. Это патология одарённости (смеётся). Однажды мы все поехали в один далёкий город, где Саша Иванов с коллегой напились так, что их отказывались пропустить на борт самолёта. И когда их не пустили, то они так растерялись, глаза вытаращили, как щенки... Мимо них прошли Горин и Арканов, высокие, приличные, успешные мужчины, а я мимо пройти не смогла. Потому что понимала, что вот самолёт улетит – и что они тут будут делать? Надо же потом билет покупать, безумно дорогой. А откуда у них деньги, они их все пропили... И я не прошла мимо, я подошла к Иванову, взяла его за рукав, потом развернулась к строгой сотруднице аэропорта, отказавшейся их пропустить, и громким голосом сказала: «Это мой муж, я за ним присмотрю в самолёте». И, крепко взяв его за рукав, сделала свирепые глаза и скомандовала: «А ну иди вперёд!» И я их вывела оттуда, одного и второго. И когда мы вошли в самолёт, я им, как собакам, приказала: «Сидеть!» Они сели и очень тихо долетели до Москвы (смеётся). А потом, уже в Москве, мне не выдавали чемодан, потому что потерялась какая-то бирка. И они оба не ушли, а ждали до тех пор, пока мне этот чемодан, после долгой проверки, не отдали. И молча шли со мной, как две бездомные собаки. Милейшие люди... Талантливые.
– А почему Горин и Арканов прошли мимо, не помогли?
– Они так себя повели, потому что им надоело. Горин и Арканов часто ездили с Сашей Ивановым, часто бывали свидетелями его похождений и потому уже перестали как-либо реагировать. Хотя бывало всякое. Саша Иванов, например, однажды чуть не упал в оркестровую яму. Он и умер довольно рано... Но был очень популярен. Его даже Ельцин приглашал на свою избирательную кампанию, и Саша Иванов там мелькал со своими большими глазами и длинным носом.
– А кто вам ещё запомнился из редакции тех времён?
– Евгений Богат. Я про него говорила, он был похож на Бетховена, помните?
– Да, конечно.
– Вот он был по своей натуре самым настоящим философом. Мы с ним очень хорошо дружили. Иногда ездили в командировки за рубеж – в Италию или Венгрию. В Будапеште даже произошёл один замечательный случай. Мы очень хотели есть, а денег ни у кого не было – так, какие-то копейки... Мы пошли обедать, взяли один суп на двоих. И Богат сказал: «Я вот съем сверху несколько ложек, самую жидкость, а тебе оставлю то, что на дне, – овощи, мясо...» Я почему-то очень хорошо это запомнила. Причём наша дружба была с ним абсолютно платоническая и, знаете, такая творчески-человеческая. У него была жена, я с ней тоже дружила, прелестная, очень красивая женщина. Мы все очень хорошо общались. «Литературная газета» нас связала. Она была необходимой не только профессионально, но и дружественно. А ещё где-то в Прибалтике, в Доме творчества, мы немного подружились с Александром Чаковским...
– Как складывались ваши отношения с главным редактором?
– Как бы сказать... Я была в нижних чинах, а он – Чаковский! Самый главный. Поэтому дружбы как таковой быть не могло – это всё равно что солдат дружит с генералом. Это ж невозможно, правда? Тем не менее мы несколько раз были в одной компании, и Чаковский как-то спросил меня: «А почему о вас никак не пишет наша газета? О вас надобно писать». А я говорю, что не пишут, потому что не хотят. Просто я не производила впечатление мыслителя. Всё-таки проза – это мысль, правильно? А я была с модной причёской бабетта, в юбке и совсем не производила впечатление мыслителя. Скорее секретарши. Кроме того, критика – это в основном женское ремесло. А женщины довольно ревностно относятся друг к другу, и меня как-то не замечали. Хотя мои книги раскупали яростно. Однажды мне позвонили из типографии «Советского писателя» и какая-то женщина сказала: «Вы знаете, ваш набор мы ещё не рассыпали, поэтому позвоните, пусть дадут приказ – мы ещё сделаем тираж». То есть меня читали работники типографии. И для меня это было гораздо важнее, чем хвалебная статья какого-нибудь критика.
– Но ведь хорошая, конструктивная критика в одном из главных литературных изданий очень важна для имиджа писателя...
– Да, вы правы. Наверное, потому вскоре после нашего разговора Александр Чаковский обратился к критику Сергею Чупринину, он сейчас главный редактор литературного журнала «Знамя», и дал задание написать обо мне статью. Чупринин позвонил, стал задавать вопросы, а я сказала: «Вам поручили написать обо мне? Так просто напишите, всё в порядке». И он написал замечательную статью. Такую, знаете, не по заказу, а просто хорошую, искреннюю, Сергей Иванович сравнивал меня с Шукшиным.
– Ух ты...
– А Шукшин – это именно «ух ты» (улыбается). Я Василия Макаровича очень высоко ставила, потому что когда писатель талантливый – это видно. Достаточно взять любой рассказ и прочитать три первые строчки. И, таким образом, я с помощью Чаковского вышла в люди, и я нисколько этого не стесняюсь. Нисколько. Потому что Чаковский считал, что если автора читают, то, значит, неспроста. Как говорил Михаил Жванецкий: «Народ собирается там, где что-то происходит, и никогда не собирается там, где ничего не происходит». Гениально, правда?
– Да, так только Жванецкий мог сказать.
– Так что, похоже, Чаковский решил, что, если кого-то читают, значит, что-то происходит. А что может происходить? Тем более в книге... А ещё был момент, когда мы поехали с «Литературной газетой» в один маленький городок за Уралом и там у меня неожиданно воспалился аппендикс. Нужно было срочно ехать в Москву и ложиться в больницу. Так «ЛГ» смогла найти возможность купить билет на самый ближайший рейс, посадить меня в самолёт, встретить, сопроводить в больницу... И знаете, когда я приехала, то все врачи встали в ряд около входа и встречали меня, будто к ним приехал сам генеральный секретарь или президент. А я пришла к ним с совершенно спокойным лицом, ведь нужна операция по удалению аппендицита – совершенно рутинная, её даже студенты делают… Вдруг открылась дверь и вошли участники поездки, все с трагическими, сочувствующими лицами. Они узнали, что со мной что-то произошло, и приехали выразить беспокойство и солидарность. Они вошли, знаете, такие торжественные, потряслнные... Я до сих пор помню лицо Рубинова. Он смотрел на меня, и каждая клеточка его тела как будто говорила: «Поправляйся скорее».
– Что для вас значили сотрудники «Литгазеты»?
– Мне без них сложно представить свою жизнь. Они были моими друзьями. Притом очень талантливыми, честными. Высоконравственными. «Литературная газета» оставила во мне светлое, созидательное чувство, которым я питаюсь до сих пор.
– Уверен, это чувство помогает вам создавать новые истории год за годом, книга за книгой. А ведь свой самый первый серьёзный рассказ – «День без вранья» вы написали много лет назад... Скажите, вы всегда пишете об одном и том же или всё-таки что-то меняется, ваша жизнь, жизнь людей вокруг?
– Вы знаете... Однажды Эльдар Рязанов, с которым я жила на одной улице, сказал мне: «Я снял несколько десятков фильмов, а мне кажется, что я снимаю одно и то же кино. Как будто серии одного и того же сериала». То же самое мне когда-то сказал Федерико Феллини: «…поэтому я и думаю, что писатель всю жизнь пишет одну и ту же книгу, так и режиссёр всю жизнь снимает одно и то же кино». За исключением Георгия Данелии (улыбается). Он снимал совсем разные фильмы. «Афоня» совсем не похож на «Я шагаю по Москве», а «Я шагаю по Москве» совсем не похож на «Не горюй!», а «Не горюй!» совсем не похож на «Осенний марафон». Фильмы совсем разные. Потому что Данелия был совсем разным. А Рязанов не пил, пьяным совсем не бывал, потому и снимал одно и то же кино (смеётся). А я пишу одну и ту же книгу...
– Какую же книгу вы пишете? О чём?
– О чём... О том, что нету счастья в жизни, как порой пишут уголовники (смеётся).
– То есть счастья не существует?
– Жизнь очень короткая. И конец такой трагический... Человек счастлив в детстве. Практически всегда. Это точно. Это Рай. В детстве люди счастливы. Они бегают, хохочут, орут, играют... Несчастливы только детдомовские, потому что они счастья не знают. Самое сложное – возраст любви. Вот тут всё неодинаково.
– Как и с пониманием того, что нас ждёт после смерти?
– Именно так. Я думаю, человек такой любопытный, что при желании он узнал бы все тайны смерти. Например, что после смерти ничего нет. Вот лист падает на землю, истлевает, и в следующую осень рождается новый. Не тот же самый. Другой. Сценарист и поэт Тонино Гуэрра заболел раком, и его жена стала вызывать врачей. Но он в конце концов ей сказал: «Знаешь, меня не нужно лечить. Рано или поздно, но я перейду из одной комнаты в другую». Очень мудро. Верить, что ты никогда не умрёшь, – это гордыня. Надо следовать порядкам природы, всецело ей подчиняться и не протестовать. За тебя всё решено, Бог – не фраер (улыбается). Он всл знает, Он всесилен, а человек права выбора лишлн. Да, с этим поспорить сложно. Но ведь, как говорил Данелия, «жизнь – это поезд. Вот он остановился на нужной станции. Люди себе купили варёной картошечки, кукурузы, и назад. Поезд дальше пошёл. Вот она, жизнь». Это ещё одна точка зрения.
– Кто же прав?
– Думаю, Феллини. Он как-то сказал одну мудрую фразу: «Жизнь для некоторых – это не испытание, а благо». Вот он и был прав.
– Жизнь – это благо?
– Да. Какой бы горькой она ни казалась. Я знаю людей, которые, к сожалению, воспринимают жизнь как мусор. Но даже в мусоре можно найти золотую ниточку от ёлочных украшений.
____________________________________________________________________________________
«ЛГ»-досье
Виктория Токарева – писатель и сценарист. Родилась в 1937 году в Ленинграде. Окончила сценарный факультет ВГИКа в 1967 году. Лауреат премии «ЛГ» «Золотой телёнок». Лауреат премии «Гипертекст» в номинации «За вклад в литературный процесс» (2023). Лауреат IV российского кинофестиваля «Литература и кино» (1998). Обладатель ордена «Знак Почёта» (1987) и приза Фестиваля русской культуры в Каннах «За вклад в литературу и кино» (2000). Автор более 20 книг прозы и множества сценариев, в том числе: «Мимино», «Джентльмены удачи», «Шла собака по роялю».