«Вот так я и жил всё это время...» – так называется книга известного российского кардиолога и кардиохирурга Давида Иоселиани, выпущенная Издательским домом «Видар-М». Это воспоминания и размышления автора о себе и своём времени – эссе о своих корнях, становлении врача, близких и учителях, медицине, череде событий и встреч со многими выдающимися личностями. «ЛГ» предлагает читателям главу из книги, посвящённую художнику Анатолию Звереву (1931–1986), с которым Д.Г. Иоселиани дружил. На обложке – портрет автора работы А.Т. Зверева.
Думаю, что в том огромном пространстве, которое называется искусством, живопись находится для меня на первом месте. Хочу сразу подчеркнуть: мои размышления на эту тему – вовсе не профессиональный разговор. Я говорю здесь о людях искусства в моей судьбе, о том, какую роль играет в моей жизни то или иное направление культуры. Может быть, это звучит несколько потребительски, но мне кажется, что увлечение живописью и особенно коллекционирование картин – это попытка человека украсить свою жизнь. Конечно, ты различаешь художников, ценишь в каждом что-то своё. Но в живописи (и не только в живописи) ты обязательно ищешь нечто близкое именно тебе, то, что может осветить и украсить – то есть сделать краше, лучше – твою собственную жизнь. Помню, раньше на Кавказе было много маленьких сапожных мастерских, где обычно сидел старичок, мастер, что-то ремонтировал. И на стене у него часто висели какие-то картинки, например вырезки из журнала «Огонёк». Это тоже была любовь к живописи, стремление к красивому – на том уровне, который мог позволить себе этот человек. По-моему, почти каждый пытается как-то приблизить к себе красоту живописи: каждый в меру своих возможностей.
Когда-то очень давно у меня тоже были репродукции и вырезки. Сейчас я этого себе не позволяю, сейчас у меня на стенах висят оригиналы. Потому что считаю себя коллекционером, человеком, разбирающимся в этом деле. В моём увлечении есть некий меркантильный интерес. Но не в денежном смысле – купить-продать. Просто должно быть нечто, тебе близкое, интересное. Хотя, конечно, хорошие картины дорого стоят и в прямом смысле, денежном. Но я не собираюсь ими торговать, надеюсь, что до этого дело не дойдёт. Надо отметить, что поневоле приходится думать о сохранности коллекции. Потому что опасность для картин существует всегда. Никогда не забуду один эпизод. У меня был товарищ, который работал в силовых структурах. Вдруг он начал очень активно интересоваться моей коллекцией. Как-то спросил, нет ли у меня записи, съёмки моих картин на видеокассете. У меня была такая кассета, он её выпросил и куда-то унёс. Якобы на досуге спокойно насладиться искусством. Уже потом я понял: таким образом кто-то просто взял на учёт все мои картины. Конечно, у меня есть ценные картины. Много работ Анатолия Зверева. Можно сказать, что он уже раскручен – но всё же только среди любителей. Допустим, Айвазовского знают все, со школьной скамьи. Анатолий Зверев – совсем другое дело.
Откуда взялся интерес к живописи? Когда началось моё собирательство? В семье моей матери у бабушки и дедушки были какие-то картины. Но когда их арестовали в 1938 году, то практически всё имущество забрали. В семье Иоселиани живописью никто особо не увлекался. Мама интересовалась живописью, какие-то картины грузинских художников в доме у нас были. Но целенаправленно их никто не собирал, не коллекционировал. Просто мать, как и я, дружила со многими художниками. Поэтому картины попадали в дом как подарки. Но никто из моих близких «не болел» живописью, а я в какой-то момент именно «заболел». Особенно важным это увлечение стало с 70-х и по 90-е годы. Между прочим. Со смертью Толи Зверева многое изменилось для меня, я как-то сник, стал менее активно интересоваться тем, что связано с живописью. У нас были своеобразные отношения, но я всё же называю это дружбой. И через неё было много знакомств с самыми разными художниками. А когда Зверева не стало, я действительно сник. Да и время было смутное – 90-е годы.
Изначально «приближению» к живописи способствовало то, что моя первая жена была художницей. Она приобщила меня к этому миру. И её работы у нас в доме, конечно, были. Например, прекрасный мой портрет, ею написанный. Но, когда мы развелись, я его уничтожил. Не могу себе простить глупость, но так случилось.
Мне всегда нравились – и сейчас нравятся – импрессионисты. Это нечто сокровенное для меня. И я считаю, что наши художники-шестидесятники тоже были «стихийные» импрессионисты или постимпрессионисты. Они возникли как советский вариант импрессионизма. Это было некое бунтарство в живописи. А.Т. Зверев про себя иногда говорил: «Я пуантелист». Но ведь это тоже одно из направлений импрессионизма. Я увлёкся творчеством этих художников. А в 70-е годы их популярность только зарождалась.
Как я познакомился с Анатолием Зверевым?
Это случилось в 1977 году, в марте. У меня был знакомый по имени Рудик, я толком даже не знал, чем он занимается, может, что-то он перепродавал. Ведь в 70-е всё было дефицитом. Я у него иногда бывал, что-то покупал. Вдруг увидел у него работу А.Т. Зверева – и очень удивился. К тому времени я уже хорошо знал его почерк, какие-то его работы. Спросил у Рудика, откуда у него картина. А он ответил: «Это мой товарищ. Тебе нравятся его работы? Хочешь, я вас познакомлю?» Конечно, я этого хотел. Рудик сказал мне: «Ты купи выпивку и закуску, накрой стол. И я его к тебе приведу». Мы договорились встретиться в выходной день. Я был в восторге. Ничего о Звереве как о личности я тогда не знал, мог только фантазировать – какой он, какая внешность, как себя ведёт. И даже готовил себя к этой встрече, к беседе о живописи. Наконец – звонок в дверь. Открываю и вижу, мягко говоря, странного, весьма «помятого» человека, в предельно грязной допотопной одежде. Видно было, что всё это «с чужого плеча». Ну никак я не ожидал ничего подобного! И первое, что услышал, были слова: «Привет, старик!» Я сразу сник. Вся моя подготовка к этой встрече, все мои ожидания показались бессмысленными, бесполезными. Зашли, сели за стол. И он начал беседовать о чём угодно, кроме живописи. Как я ни пытался перевести разговор на темы, близкие к искусству, ничего не получалось. И тем не менее в нём было какое-то невероятное обаяние. Потом, когда мы подружились, он приходил ко мне практически каждую неделю, в субботу или воскресенье. А иногда и жил у меня по несколько дней. И когда он приходил, я сразу говорил: «Толя, давай быстро в ванную». Он заходил туда, полностью раздевался, и я выносил ему одежду. Конечно, я не мог ему давать каждый раз новые вещи, но всё было из химчистки. Когда он раздевался, я наблюдал парадоксальную картину, а именно: при невероятно грязной одежде у него было чистое тело, это был абсолютно чистый человек. Это меня потрясало. Ещё одна интересная особенность характера А. Зверева. Когда он брал у меня рубашку, то всегда выворачивал её наизнанку и только потом надевал – такой был брезгливый. Странно, как в нём сочетались такая брезгливость и толерантность к грязной одежде на нём. Каждый раз мы садились за стол и беседовали обо всём на свете. Постепенно он понял, что мы друзья, что я отношусь к нему не потребительски, а искренне, по-товарищески. И с этого момента начинались разговоры о живописи. Он мне был очень интересен. Может быть, я как врач хотел изучить этого человека, потому что каждый врач – немного психолог. Но главное, мне нравилась в нём абсолютная его чистота, даже наивность. Про него иногда говорили, что он был хитрый. Неправда! Другое дело, что он выбрал для себя такую маску. Некий образ, роль, маску странноватого человека, почти юродивого. И с этой маской шёл по жизни. Но, по сути, он был чистый и честный, глубоко порядочный человек. Конечно, он любил выпить, любил застолье. Иногда сильно напивался. Но никогда не терял ни рассудка, ни человеческого облика. Иногда случалось так, что он пришёл ко мне, а я ещё занят. Я говорил: «Вот еда-питьё, я присоединюсь позже, у меня есть дела». Проходило минут сорок или даже час. Когда я возвращался к нему, то видел следующую картину: ничего на столе не тронуто, не выпито. Он всегда терпеливо ждал меня. Алкоголик просто не способен ждать – ему надо срочно выпить. С Толей этого никогда не было. Он любил общение, для него наши разговоры были очень важны, ему тоже было со мной интересно. И, повторяю, он чувствовал, что я не хочу ничего из него «выжать», мне от него ничего не надо. Другое дело, что часто он сам говорил: «Старик, давай я тебе что-нибудь изображу». Это было его любимое словечко – «изображу». Я никогда не говорил ему того, что именно писать. Он решал сам, иногда это был пейзаж, иногда портрет.
Он не любил, когда ему диктовали тему картины. Садился и писал. С собой у него никогда ничего не было – ни мольберта, ни холста, ни красок. Если ты хотел, чтобы он что-то тебе написал, всё должно было быть готово. И у меня всегда были приготовлены и краски, и кисти, и холст. Именно для него и только для него. Хотя в целом у меня было много знакомых художников, со многими я дружил. Только моих портретов у меня есть более десяти, от разных художников, достаточно известных. Но наши отношения с Толей Зверевым – это особая история. Все его картины, которые у меня есть, написаны были у меня дома, за исключением самых ранних работ, которые я покупал или мне дарили. Был такой известный поэт Николай Асеев. Его жена Оксана стала музой Толи Зверева, он был в неё влюблён. Это была чисто платоническая любовь. Когда они встретились, ей было примерно 70 лет, она уже была вдовой Н. Асеева. Толя и Оксана любили друг друга. И он до последней минуты был предан ей, навещал её, когда она была больная и слепая. Жила она напротив Центрального телеграфа, на улице Горького (Тверской). В её доме было много картин Зверева. Что-то Толя мне дарил, некоторые работы я покупал, вернее, просто давал ему деньги. Он никогда не называл цену картины. А деньги я ему давал всегда, независимо от того, покупал картину или нет. В Москве было, наверное, человек десять таких, как я, людей, которые ему помогали. Он периодически брал у кого-то деньги – и на это жил.
Толя на самом деле меня очень любил и действительно видел, что он важен для меня прежде всего. Как человек, а уже потом как художник. Он звал меня Давидом Копперфильдом. Толя даже гордился нашей дружбой. Он мог быть грубоватым, но в нём не было пошлости. Это главное: он был очень чистым человеком. За всю жизнь у меня было всего несколько человек, о которых я могу сказать, что они навсегда останутся в моей памяти и что они меня обогатили. Один из них – Толя Зверев.
Рисовал он очень быстро. Максимум двадцать-тридцать минут. Если это был портрет, то ему достаточно было один раз взглянуть на человека, «сфотографировать» его – и дальше они рисовал по памяти. А долго работать не мог – становилось неинтересно. Хотя ритуал соблюдал. Говорил: «Садись. И не двигайся». Если человек начинал двигаться или разговаривать, Толя мог заметить: «Старик, не мешай мне». Но на самом деле он уже не смотрел на свою «модель», у него была фотографическая память. Хотя, конечно, портрет он делал вовсе не «фотографический», писал так, как видел человека. Всегда точно угадывал характер человека, рисовал его душу. И некоторые были недовольны своими портретами.
Зная о нашей дружбе, меня часто просили посодействовать. Так было, например, с женой В.И. Бураковского. Я познакомил Бураковского с Толей. С этим знакомством связан один забавный эпизод, который Толя долго не мог забыть. Однажды Владимир Иванович привёз с рыбалки-охоты целый мешок раков. Мы отварили их и ели с большим удовольствием, запивая всякими спиртными напитками. Потом Толя часто вспоминал этих раков, восторгаясь ими и самим Бураковским. Так вот, Бураковские попросили, чтобы Толя нарисовал их портреты. Мы поехали к ним домой. Толя написал портрет жены Бураковского Лилианы Альбертовны. И получилась она очень похожая – но злая. А она действительно, по-моему, была не слишком добрым человеком. И больше я эту картину никогда не видел. Свой портрет Владимиру Ивановичу тоже не понравился. Он никогда его не вывешивал, хотя у них в квартире всегда было много картин на стенах. Тем не менее за портреты они Анатолию заплатили. Более того, Владимир Иванович накрыл стол – он был человеком очень хлебосольным. Но больше я никогда эти работы А.Т. Зверева в семье Бураковских не видел.
Скажу ещё раз: Анатолий Зверев – один из немногих людей, которые оставили очень глубокий след в моей жизни. Хотя я знал многих интересных и талантливых людей. В том числе – художников. Владимир Немухин и Дмитрий Краснопевцев, Николай Вечтомов и Дмитрий Плавинский – всё это люди, с которыми я встречался. С Немухиным дружил. Это тоже очень интересный человек. Мне запомнилась одна его черта. Художники, как и большинство профессионалов, очень ревниво относятся к творчеству коллег и редко бывают объективными. Обычно считают себя самыми великими. Володя Немухин всегда старался обратить внимание собеседника на других художников. Часто говорил: «Давид, купи эту картину. Это хороший художник». А стоили эти картины тогда ничтожно мало.
С Вечтомовым познакомил меня как раз Немухин. Через него я узнал и Анатолия Слепышева, это тоже прекрасный мастер, но, к сожалению, в ту пору был не так знаменит, как Зверев или Немухин. Слепышев жив, но уже ничего не пишет. Очень обидно, что такие люди бесследно уходят. Бесследно в том смысле, что мало при жизни признаны и отмечены. Государство их не хотело отмечать. А ведь все они – выдающиеся художники.
В моей коллекции – сотни картин. Как они попадают ко мне? По-разному. Я нередко бываю на вернисажах под открытым небом – раньше такое место было в Измайлово, сейчас – на Крымской набережной. Когда-то было такое место – Горком на Грузинской улице. Там выставлялись шестидесятники. Так вот, Толя иногда сидел у входа и говорил посетителям: «Я Анатолий Зверев. Хотите я вас изображу?» И за копейки делал портреты. Многие художники тогда бедствовали, и сейчас многие живут трудно. Вернисажи под открытым небом для многих спасение. Я покупал и покупаю там неплохие работы. А почему нет? В этом вопросе не должно быть снобизма. Если мне нравится картина, если она в душе откликается – почему не купить её? Тем более что я и сейчас считаю себя абсолютным дилетантом в живописи. Хотя, конечно, многое знаю уже и понимаю. Так что первый путь – покупаю картины на самых различных выставках. Второй путь – лично знал и знаю многих художников, иногда работы попадают ко мне от них. Кроме того, я врач. У меня лечились и лечатся многие художники. Иногда они мне дарят картины, особенно теперь, кода знают, что я коллекционер. На работе в кабинете много картин. Но всё самое любимое и ценное для меня – дома. Что-то отдаю дочери. Бывает, что обмениваемся с другими коллекционерами. Есть коллеги, которые тоже занимаются коллекционированием, например Михаил Алшибая и Марк Курцер.
Если сегодня я остановлюсь и больше никогда не буду ничего покупать, у меня уже есть коллекция, которая украсит любой музей мира. Коллекционирование – интереснейшее занятие. Это азарт, кураж. В детстве, когда мне было лет 12, я разводил голубей. Покупал и старался их приручить, сделать домашними. Не всегда это получалось, многие улетали. А многие оставались, и у меня была настоящая голубятня. И всегда был азарт – купить ещё одного голубя! А иногда менялся с кем-то. С картинами – похожая история: азарт собирателя, коллекционера.