Елена Сафронова
Зоя Богуславская. Халатная жизнь. – Москва: КоЛибри, Азбука Аттикус, 2025. – 528 с. – (Персона).
Театр начинается с вешалки, а книга – с аннотации. По профессиональной привычке я прочитываю издательские аннотации. Не всегда соглашаюсь с тем, как видят плод своих усилий издатели, но лучше понимаю замысел.
Вот как сказано о «Халатной жизни» Зои Богуславской: «...подлинная энциклопедия культурной жизни Москвы (и гораздо шире) за последние 80 лет. Столетняя Зоя Борисовна описывает лишь то, чему сама была свидетелем и в чём участвовала. Последнюю четверть века она ведёт записи, хронику самых интересных событий и попутно вспоминает свою жизнь. Эти записи уникальны. То, о чём она рассказывает, нигде больше прочитать нельзя, и никто другой об этом не расскажет».
Финальное утверждение справедливо лишь отчасти. О культурной жизни Москвы и СССР во второй половине ХХ века, о разрешённых культурных связях с заграницей в советский период и о свободе зарубежных контактов в 90-е, о биографиях и случаях из жизни отечественной богемы написано много, в том числе самими деятелями культуры или в их официальных биографиях. Подлинного эксклюзива в записках Богуславской не так и много, и он в основном интимно-семейного свойства. Например, я впервые прочла откровения о затяжной болезни Андрея Вознесенского Паркинсоном в нетипичной форме, о его долгом и мучительном лечении, о том, как тяжело – не только физически, но и психологически страдая от несвободы, связанной с режимом и лечебными процедурами, – уходил из жизни. Эти страницы вызывают слёзы. Но не они придают книге «Халатная жизнь» безусловную уникальность, которой она и ценна.
Зоя Борисовна написала в заключительной шестой части «После» слова, которые могли бы стать эпиграфом: «Эта книга, быть может, последняя глава… то, что я не успела рассказать, то, что не нашло отражения в других моих книгах. Это подобно вспышкам фотоаппарата, который высвечивает… картинку… ярким светом на несколько секунд… Эти вспышки… можно было бы ещё назвать бегущей строкой. Это эпизоды, которые… вдруг вспоминаются и опрокидываются из далёкого прошлого в сегодня». Одним из примеров такой «вспышки» стало извещение Григория Горина о самоубийстве Геннадия Шпаликова.
Впрочем, вся книга состоит именно из «вспышек», высвечивающих прошлое из будущего. Концепцию подробно разъяснил во вступительном слове сын Зои Богуславской Леонид. Объёмная книга выросла из рассказов писательницы, зафиксированных в аудиоформате и расшифрованных, а для печати скомпонованных по эпохам, о которых идёт речь. Результат Леонид Богуславский определил так: «Эта книга очень личная. Мне особенно важно и дорого, что здесь звучит голос и интонации Зои Богуславской, всегда упрямые и свободные от стороннего влияния». Именно: благодаря сохранённым при расшифровке, неотредактированным особенностям человеческой речи с её многословием, словами-паразитами и пр. сочинение звучит. Непосредственное звучание – основа уникальности текста, порой «непричёсанного» как в формулировках («…за три месяца до родов мама с громадным пузом попёрлась в эту толпу» – на похороны Ленина. – Е. С.), так и в содержании.
Подача сообразна названию книги. «Халатную жизнь» автор предложила сама и обосновала выбор под конец: «…старость – это «халатная» жизнь. Это когда ты основное время проводишь в халате. Ты уже не принимаешь людей, не выбегаешь стремительно по делам – всегда в халате. У меня их много. Когда я вижу халат, который на мне хорошо сидит, то я уже раба этой покупки». Насчёт покупки – понятно, женщина есть женщина!.. Ассоциации с «халатом» – уют, комфорт и философичность. Но есть ещё и расхожее выражение «халатная работа» – о небрежно выполненном деле…
Признаками такой «халатности» придирчивые читатели могут назвать композиционную рыхлость крупной формы, обилие повторов – порой одни и те же факты по несколько раз пересказываются, противоречия автора самой себе. Например, в одной из первых глав – «Работа редактором» Богуславская повествует о начале своей писательской карьеры. Она «из любопытства послала рассказ в журнал «Октябрь» – под псевдонимом Ирина Гринёва». Через несколько дней в квартиру семьи её второго мужа Кагана пришёл сотрудник журнала – разыскивать Ирину Гринёву. Невестка Елена Ржевская, открывшая дверь, ответила, что здесь такой нет, и гость ушёл. «Я стояла за спиной Лены – и не призналась», – констатирует Зоя Борисовна. И тут же в следующей главе, «Недессидент», пишет: «Думаю, я никогда не была и не могла быть своей для власти‚ потому что органически не способна врать». А разве промолчать, не сознаться даже не в проступке, всего лишь авторстве рассказа – не значит солгать?.. Что тогда есть уверения писательницы в своей неспособности к вранью?.. Это классический пример того, почему исторические источники личного происхождения – дневники, мемуары, письма – считаются наиболее ненадёжными как свод данных.
Но литературного несовершенства своего исповедального текста Зоя Борисовна не боится. Как не боится и упоминать культурных и общественных деятелей, чьи фамилии обозначены звёздочками и сносками «признан иноагентом». Как не боится рассказывать о своём сотрудничестве по премии «Триумф» с Борисом Березовским и противоречивой натуре этого человека. Как не боится говорить о знаменитостях с позиций своего личного отношения. Как не боится и о собственном муже Вознесенском вспоминать не слишком лестные подробности. Потому что эта книга – «Итоги». Писательница каламбурит в главе с таким заголовком: «…каждый раз, когда я принималась писать конец, эту итоговую главу… осознавала, что итогов нет и я не могу их подвести. Поэтому пусть она будет «Без итогов». У меня был вечер «Без купюр». Я люблю эти неопределённости». Отрицание бывает утверждением, не так ли?..
Да, воспоминания могут быть вольными по форме и фактографии. Но вместе с тем они в наибольшем фаворе у потомков. Даже если в мемуарах приводится не вполне корректная информация, в них всё равно звучит «шум времени». Шума и голосов минувших эпох (Лиля Брик, Никита Хрущёв, Майя Плисецкая) в строках Зои Богуславской с избытком, они и придают книге особый колорит. Книге «Халатная жизнь» суждено долгое литературное бытование, повторюсь: мемуары читатели любят. А потом – всех история рассудит.
Зое Борисовне – многая лета!