Алексей ГРИГОРЬЕВ
Родился в Ленинграде, живет в Москве. Печатался в «Литературной газете», «Вечерней Москве», журналах «Нева», «Зинзивер», «Волга», «Эмигрантская лира», «Сибирские огни», «Зеркало», «День и ночь», «Дети Ра», «Новая юность», «Интерпоэзия», Homo Legens и др.
Автор трех книг стихов. Лауреат конкурса «Заблудившийся трамвай». Участник литературных объединений «Сибирский тракт» и «Пиитер».
* * *
говорили зима а это сходил февраль
в голубые хляби и сердце отверзлось вдруг
доживем до завтра пожалуйста до утра
превратимся в травы яблочный цвет кору
это дождь вчерашний и кроткая тьма в тебе
говорит я пастырь и стадо мое пасу
и пока подносит руку пятый к своей трубе
золоченое солнце словно ковчег несут
день
словно любопытный крупный лис
смотрит куст, прищуривая веки.
дети изучают красный лист.
желтый лист качается на ветке.
сохнущие пятна – облака –
точки на осенней изобаре.
желтый лист останется пока.
красный лист отправится в гербарий.
одинокость в жухнущей траве.
теплый луч в посудине консервной.
человеку нужен человек –
взгляд, конечно, варварский, но верный.
блесна
по-весеннему кычет клошар,
снег лежит почерневшими кучами.
а на небе сверкающий шар,
ни любить, ни жалеть не приученный.
золоченный пустой батискаф,
в океан уходящий обеденный,
где по дну ковыляет тоска,
словно шахматный конь недоеденный.
где опять это утро, и снег,
и дорога, и школа, и госпиталь.
где висит человек на блесне
никудышной приманкой для Господа.
* * *
в гефсиманской темной роще
под метеоритный росчерк
утешает ангел ночью молодого рыбака.
мол, свершилось, что свершилось,
это был лишь тест на вшивость,
ты не будда и не шива, вот и спи себе пока.
будет день, подружка зина
из податливой резины,
будет крепкая осина в редколесье между скал,
карта visa, счет в сбербанке,
из любимых – рыбка в банке.
это завтра, а сегодня ты его поцеловал.
в маршрутке
эта женщина может быть не красива
(и скорее всего, так и есть: не красива),
но когда она водит в маршрутке рукой по стеклу,
небо в левом квадрате над ней получается синим,
а в правом квадрате напротив гаснет последний луч.
а вода блестит на ее капюшоне,
и маршрутка сквозь вечер все так же идет ко дну,
и сижу я похмельный и несколько отрешенный,
читая на спинке сиденья всякую ерунду.
а рукав ее в звездах, как будто в стразах,
и пока она чуть покачивает головой,
в безнадежье моем нескончаемо несуразном,
не вовремя объявившись, печалится бог живой.
* * *
какая стынь на белом свете, боже мой,
какая блажь, какой высокий клен.
не ангелы, а редкие прохожие
взлетают над заснеженной землей.
и снег летит – щекочется и дразнится,
и не на кого, в общем-то, пенять.
и, знаете, какая, к черту, разница,
что вы не очень любите меня.
и в парке так же холодно и мусорно,
и снег летит, и муторно, и не
уместна, в самом деле, эта музыка,
чудесная, чуть слышимая мне.
* * *
почему говорит, словно капает с яблонь,
словно струйки дождя разбежались по коже.
проведи ее там – между снами и явью –
запрети приходить ей, боже.
серафимы смыкают шерстистые крылья,
запах серы замешан с вечерним озоном.
города обращаются прахом и пылью
у последнего горизонта.
отмирает полынь, и вербена, и донник,
тяжело человеку без видимых правил.
не давай ей касаться моей ладони,
пощади меня, боже правый.
литерный
девчонка в вагоне читает поплавского
и лампа в вагоне дрожит
а вечер в окне бестолковый и ласковый
немного похожий на жизнь
наверно я тоже хотел бы такую
чтоб книги и тихий уют
девчонка читает а в тамбуре курят
и даже по-легкому пьют
и мир в этот час желтоватый и тесный
как самый последний вагон
девчонка читает и книжные тексты
несутся вагону вдогон
и вся ее жизнь это буки и веди
и рифм нескончаемых нить
девчонка читает а литерный едет
и скоро пора выходить
стоп-машина
страстной четверг, на улице бардак,
скворчит скворец, собака звонко лает.
допустим, это все не просто так,
и человек в больнице умирает,
чтоб пел скворец и тузик не на страх
драл глотку на поддавшую сволоту,
чтоб был рассвет и яблоня в цветах…
но стоп-машина. кладбище. суббота.
на пасху мы пригубим крепкий яд,
и, прислонившись к новенькой оградке,
начнем трындеть про смысл бытия
и обо всем вообще миропорядке.
про музыку и прочее кино,
что тут бардак, и всякий неприкаян,
что умирать – унылое оно,
и только жизнь такая, вот такая…