Руслан КОШКИН
Родился в 1975 году в поселке Аркуль Вятского края. В настоящее время живет и работает в Москве.
Стихи автора публиковались во многих центральных и региональных литературных изданиях (антологиях, альманахах, сборниках, журналах, газетах).
Автор трех книг стихов. Член Союза писателей России.
Изнесение
Это что за облако над нами?
Извыси спустилось и висит
пологом у нас над головами,
как бы проча знаковый визит.
Это что за молодец с дозором
к нам из облака того сошёл?
Ликом светел, но тревожен взором,
облачён в сиянье, словно в шёлк.
Это что за пламенные крылья
полыхают за его спиной,
создавая ощущенье гриля
на сырой поверхности земной?
Это что за горн (труба, фанфара)
серебрится в шуйце у него?
А в его деснице – горну пара –
что за меч сверкает огневой?
И к чему пытаясь нас привлечь,
он оставил нам и горн, и меч?
Смерч
На беды многие горазды –
хоть в мятеже, хоть в кутеже, –
метались гибельные страсти
в обычной гибнущей душе.
И в этой страстной круговерти,
что человеку не пресечь,
по образу лихих поветрий
зачался смертоносный смерч.
Наклюнувшись, воронкой тянкой
подспудно разрастался он,
убойной зарядился тягой
и вышел из утробы вон.
И, лихом вырвавшись на волю,
прошёлся вдоль и поперёк
дорогою своей кривою –
и полстраны не поберёг.
Подвиг деда
Алексею Полуботе
В руку ль этот сон, не в руку –
дед погибший снится внуку.
Дед, увязший в глине ржавой
в сорок пятом под Варшавой.
В этом сне он с поля боя,
снова жертвуя собою,
на себе без слов, без звука
тащит раненого внука.
С поля боя, под обстрелом,
на спине с родным пострелом.
И у деда, и у деда
скорбь в глазах, а не победа…
Просыпаясь среди ночи,
внук во тьму таращит очи.
До зари их не смыкает,
но намёка не смекает.
Наследники
Искони на семи мир шатает ветрах,
по земному лицу носит семя и прах.
Народясь, приходили народы сюда.
И потом уходили, порой без следа.
Извергались какие-то с лика земли,
коль её меж собой поделить не могли.
Были разного семени здесь племена.
Кровью ими земля эта осквернена.
Тьмы и тьмы. В толпах, полчищах, ратях и ордах
сколько было их – вольных, могучих и – гордых!
Как свинтили на вечный заслуженный отдых?
На каких они жарятся нынче курортах?
(То есть там, за чертой, побирает ли чёрт их?)
Боевых и заносчивых – сколько их было!
Каково им пришлось на своих Фермопилах?
Сколько было таких – бес ли их обморочил? –
что с чего-то себя вознесли выше прочих!
Вот и ныне таких, поглядишь, – неоглядно –
о себе возомнивших какого-то ляда.
Заражённые древней пещерною спесью,
хоть бы что задирают носы к поднебесью.
И при этом, как будто высокое что-то,
мозжечками смакуют мораль готтентота.
Вот и лезет теперь у таких из подкорки:
– Мы – не то, что вон эти поганые орки.
Мы-де этих во всём будем краше и выше –
тех, кто рожей, иначе породой, не вышел.
Слава нашей (умывшейся кровью) краине!
Поклянёмся на сале и на кокаине
ей на верность и скверность, смелы и могучи!
За себя, за детей. И за внуков, до кучи.
И да хватят же голодомор и поруха
тех, кто в сале не смыслит ни рыла ни уха!
Слава нам! Слава нашенскому самочинию!
Ну а кто не согласен – мочи его!
Слава нам! – горделиво они голосят,
словно стадо голодных визжит поросят.
Трётся порос о пороса, рыло о рыло.
И кидается стадо свиное с обрыва…
Вновь на Авеля семя оскалилось Каина –
в жажде славы: видать, не по вкусу окраина.
И беснуется племя его окаянное –
тут и злоба, и кривда, и просто кривляние;
и умыт киевлянин в крови киевлянина;
и дешевле свинины теперь «киевлянина».
Чем кичишься-то, семя ты каиново,
семя Каина, племя украиново?
Ведь от самообмана, как от кокаина,
пропадаешь ты пропадом, Украина!
После мора и труса, и хлада, и глада,
после мрака и жути военного ада,
после всех столкновений, побоищ и бедствий
поле брани кому перейдёт по наследству?
Эти данные свыше земные просторы,
эти реки, моря, эти долы и горы,
вся всемирная ширь, вся Земля, вся планета –
и кому же потом всё останется это?
Сильным? Вольным? Крутым? Исключительным? Гордым?!
Устремлённым к победам, вершинам, рекордам?
Растворявшимся в общем ярящемся оре?
Обрекавшим себя и подобных на горе?
(Как ни глянь – на злодее злодей, вор на воре.)
Но они ли у Господа в вечном фаворе?
(Да не будет помянут в пустом разговоре.)
На таких ли взирают с небес благосклонно?
Таковым ли земное завещано лоно?
И не будет ли так, что над всяким укромом
вдруг Всевышнего голос раскатится громом,
от которого съёжится гордый и смелый:
– Выходите, наследники, из подземелий,
поднимайтесь из пепла, сходите с распятий,
выбирайтесь из братских могил – для расплаты?
Тише вод, ниже почвопокровных растений –
вот такие и выступят – кротко – из тени,
из-под сени спасительной выйдут – и свыше
приглашением самым особым услышат:
– Время скорби прошло. Вот и вечность веселью!
Принимайте в удел исцелённую Землю.
Мнящий дело своё оборонным и правым,
не забудь же душой уподобиться травам,
напитаться безмолвием вровень с водою.
Укротись – и вступай в своё право святое.
Антиутопия
Антиутопия на плазменном экране.
Картина мира, ужасающая крайне:
почти безлюдная земля, в людской пустыне
пустые трассы, города, глаза пустые
у выживающих в грызне антропофагов.
Сплошной кошмар, и он повсюду одинаков –
от побережья, от Атлантики, и дальше
вглубь континента, в прошлом разное видавшей
страны, но не переживавшей вот такого
крушения, как будто мир был атакован
не то заразою какой, чумной бациллой,
науку сделавшей перед собой бессильной,
не то свирепою алчбой обогащенья,
легко любого превращающей в кощея…
Художникам я доверяю, как пророкам.
И ясно мне, что, даже если «ненароком»,
то неспроста явилось, не из неоткуда,
сие «пророчество» шальное Голливуда.
Смотрю я скорбно на него, но без укора.
И думаю: когда-нибудь, возможно, скоро,
придём сюда мы – и не с гиканьем да с воем –
и заново тебя, Америка, освоим.
И пусть такая вот «антиутопия»
страшней кому-то самого небытия.
Новый Атилла
1
Их крепости были ему нипочём.
Прошёлся по ним он огнём и мечом.
Когда-то Европа была молода.
Но с веком уходит не только вода.
И гнев был, и Божия милость –
так многое здесь изменилось.
Но есть ещё камни на древних местах,
что знают животный, панический страх,
что помнят несметные силы
и грозное имя Аттилы.
Их крепости были ему нипочём.
Прошёлся по ним он огнём и мечом,
Что стены пред ним?! Что охрана?!
Пустяк на пути урагана!
Аттила! Пред ордами диких племён,
что вёл за собою по Западу он,
дрожали все без исключений –
от римского папы до черни.
2
Был свыше в измене их мир обличён.
С того и явился он Божьим бичом.
Стояла Европы судьба на кону.
Спасения не было впрямь никому
под гуннским жестоким навалом –
ни сирым, ни старым, ни малым.
Но Запад скумекал, что тем обличён,
и в страхе нарёк его Божьим бичом;
и поздно скорее, чем рано,
но вымолил щит от тирана.
А время себе продолжало идти.
И вновь совратилась Европа с пути,
по злому чьему-то расчёту
буквально отправившись к чёрту.
Торопится в пекло других поперёд.
И вот уже новый Аттила грядёт
на пустоши правды и веры,
на пажити кривды и скверны.
3
Их каверзы будут ему нипочём.
И явится новым он Божьим бичом.
Суть та же, но лик его будет иным.
И Запад уже не признает вины
и, тянущийся к преисподней,
не примет направки Господней.
О древние камни дворцов и твердынь!
Готовьтесь к нашествию новой орды,
что станет последним, возможно,
для отчины вашей безбожной.
Стоит на панели она неглиже
и не опасается, видно, уже
ни серных дождей, ни потопа.
Готовься к погрому, Европа!
Вот новый властитель в твои города
идёт и изменит тебя навсегда.
И вот уже в порты и фьорды
заходят несметные орды.
4
Сама ты себе приготовила кнут.
Вот новые гунны тебя и нагнут.
Им сети и козни твои нипочём.
За новым идут они Божьим бичом.
Такого не будет второго.
И заступ не будет дарован.
А явится новый на соплах курных.
И вслед за собой приведёт четверых:
усобицу после раскола,
поветрие, холод и голод.
И будет, Европа, такой тебе кнут,
что дети твои же тебя проклянут
за то и другое, и третье,
за что ты пред ними в ответе.
И спросит – вотще – тебя совесть твоя:
– Чего ты добилась, беспутство творя?
Какого ты наворотила?...
И смехом зайдётся Аттила.
И станет явившийся Божьим бичом
над миром, который уже обречён.
Ангел покоя
1
Невидимо, неслышно, невесомо
в земном краю, среди людского сонма,
по деревням, посёлкам, городам
идёт, плывёт, струится тут и там
сквозь стены, даже если те в граните,
тишайший дух, покоя охранитель,
живущим ненадолго мир неся,
пока объята тьмой округа вся.
2
Посланник неба, тишины упасчик,
он так преображает мирно спящих,
что, если поглядеть со стороны,
невольно умилишься над иным.
И как тут на иных не подивиться:
какие милые, незлобивые лица!
Но сколько с пробуждением потом
раздрая с желчью в этом или том!
3
Ну вот, утихли буйные в постелях,
день проведя в деяниях бездельных.
Сердца лихие, щеристые рты,
довольно с вас гремящей пустоты!
Уже не льют, умолкнув, балаболы
на головы едучие глаголы.
Какая же отдушина земле!
Вещайте, звёзды, в полуночной мгле.
4
В такие благодатные мгновенья,
пред Первообразом благоговея,
дух кротости заботливой рукой
блюдёт вокруг целительный покой.
И всем сопящим бойко или вяло
он чуть не поправляет одеяла,
как будто отвечает на извет:
«Для мира в мире безнадёжных нет».
5
А вот бы так: на происки проворист,
уснул смутьян, проснулся – миротворец.
А то и не проснулся поутру.
С пустышкой самолюбия во рту…
Но благодать не тако зрит, а кротко –
и прозревает в каждом самородка;
мирволит всем – не то что наш браток, –
не покушаясь ни на чей роток.
6
Надмирного носитель утешенья,
побудь ещё у нас, в мирских траншеях.
О, не спеши в свой ангельский чертог –
в землянках наших задержись чуток.
Дохни на нас ещё святым озоном,
покуда в состоянии мы сонном.
А то и проявись в ночной тиши:
и сон развей, и сердце утиши.
Ракета
Новые настали времена,
но коллизия не разрешима.
Оборонкой произведена
новая убойная машина.
Цели штабом определены,
и ракетчики в земле засели.
Можно бы достать и до Луны,
но пока что лишь Земля в прицеле.
Не до шуток и не до проказ,
если зреет дьявольская жатва.
Вот и отдан роковой приказ.
Вот и кнопка красная нажата.
Пущена крылатая беда
с адской смесью пламени и дыма,
но летит неведомо куда,
чудом – не вредя и невредима.