Станислав ЛИВИНСКИЙ
Родился в 1972 году в Ставрополе, где и проживает. По образованию фотограф. Работал фотокорреспондентом, видеооператором и звукорежиссером.
Публиковался в «Литературной газете», журналах «Юность», «Знамя», «Дружба народов», «Сибирские огни» и др. Лауреат Международного литературного Волошинского конкурса. Автор книги стихов «А где здесь наши?» (2013).
* * *
Дышим воздухом сплошь загазованным
и не лезем в карман за словцом,
и живем, как Пьеро, с нарисованным
и экзистенциальным лицом.
Уроженцы страны невезения,
расстояний, державных побед,
где торчит колеса обозрения
ископаемый жуткий скелет.
Виноград узловатый и жилистый
весь облеплен с утра мошкарой
и деревья вдоль речки извилистой
рассчитались на первый-второй.
Мы ж любовными тешимся ссорами,
наживая рубец за рубцом.
И колючка торчит над заборами,
притворяясь терновым венцом.
* * *
Совсем другие люди, лица –
отъедешь только от столицы
верст приблизительно на сто.
На новом месте плохо спится
и ночью снится черт-те что.
Районный центр тебе попался
и номер тесный, словно гроб,
чтоб ты, мой друг, не расслаблялся,
не привыкал бы сильно чтоб.
С утра с пакетом мыльно-рыльных
причесывался пятерней,
курил и ставил кипятильник,
укутав тело простыней.
Смотрел, как медленно светает
и вдруг становится тепло,
как время тикает и тает
и муха бьется о стекло.
* * *
Она теперь не любит зим:
ходить труднее в магазин
да и суставы больше ноют.
В шкатулке спрятан валидол.
И старомодный круглый стол
с ее ровесником – алоэ.
И мне подумалось – она
за то и будет спасена,
что было слишком много мрака.
Что, пережив детей, мужей,
быть может, стала и хужей,
а все ж не разучилась плакать.
За то, что письма все хранит
и зла не держит, не винит,
и ничего не ждет при этом.
За комнатушку с образком.
За то, что плакать есть по ком,
хотя ни тех, ни этих нету.
* * *
С каждым годом все ближе, как у нас говорят,
потому я, дружище, каждой мелочи рад.
Обнимая подругу, выпивать, словно ас,
и несчастному другу, что обнял унитаз.
Этим запахам в книжном, где торчу без рубля,
как эстет-передвижник, развлечения для.
И пописывать вирши, чтобы слух ублажать,
но духовную пищу в морозилке держать.
А вернувшись с прогулки, заварить суррогат,
взять Иванова с полки и открыть наугад.
* * *
Кто в кишлаке, а кто в ауле
искал отечества химеру,
глотал свинцовые пилюли,
переходил в другую веру.
А может, грыз гранит науки,
как будто крыса тыловая,
и думал: если будут внуки,
о чем рассказывать – не знаю.
Мы ж, не носившие афганки,
их братья младшие, живые,
пусть на уме – одни гулянки,
любовей раны ножевые.
Составим заново цепочку –
обычную, не золотую.
Горячая остынет точка
и превратится в запятую.
* * *
Был в красавицу-соседку
в детстве по уши влюблен.
Тыкал пальчиком в розетку,
думал – нафиг я нужон.
С кленом Кельн все время путал.
Это – город, это – сад.
Это вечер или утро?
Я ни в чем не виноват.
Я стучу по батарее,
жду, когда ко мне придут.
Обними меня скорее
и поплачь, пока я тут.
* * *
Ещё не брился и не знал,
что всем на свете правят «бабки»,
что в мире жуликов, кидал,
кто первый встал, того и тапки.
Ещё не вел о главном речь,
но был влюблен в биологичку
и мог играючи зажечь
о что угодно на спор спичку.
Когда не выучен урок
и разрисован весь учебник,
и если есть на свете бог,
то он не больше, чем волшебник.
Снаружи холодно и снег,
а здесь внутри родные рожи,
и на плакате человек
нелепо выглядит без кожи.
* * *
И однажды становится странно,
как устроена эта земля.
Отстреляются скоро каштаны,
им на смену придут тополя.
Возле Думы, сменяя друг друга,
были бюсты царей и вождей,
а теперь депутаты с прислугой –
и не встретишь обычных людей.
И становится странно и больно,
как стираются полутона.
На горе Крепостной колокольня
будто чуточку наклонена.
На горе возле старого храма,
где мурашки бегут по спине.
Под горой в царстве нового хама.
Или это мерещится мне?