Дмитрий МЕЛЬНИКОВ
Родился в 1967 году в Ташкенте. В 1985 году поступил в Ташкентский медицинский институт, в 1989 году – на филфак Ташкентского государственного университета.
В 1994 году, окончив факультет, переселился в Москву. Работал литературным редактором, верстальщиком, художником-дизайнером.
Автор трех книг стихов: «Иди со мной» (2001), «Родная речь» (2006) и «Легкий характер» (2021).
***
С утра снаряд прошивает дом,
убивает отца и мать,
теперь я один проживаю в нем,
спрятавшись под кровать.
У кошки кровью сочится глаз,
сгорела шерсть на лице,
но снова наводчик, не торопясь,
подкручивает прицел,
и снова флажок поднимает палач,
и новый летит снаряд,
не бойся, котя, не плачь, не плачь,
им за нас отомстят.
3 июля 2019 года
***
Ангелы мои полетят с тобой – туда, где боль,
полетят с тобой, туда, где огонь и дым,
прочитай меня – возможно, это пароль,
чтоб остаться живым.
Ангелы мои полетят с тобой – туда, где бой,
белые крыла, длинные тела, микоян-сухой,
над колонной мотопехоты увидишь их,
пёсьи морды и мётлы ангелов моих.
И прославишь Господа языком
крови и свинца – так же как и мы,
ибо на войне ни о чем таком,
кроме как взывая к Нему из тьмы.
2007
***
Мне приснился сон – тень стоит у дома,
и как будто тень эта мне знакома,
до утра стоит у кривой калитки,
словно деда Глеба принес пожитки,
но войти не хочет, боится сына,
в голове – титановая пластина,
вышитый кисет, портсигар трофейный
и идет от деда душок елейный,
сладкий дух такой, как бывает в церкви,
и глаза у деда совсем померкли, –
он стоит в багровой рассветной славе,
он глядит на дом в ледяной оправе,
на знакомый двор, на кусты рябины,
просит передать дорогому сыну,
чтобы тот простил его ради Бога,
с горя пил он беленькой слишком много,
вот и умер, стало быть, от болезни,
дед мой умолкает и тонет в бездне,
но во тьме горят, предвещая Царство,
там где время сходится и пространство,
в точке одиночества и тоски
дедовы медали, как огоньки.
18 февраля 2013 года
***
От дома отчего – стена
солдату русскому осталась,
пришел назад, а тут весна,
сирень живою оказалась
и нежным цветом расцвела
над обстановкою плачевной,
и над разрушенной деревней
вечерняя сгущалась мгла.
И уголь взял солдат, и вот
нарисовал окно, комод,
и угол, и в углу иконы,
и кошку – на стене беленой,
и на шинель под нею лег
на левый недырявый бок.
И снилась русскому солдату
вся в белом молодая мать,
ее, забитую прикладом,
он не сумел нарисовать.
25 января 2019 года
***
Сорок лет войны пузырится пена,
деда учит внука стрелять с колена,
поднимает винтовку и бьет, прицелясь,
пуля попадает солдату в челюсть,
и он корчится в луже на черноземе.
Городской телефон оживает в доме:
«Здравствуйте, с вами говорит Моторолла,
президент наш выходит еще на татами?
Жаль я не могу подняться из гроба,
сорок лет лежу в этой яме с цветами,
знать бы, что да как у вас получилось!»
Дед кладет на рычаг горячую трубку:
«Это было взаправду или приснилось?» –
говорит стоящему рядом внуку.
Над донецкой степью пылают звезды,
дед и внук ползут в грязи по нейтралке,
и над ними, с воем врезаясь в воздух,
всё летят в обе стороны катафалки.
19 декабря 2016 года
***
Уехал Иван на восток с войны,
домой, как живой, пришел,
но выстужен дом и нету жены
и снегом покрыт пол.
На стол сосновый убитый лег,
как будто в сосновый гроб,
вот ступит милая на порог,
и с криком на грудь падет.
И тихо взошла над Иваном луна,
и медленно, словно дым,
к нему по лучу спустилась жена
и рядом легла с ним.
29 ноября 2016
***
Мне приснился тихий Дон,
синий Дон небесный,
то, что раньше было дном,
оказалось бездной.
Снилось мне, что в том нигде
между облаками
ходят кони по воде
вместе с казаками.
Тем, кто был убит огнем,
кто бедою черной
там теперь последний дом,
чистый и просторный.
Там теперь всегда вдвоем
Гришка и Аксинья,
и несет их души Дон
синий, синий, синий.
2016
***
В январе в Алеппо начнется дождь,
дети из подвала попросят хлеба,
ты отдашь им всё, что в «рд» найдешь,
девочка размочит в воде галету,
братику чумазому вложит в рот,
тот начнет жевать ее с важным видом,
взял бы вас, да надо идти вперед,
выйдя, обернешься на серые плиты,
девочка рукою тебе махнет,
жестами покажешь ей, что вернешься,
а потом полжизни, как сон, пройдет,
в комнате своей ты от слез проснешься,
«Как они там, живы ли до сих пор?» –
спросишь у холодного в искрах неба
и никто не ответит тебе, майор:
«Спи, давно всё кончилось в том Алеппо».
10 октября 2015 года
***
Запомни меня живым,
усталым, седым, недужным,
запомни меня таким -
пьяным и безоружным.
Огромные мускулы ночь,
расслабив, легла на город,
скоро пойдет дождь,
я, человек мордора,
говорю тебе, человек
индиго, ну или кто ты,
я любил тебя больше всех,
как любит девственный снег -
золотарь золотой роты,
не нужно меня понимать,
не стоит благодарить,
не нужно по мне страдать,
ты у меня внутри,
навсегда, сынок, все равно,
Хельгард или Валгалла.
Не лей на скатерть вино,
это бабушка вышивала.
Будет с Богом надежная связь,
канал действительно первый,
хотя даже здесь и сейчас
Он действует мне на нервы,
но я буду там жить не спеша,
никогда тебя не покину -
умершего душа
фильтруется через глину.
15 июля 2017 года
Кенотаф на площади Победы
I
Я видел Гераклита – он спал на земле, он спал
обняв рукой автомат, бряцающий, как кимвал,
Я видел Гераклита – он спал на земле, ничей,
и ползал снег по нему, наподобие белых вшей,
и мирная жизнь приходила к нему во сне;
война лежит в основе всего, но только не на войне.
Корни в земле пускающий, как женьшень,
Гераклит говорит, что сердце мое мишень,
Гераклит говорит, что сердце мое лишь цель…
для бессмертной любви, и оно превратится в цвель,
в дым, бетонный пролет, ржавый чугунный прикид,
в мост и звезду над ним,
которая говорит.
II
В краматории, в крематории
на пригорках горят цикории,
словно венчик природного газа,
голубого русского глаза.
В краматории, в крематории
на дорогах потеки крови и
вылезают из-под руки
бледно-розовые кишки,
и клюет некормленый петел
человеческий жирный пепел,
это, мамочка, ничего,
это братское торжество,
что заходит над детским садом,
самолетик, смазанный салом,
и глаза с голубым оскалом
эуропэйские у него.
III
Молодому летчику нынче снится,
как он нижним фронтом бросает ФАБы,
в воздухе летят, запрокинув лица,
дети нарисованные и бабы.
Вот еще одна голова взлетела,
поглядела глазом пустым в кабину,
«Что же ты наделал, – прошелестела, –
как же не узнал ты родного сына?
Спрятался я, папа, в кусты картопли,
потому что я маленький и глупый,
мама надо мной испускает вопли,
видишь, как у мамы дергаются губы?
Но зато теперь не пойду я в школу,
поднимусь по лесенке в свет кромешный,
помни своего сыночка Миколу,
приноси мне камешки и черешни».
Летчик спит, и свет ползет к изголовью,
аки тать, и нет никого,
в небесах, объятых огнем и кровью,
лесенка стоит для него.
IV
В гору поднимается душа без изъяна,
перед нею Петр в чинах эцилопа,
«Я жена взрывателя, – говорит мембрана, –
в бежецком котле за пучком укропа
варятся мои промокшие берцы,
желтая мабута, покрытая солью,
будь так добр, апостол, подай мне смерти,
я свои грехи искупила кровью,
что же ты глядишь на меня, улыбаясь,
где моя желанная смерть вторая?»
Петр, гремя ключами от гравицапы,
рукавом космического хитона,
отирает лицо от кровавого крапа
чуть живой души, из ларингофона
сквозь помехи доносится голос Бога:
«Все в порядке, Камень, не медли, трогай».
V
Солдат удачи и К° начинает сезон продаж
внутренних органов – печень, кишки, купаж
из костей и нервов – хотите невров?
Мальчика на запчасти? – Все равно он теперь ничей.
Мистер Шмайден торгует мышцами палачей,
вагинами малолеток... Надоело жить по старинке? –
купи себе новые легкие и учись играть на волынке.
Покупайте оптом, дешевле, почти что даром –
мы теперь всегда с ликвидным товаром!..
Они сыграют ему «Янки Дудль» напоследок,
они приспустят флаг над лужайкой желтого дома,
звук на миг зависнет над стайкой рабов и деток,
над могилой папочки-дуролома,
важный пастор скажет – не время пустых речей,
разбирайте беднягу Шмайдена – он ничей...
Яблоки в саду на земле, полумрак, холод,
нас несет в неизвестность, нас окружает бедность,
и не важно, какой это год и какой город,
ибо ты излучаешь свет и моя нежность
спрятана глубоко в тебе,
спрятана глубоко в тебе,
как янтарь в кембрийской сосне,
как бабочка в тишине,
как солдат, летящий во тьме
в пылающем геликоптере.
VI
Вертолеты – души убитых танков,
чьи глаза забиты кровью и глиной, –
словно чуя свой же мертвецкий запах,
долго кружат над сонной лощиной,
ничего не видя на экранах прицелов,
что случилось толком не понимая,
огненное небо на новое тело,
как бушлат прожаренный, примеряя,
а потом уходят в сторону света,
и мне улыбаются их пилоты.
Жаль я не узнаю, зачем все это,
кем потом становятся вертолеты.
VII
В поле дует суховей.
Выйдешь с древния иконы
Богородице своей
бить о дождике поклоны.
Вот такие наши дни,
вот такое наше лето,
снова человек войны
обернулся вспышкой света,
снова человек труда,
чтоб мы жили как в европах,
не вернется никогда
из оплывшего окопа,
из размытого весной,
точно горькими слезами,
ну давай, пойдем со мной
в гости к украинской маме,
ничего не скажем ей,
ткнувшись в старые колени, –
матери своих детей
ищут по долине тени,
только те в ответ молчат,
кто на русском, кто на мове,
изувеченные, спят
в черных лужах общей крови.
VIII
Злонамеренных мертвых прошу подавать свой голос
на листочках без подписи,
тех, кто погиб в Афгане
или Чечне – на бурых, залитых кровью,
малолеток, сгоревших на киче,
прошу прилагать уголь,
старый полкан Хоттабыч,
спаливший детей бензином, и ты,
свинорылый кум Маргарин,
в твоих глазах, голубых, как медбатская грелка,
однажды мелькнула жалость, ну вот,
приложи один глаз вместо вотивной таблички,
он пойдет за двоих, ты всегда был пьян, а еще,
кто там стоит в отдалении, тихо воя?
Девочка кладет голову на плечо
тощей старухе, зачем они снова плачут?
Нет, это все ни к чему, мирняк расстрелянный - мимо,
им нельзя давать голос, их слишком много,
они должны быть в раю... Итак, у меня вопрос:
остаемся мы здесь, товарищи, или
ищем себе новые воплощенья
и приносим в мир еще более благочестья?
Ад готов нас принять, но у меня в руке,
пара носков шерстяных, их связала мне бабка,
слепая как крот, наощупь, теперь это что-то,
вроде монгольской пайзцы, пропуск на путь обратный,
в мир, где цветет черемуха и на болоте
вереск дрожит и так тихо, что слышно,
как ворон, крылом рассекающий воздух,
летит, летит, летит... но о чем это я, голосуйте
или за новую жизнь, или за ту, что привычна,
с жаром, котлами и прочими ништяками.
IX
Вата переходит в дым,
в дым над белой хатой,
улыбаются живым
дети и солдаты.
Как инверсионный след,
как в груди осколок,
вата переходит в свет,
переходит в холод.
Улетает налегке,
дарит нам прощенье,
лишь у девочки в руке
красное печенье.
2014-2016