Как написать хорошую книгу? Да очень просто. Нужно всего лишь прислушаться к советам Чехова, которые сформулировал Антон Павлович в письме к своему брату Александру.
Первое. Отсутствие продлинновенных словоизвержений политико-социально-экономического свойства.
Второе. Объективность сплошная.
Третье. Правдивость в описании действующих лиц и предметов.
Четвертое. Сугубая краткость.
Пятое. Смелость и оригинальность; беги от шаблона.
Шестое. Сердечность.
Казалось бы – и только-то! Казалось бы – кто бы не смог! Это в мае, в благословенном рыбацком мае 1886 года, когда искрометно пишутся – по рассказу за ночь буквально – Чеховым блистательныезарисовки и юморески, когда даже тяжко-грустное послание от Григоровича, упрекающего молодого автора в растрате таланта «на мелочишки», ничего особенного, вроде бы, и не значит (хотя позже заставит Чехова многое передумать и пересмотреть), когда, наконец, в кругу искреннего чеховского интереса остаются еще «Осколки» с добрым и кропотливо пекущемся о журнале Лейкиным. Да, и еще об одном осколочке тут надобно обмолвиться: в той же корреспонденции брату Чехов говорит про стеклышко от разбитой булки – то самое, проблеснувшее где-то близ мельничной плотины, которому суждено будет отразить всю безмерную глубину и емкость великого чеховского метода.
Но давайте поменьше этих формальных и затертых слов – великий, гениальный, выдающийся… Чехов терпеть их не мог!
Весенне-летние месяцы в Воскресенске (Истра) и в Бабкино – о другом, конечно. Если и о славе, в чеховском понимании, здесь может вестись речь, – то только, пожалуй, о рыболовной. С 83-го по 87-ой годы, как разливается вода по весне, Антон Павлович готовится к выездам на здешние реки, озера, пруды. После сжатых городских стен – неудержимо влечет к простору, к воле. И обязательно – со связкой удилищ в руках.
Даже тому же Лейкину в начале мая 1885 года Чехов, вместо отчета о завершенных для журнала рассказах, подробно повествует о том, как нынешним утром «на жерлицу поймал налима». Не совсем этой информации, мягко говоря, ждет в Петербурге горожанин до мозга костей Николай Александрович, но отвечает подробно и бережно, как литературный отец литературному талантливому, но неусидчивому дитяте. «Пишите, как я, набело», – советует простосердечный Лейкин. Но Чехов не хочет «набело», отговариваясь то хандрой, то бесталанностью, а то и рыболовной страстью. Не все только Лейкину, но и всем своим, практически, дорогим адресатам Чехов корреспондирует в подробностях о рыболовных делах. Например, брату Михаилу запальчиво сообщает: «Ловятся ерши да пескари. Поймал, впрочем, головля… Одна верша стоит на реке. Она поймала уже плотицу и громаднейшего окуня. Окунь так велик, что Киселев будет сегодня у нас обедать…» Славная, должно быть, уха вышла из того – чеховского –красавца-горбыля! И еще – не того ли самого ершика имел в виду Антон Павлович, когда вкладывал в уста своего героя в «Крыжовнике» знаменитое: «…кто хоть раз в жизни поймал ерша…» Ну а далее, что называется, по тексту – пропал, пропал совсем и для дел, и для света.
Кто хоть раз в жизни… Откуда же у Чехова рыболовная страсть? Из таганрогского детства, конечно. Ведь именно там, в Таганроге, с братьями и друзьями-мальчишками Антон азартно ловил бычков в Таганрогской гавани, и даже, как рассказывают, придумал особенный наплавок, вытачиваемый из коры местных дерев: когда он тонул, при поклевке, то как будто бы тонущий человечек поднимал руки, взывая о спасении.
Но только в средней России, пожалуй, среди стариц, извилистых речных русел, рукавов, заливных озер, заросших белыми кувшинками карасиных прудов раскрылся вполне рыболовный талант Антона Павловича. В «Злоумышленниках», «Мечтах», повести «Степь» и многих-многих других вещах о рыбалке сказано Чеховым немало. Да и о самой рыбе, конечно же. Кто же не помнит, допустим, широко известный рассказ «Сирена», в котором Антон Павлович создает совершенно замечательный образ секретаря Жилина, повествующего, «медово улыбаясь, о тех или иных прекраснейших яствах. К примеру – о жареных карасях, да не просто жареных, а в сметане. А уж про налимью печенку промолчим – это, как выражается чеховский герой, «трагедия»…
Можно ли представить без рыбалки, вне расходящихся от весёлого поплавка кругов, жизнь Чехова в Мелехове, в усадьбе Линтваревой?.. Как вспоминала О.Л.Книппер-Чехова, Антон Павлович особенно гордился уютным карасиным прудом в Мелихово. А еще он очень-очень был привязан к реке Псёл. Неподалеку располагалась усадьба Лука, и у Чехова была припрятана в береговых кустах лодочка. И когда к хлебосольному Антону Павловичу приезжал старый писатель Михаил Суворин, тот самый, что издавал журнал «Новое время», Чехов приводил его к заветному месту, и они тихонечко отплывали от обрывистого берега и растворялись в речном утреннем тумане таинственного глубокого Псла. Рыболовы стерегли жерехов близ водной мельницы, которые то и дело гоняли в этих местах по водной глади рыбью мелочь, рассыпающуюся в разные стороны живым серебром. Как вспоминал Михаил Павлович Чехов, «целые часы они проводили у колес мельницы, ловили рыбу и разговаривали на литературные и общественные темы…»
…Начало мая. 1889 год. Сумы, усадьба Линтваревой. Двадцатидевятилетний Чехов пишет все тому же Суворину – издателю «Нового времени». И письмо его тяжело и печально. Только что он закончил корреспонденцию старшему брату Александру, посетовав на то, что «настроение духа вялое, безразличное»: и днем и ночью кашляет, угасая на глазах, брат Николай, художник… Он еще беспокоится о живописи, о подрамниках, о красках, но дни его сочтены: у Николая хроническая легочная болезнь, не поддающаяся лечению. Прощание близко… Ликующая, рождающаяся природа и надвигающаяся на семью Чеховых смерть… Невыносимо… Смерть как избавление от мук? Нет, что-то не верится в правоту тех, которые в смерти видят ангела-избавителя…
В окно залетают лепестки цветущей черемухи. Чехов пишет: «Я глазам не верю. Недавно был снег и холод, а теперь я сижу у открытого окна и слушаю, как в зеленом саду, не смолкая, кричат соловьи… Псел величественно ласков, тоны неба и дали теплы. Цветут яблони и вишни…» Антон Павлович откладывает перо на минутку, смотрит, прищурясь, на речной разлив, где плывет лодка с местными жителями, играющими на скрипках…
И не верится, что всего-то какой-нибудь год назад, прошлой весной, тот же дом, и те же скрипки посреди быстрого Псла, казались Чехову полными жизни и радости. Из-под его пера вылетали тогда беспечные и озорные письма – родным, знакомым. С рисунками крючков, да еще каких преуловистых, для ужения сомов, с описанием местных достопримечательностей, вроде той самой мельницы, с планами окрестностей, с острословными приписками и посвящениями…
Удивительно – самый усадебный русский писатель, автор «Вишневого сада», всегда был в усадьбе гостем, никогда не имел своего постоянного родового угла. Это сближает Чехова с Гончаровым, но у Ивана Александровича все же оставался в запасе стародавний Симбирск, куда он время от времени возвращался, и тема возвращения стала гончаровским лейтмотивом. А вот Чехову и возвращаться было, в сущности, некуда – Антон Павлович точно бы снял ненадолго, на славный, но короткий летний сезон, дачу жизни, усадьбу бытия, поселился на лето в доме с мезонином – прекрасном, воздушном, гармоничном, но ненадежным. И, главное, недолговечным. И это была трагедия, какая же это была трагедия! Кажется, Антон Павлович несколько дней как всего завершает свои летние рыболовные приключения, всего несколько дней он в городе, а уже пишет: «Еще шесть-семь месяцев, и – весна! Пора приготовлять крючки и верши».
«Три сестры» начинаются колоннами, устойчивыми усадебными колоннами, «за которыми виден большой зал». Но колоннам этим нечего поддерживать, их век вышел, и они превращаются к концу пьесы в уличные тумбы из чебутыкинской припевки («Тара… ра… бумбия… сижу на тумбе я…!») – немедленно узнаваемый зрителями и читателями того времени символ конца века, «Findesiécle».
Как знать, что видел Антон Чехов тогда, в мае 1889 года, из окошек линтваревской усадьбы? Что различал он там, за мерными водами так полюбившейся ему реки Псёл? Может быть, героев своих будущих пьес, может быть чайку, которой уготована будет участь немеркнущего символа русского театра? А может, слышит он уже стук топора и доносится до него звук лопнувшей струны? Но все это будет слишком нескоро, нескоро – в чеховском быстротечном временном потоке. И разве не силуэт острова Сахалин проступает перед Чеховым за теми вон осокорями, разве не о поездке всей своей жизни думает Чехов тогда? Сахалинский подвиг изменит многое в России, многим людям облегчит участь и жизнь, а самому Чехову – будет стоить жизни, если подумать.
Но нет, не так нужно и должно завершить наш разговор об Антоне Павловиче. Смотрите, на берегу утренней тихой реки появляются две фигурки. Это Чехов и Суворин – писатель будущего и писатель прошлого. Они вытаскивают челнок из прибрежных кустов, размещаются в нем, захватив удилища, и, сделав несколько гребков веслами, исчезают в речном тумане…
Да Бог с ней, с лирикой, совсем! Наше время, оно прагматику любит, результат. Как рыбы-то наловить, Чехов не подсказал ли? Еще как подсказал. Хорошей рыбы наловить так же просто, как и хорошую книгу написать. Вот, пожалуйста:
Первое. Рыбу ловят в океанах, морях, озерах, реках, прудах, а под Москвою также в лужицах и канавах. Примечание. Самая крупная рыба ловится в живорыбных лавках.
Второе. Ловить нужно вдали от населенных мест, иначе рискуешь поймать за ногу купающуюся дачницу или же услышать фразу: «Какую вы имеете полную праву ловить здесь рыбу? Или, может, по шее захотелось?»
Третье. Прежде чем закидывать удочку, нужно надеть на крючок приманку, какую угодно, судя по роду рыбы… Примечание. Хорошенькие дачницы, сидящие на берегу с удочкой для того только, чтобы привлечь внимание женихов, могут удить и без приманки…
Что ж, не убавить, не прибавить…
Иван ВАСИЛЬЦОВ (ПЫРКОВ Иван Владимирович), писатель, лауреат Международной премии им. И.А.Гончарова