Многим хорошо известны Лермонтовские места Пятигорска, Кисловодска, Тамани, а вот южней… И потому в год 210-летия со дня рождения гения не лишне будет напомнить нашим читателям о путешествии Михаила Юрьевича по Военно-Грузинской дороге.
Начнём с событий, предшествующих этому путешествию поэта…
1837 г. 29 января. Около трех часов пополудни скончался А. С. Пушкин. Уже в начале февраля весь Петербург цитировал стихотворение М. Ю. Лермонтова «Смерть Поэта», за которое уже 18 февраля он был арестован.
25 февраля последовало «высочайшее» решение перевести Лермонтова «за сочинение стихов» из лейб-гвардии Гусарского полка в Нижегородский драгунский, стоявший на Кавказе. 27 февраля военный министр граф Чернышов подписал приказ о переводе. «…сразу и слава, и опала – и ссылка на Кавказ... Откуда им, гонителям, знать, что такое для него Кавказ? Получилось почти по Крылову: «И Щуку бросили – в реку!» – Будто к родному отцу... Будто к родной матери – к горам в снежных шапках, к диким ущельям, где гремят реки... Вспомнились Лермонтову стихи, которые он словно сегодня написал, а не в отрочестве:
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ...
19 марта Лермонтов выехал из Петербурга на Кавказ «за лаврами», как выражался сам ссылаемый.
До середины октября Лермонтов добирался до Ставрополя, лечился в госпитале и «на водах» от ревматических болей в ногах, побывал в Тамани, ходил в экспедицию «за Кубань» с отрядом генерала Вельяминова: «два, три месяца экспедиции против горцев могут быть ему небесполезны... Государь так милостив, что ни одно отличие не остается без внимания его».
В первых числах ноября Лермонтов приехал во Владикавказ. Впереди громоздился в небо Главный Кавказский хребет во главе с Казбеком, который осетины называли горой Христа (Церистий Цуб) и Стражем Востока...
Рассчитывая провести на Военно-Грузинской дороге не меньше недели (вместо трех дней, за которые можно достигнуть Тифлиса), Лермонтов сделал в лавках некоторые запасы и нанял проводника-осетина до станции Казбек. И здесь судьба свела его с Александром Одоевским, который прибыл с «оказией», солдатами, сопровождавшими почту через Кабарду. Дальнейший путь они проделали вместе и достигли Балтинских ворот, образованных западным склоном горы Столовой и Восточным склоном горы Араухох. Проехали короткое извитое Балтинское ущелье, позади остались склоны Столовой горы, и им открылась широкая длинная (солнечная) долина, за которой издавна тянулась слава места опасного, разбойничьего, гениально описанного поэтом.
Им бог – свобода, их закон – война,
Они растут среди разбоев тайных,
Жестоких дел и дел необычайных;
Там в колыбели песни матерей
Пугают русским именем детей;
Там поразить врага – не преступленье;
Верна там дружба, но вернее мщенье;
Там за добро – добро, и кровь – за кровь,
И ненависть безмерна, как любовь.
Еще шесть верст великолепной дороги меж высоких скал, и вот оно - селение Ларс, где «На скалѣ видны развалины какого-то замка: онѣ облѣплены саклями мирныхъ Осетинцевъ, какъ будто гнѣздами ласточекъ» (А. С. Пушкин), а ещё дальше - Дарьяльское ущелье! Дорога вьется по узкому каменному карнизу, переходя сразу за станцией через Чертов мост на правую сторону. Далеко внизу, ворочая и катя камни, с грохотом несется Терек…
Терек воет, дик и злобен,
Меж утёсистых громад,
Буре плач его подобен,
Слёзы брызгами летят.
На третьей версте, против расположенного у самой дороги Дарьяльского укрепления, — полуразрушенная башня, остаток крепости, о которой упоминает Пушкин в «Путешествии» – она стоит на неприступной гранитной скале. Одоевский и Лермонтов шли пешком. Облако накрыло ущелье, стало еще мрачнее. Нет, это не облако, это крылья Демона... Вот жилище, единственно достойное его! Поднявшись на угловую башню Дарьяльского укрепления, Лермонтов нарисовал и башню «царицы Дарьи», и Терек, – только отсюда их можно видеть одновременно.
Рисунки Лермонтова нефотографичны. Он не копирует увиденную натуру, а создает свой образ. Иллюстрацию собственных мыслей, иллюстрацию к еще ненаписанным поэмам и стихотворениям.
Без сомнения, что и в поэтических описаниях пейзажей М. Ю. Лермонтов приукрашал, драматизировал и романтизировал, но мы ему верим!
Вот Лермонтов на своем рисунке оживил скалу, «возведя» на ней замок. А позже, перекрестив Дарью в Тамару, оживил и легенду. Да так талантливо, что до сих пор скалу эту называют замком царицы Тамары.
В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла…
Мысль о Демоне всецело завладела Лермонтовым. Уверенно можно сказать, что ни в ущелье Дарьял, ни у Чёртовых ворот М. Ю. Лермонтов никогда не был.
В 1837 году дорога Военно-Грузинская дорога проходила по правому берегу Терека, в его пойме. Временами поднимаясь выше по склону, усыпанному осколками сланца, затем опять спускаясь в самое русло. Часто размываемая своенравной рекой во многих местах она постоянно требовала восстановительных работ. Перед селением Казбеги дорога пересекалась с Бешенной балкой. Дорогу приходилось постоянно чинить и восстанавливать. В конце-концов с неимоверными трудностями и большим искусством было прорублено, (а местами и подвешено между скалами) дорожное полотно в граните левого берега Терека. Этот путь используется по сей день. Называется он «Казбекский подъем Дарьяльского ущелья».
Здесь, как нигде более на Военно-Грузинской дороге, ощущаешь правдивость Лермонтовских слов:
И, глубоко внизу чернея,
Как трещина, жилище змея,
Вился излучистый Дарьял,
И Терек, прыгая, как львица
С косматой гривой на хребте,
Ревел…
Так высоко М. Ю. Лермонтов над Тереком не поднимался! И тем не менее, он смог представить себя парящим над Дарьялом Демоном.
Сразу же за «Чёртовыми воротами» дорога несколько расширяется. И от нее выдается скала, увенчанная крестом. Это Святой куст жителей селения Цдо, расположенного в горах, несколько выше Военно-Грузинской дороги.
В теснине Кавказа я знаю скалу,
Туда долететь лишь степному орлу,
Но крест деревянный чернеет над ней,
Гниет он и гнется от бурь и дождей.
И много уж лет протекло без следов
С тех пор, как он виден с далеких холмов,
И каждая кверху подъята рука,
Как будто он хочет схватить облака.
О, если б взойти удалось мне туда,
Как я бы молился и плакал тогда;
И после я сбросил бы цепь бытия,
И с бурею братом назвался бы я!
Побывав здесь, обязательно нужно подойти к кресту, оставить мелочь, или поставить свечку. Перекреститься. Оглянуться. Насладиться красотой.
В течение многих лет считалось, что это чудное стихотворение написано М.Ю. Лермонтовым в результате поездки в Грузию. Но обратим внимание на дату его написания – 1830-й год! Получается, что либо рассказы про этот крест слышал юный Миша еще в 1825году, во время посещения Минеральных вод с бабушкой, либо где-то еще имеется «теснина Кавказа» с крестом на скале.
И тем не менее, она есть. Со скалы с крестом хорошо виден относительно недавно прорубленный тоннель, по которому проходит современная дорога. И, еще сохранившийся заброшенный участок старой дороги, огибающий скалу с тоннелем со стороны Терека. Если обойти эту скалу, то подняв глаза можно увидеть ещё одну, сохранившуюся скалу «Пронеси господи», а далеко внизу вьется серая лента Терека, и на одной высоте с вами парят орлы, впереди белеют отроги массива Куро…
На станции Казбек, у самого подножия Казбека, вздымающего на огромную высоту свои луга, каменистые отроги, сверкающие ледники и царственную седовласую главу, Лермонтов и Одоевский решили остаться дня на два.
Здесь путешественники наняли другого проводника, по счастью владевшего русским языком и знающим много местных легенд. С его помощью побывали в храме Цминда-Самеба, стоящем высоко на отроге Казбека, у самых ледников. В этом храме, высоко вознесенном над широкой долиной, сумрачно и прохладно, как в горной пещере. В нем всего одна икона, но она древнего византийского письма. Это икона Богоматери, написанная самим Мартыном Греком. В смутные времена войн здесь хранились реликвии из храмов Тифлиса и Мцхеты, рассказывал проводник. И, возможно, где-то здесь была захоронена легендарная грузинская царица Тамара…
Позднее, из услышанных здесь легенд и увиденных здесь картин, видимо, родятся строки поэмы:
Один из праотцев Гудала
Грабитель странников и сел,
Когда болезнь его сковала
И час раскаянья пришел,
Грехов минувших в искупленье
Построить церковь обещал
На вышине гранитных скал,
Где только вьюги слышно пенье,
Куда лишь коршун залетал.
И скоро меж снегов Казбека
Поднялся одинокий храм,
И кости злого человека
Вновь упокоилися там;
И превратилася в кладбище
Скала, родная облакам:
Как будто ближе к небесам
Теплей посмертное жилище?..
На обратном пути, друзья, пробираясь по ночным улочкам Гергети, нарочно уклонились к Тереку, не спеша на ночлег. Луна освещала горы, и от них нельзя было отвести глаз. Одоевский задумался о своем... Лермонтов — о своем… Серебрился Терек…
От Казбеги дорога идёт правым берегом Терека широким, похожим на долину, Хевским ущельем.
В сравнении с Дарьялом, Хевское ущелье пологое. Терек течёт неторопливо. Здесь много света и простора. Поэтому по обоим берегам русла реки расположено множество селений. Порой одно село сливается с другим без видимой границы.
А дальше по дороге высится воспетый М.Ю. Лермонтовым «Утёс»:
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.
Дорога поднимается все выше и выше. Буквально над головой упиралась в небо остроконечная гора, под которой на возвышенности расположился старинный храм с охраняющей его грозной высокой башней. Вдали друг из-за друга выступают снежные вершины Главного водораздела, внизу бежит Терек… И вот он – аул Сиони!
«Тот, кому случалось, как и мне, бродить по горам пустынным и долго-долго всматриваться в их причудливые образы и жадно глотать животворящий воздух, разлитой в их ущельях, тот, конечно, поймёт моё желание передать, рассказать, нарисовать эти волшебные картины», – напишет позже в Герое нашего времени М. Ю. Лермонтов. И остановился. И нарисовал! И эти работы сохранились до наших дней.
А далее - Крестовый перевал.
Посмотрим внимательно на гору Крестовую! На современных картах нет горы Крестовой на Военно-Грузинской дороге, как нет и Гуд-горы, но перевал Крестовый отмечен.
Красота этого места когда-то привлекла и М. Ю. Лермонтова. Живые впечатления, схваченные острым взором художника, помогли поэту создать реалистические картины той местности, куда было перенесено действие поэмы. Горные ущелья, величавые снежные вершины, развалины древних башен и монастырей, бурные потоки, наконец, живые люди с их бытом и культурой — вот что явилось главным источником для создания таких персонажей, как Гудал и жених Тамары «властитель Синодала». И для образа героини Лермонтов использовал свои кавказские впечатления. Он создал ее внешний облик, сделал из нее живого человека — девушку определенного народа.
Высокий дом, широкий двор
Седой Гудал себе построил;
Трудов и слез он много стоил
Рабам, послушным с давних пор.
С утра на скат соседних гор
От стен его ложатся тени;
В скале нарублены ступени,
Они от башни угловой
Ведут к реке; по ним, мелькая,
Покрыта белою чадрой,
Княжна Тамара молодая
К Арагве ходит за водой.
Влияние кавказского фольклора сказалось в ряде ярких, но второстепенных штрихов. Они делали образ, создаваемый поэтом, более эмоциональным, запоминающимся, связанным с той местностью, которую описывал Лермонтов. Так, например, жених Тамары проезжает ущельем...
И вот часовня на дороге;
Здесь с давних лет почиет в боге
Какой-то князь, теперь святой,
Убитый мстительной рукой.
С тех пор на праздник иль на битву,
Куда бы путник ни спешил,
Всегда усердную молитву
Он у часовни приносил.
И та молитва сберегала
От мусульманского кинжала.
Но презрел удалой жених
Обычай прадедов своих...
………………………………………..
...и в ночном молчанье
Ее тяжелое рыданье
Тревожит путника вниманье
И мыслит он: «То горный дух,
Прикованный в пещере, стонет!
Правда, последние два стиха появились в поэме не в 1837 или 1838 году. Это позднейшая вставка. Но они говорят о том, что Лермонтов знал одну из самых распространенных на Кавказе легенд о скованном Амиране.
Таким образом перенеся действие поэмы из условной «Испании» на вполне конкретный Кавказ Лермонтов не только придал ей больше реалистичности, но и обогатил ее описанием здешних легенд.
За период с 1838 по 1841 год поэма стала известна не менее, чем в свое время пущенное по рукам стихотворение "Смерть Поэта". Вот уж кто был родоначальником нашего самиздата, так это Михаил Лермонтов. Он запускал в придворные и литературные круги текст поэмы «Демон» осознанно и продуманно. «Демон» уже окончательно сделал Лермонтова первым поэтом России, рядом даже некого было поставить. Федор Тютчев еще занимался своей дипломатической работой, не спешил проявлять себя в литературе, Пушкин и Грибоедов погибли, все остальные поэты были совсем другого уровня.
П. К. Мартьянов передает такие отзывы: «При дворе «Демон» не сыскал особой благосклонности. По словам А. И. Философова, высокие особы, которые удостоили поэму прочтения, отозвались так: «Поэма — слов нет, хороша, но сюжет её не особенно приятен. Отчего Лермонтов не пишет в стиле «Бородина» или «Песни про царя Ивана Васильевича»?»
Начальству, как всегда, видней, про что и как должен писать поэт.
Великий князь Михаил Павлович, «отличавшийся, как известно, остроумием», претендуя на некую афористичность, выдал такое суждение:
– Были у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Я только никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли – духа зла или же дух зла – Лермонтова…
Сам Лермонтов не желал обсуждать подобные вопросы и вовсю интриговал вопрошающих. Неизвестно, что отвечал он дамам, желавшим «опуститься на дно морское и полететь за облака»; а князя В. Ф. Одоевского гусар решился немного постращать.
– Скажите, Михаил Юрьевич, – спросил Одоевский, – с кого вы списали вашего Демона?
– С самого себя, князь! Неужели вы не узнали?
Князь, очевидно, не представлявший себе литературного персонажа без конкретного прототипа, послушно испугался и даже как будто не поверил:
– Но вы не похожи на такого страшного протестанта и мрачного соблазнителя.
Лермонтов, по обыкновению, расхохотался:
– Поверьте, князь, я еще хуже моего Демона.
Мартьянов прибавляет, передавая этот диалог: «Таким ответом (Лермонтов) поставил князя в недоумение: верить ли его словам или же смеяться его ироническому ответу. Шутка эта кончилась, однако, всеобщим смехом. Но она дала повод говорить впоследствии, что поэма «Демон» имеет автобиографический характер».
Вот такая еще одна лермонтовская «родинка» имеется на Военно-Грузинской дороге.
Увы, но сегодня здесь
Все дико; нет нигде следов
Минувших лет: рука веков
Прилежно, долго их сметала,
И не напомнит ничего
О славном имени Гудала,
О милой дочери его!
Путь от Койшаурской долины друзья проделали верхом. Через Ананури и Душети прибыли в Мцхету. В Мцхете – древней столице Грузии, основанной за тысячелетие до нашей эры, друзья решили остановиться. Мы не знаем достоверно сколько времени поэт провел здесь и была ли, действительно, встреча, описанная первым биографом М. Ю. Лермонтова П. А. Висковатовым еще в 1887 году, который «ссылаясь на сведения, полученные от родственников поэта А. П. Шан-Гирея и А. А. Хастатова, писал, что Лермонтов «наткнулся во Мцхете… на одинокого монаха, или, вернее, старого монастырского служку – „бэри“ по-грузински. Сторож был последний из братии упраздненного близлежащего монастыря. Лермонтов с ним разговорился и узнал от него, что родом он горец, плененный ребенком генералом Ермоловым (так у Висковатова. – И. А.) во время экспедиции». А результаты пребывания поэта в Мцхете – ещё одна картина маслом и ещё одна поэма. Вероятно, самая популярная среди всех лермонтовских – «Мцыри».
Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь. Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод;
Но не курится уж под ним
Кадильниц благовонный дым,
Не слышно пенье в поздний час
Молящих иноков за нас.
Кто еще с времен школы не знает этих строчек?
Народная молва давно уже назвала обителью Мцыри мцхетский храм Джвари-сакдари, воздвигнутый в VII веке. Видный отовсюду, с далекого расстояния, он высится на скалистой вершине над тем самым местом, где Арагва сливается с Курой.
И здесь же, по преданиям, находится могила царя Ираклия II, который «Вручал России свой народ».
Помните же?
Теперь один старик седой,
Развалин страж полуживой,
Людьми и смертию забыт,
Сметает пыль с могильных плит,
Которых надпись говорит
О славе прошлой – и о том,
Как, удручен своим венцом,
Такой-то царь, в такой-то год,
Вручал России свой народ.
Такая эпитафия могла быть написана только на могильной плите царя, заключившего Георгиевский трактат. А им был Ираклий II, могила которого находится в храме Светицховели.
А дальше был Тифлис. В Тифлисе Лермонтов и Одоевский остановились в доме Егора Ахвердова, подпоручика Грузинского гренадерского полка. Дом этот, вернее – оставшийся от большой усадьбы флигель, с примыкавшим к нему виноградным садом стоял у подножия горы Мтацминда, – отсюда был виден весь Тифлис. На склоне этой горы находится монастырь Святого Давида. Не успев отряхнуть с себя дорожной пыли, путники отправились в этот монастырь к могиле Грибоедова. Дорога шла в гору. Вот и грот, облицованный мрамором... решетка... тишина и мрак... Вошли. Когда глаза привыкли к сумраку, увидели памятник — черный мрамор, бронзовый крест, коленопреклоненная фигура плакальщицы, барельеф Грибоедова... золотая надпись... «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, — прочитал Лермонтов, — но для чего пережила тебя любовь моя. Незабвенному его Нина...». Одоевский стал на колени.
Лермонтов глубоко задумался. Грибоедова постигла такая участь, о какой он, Лермонтов, мечтал с ранней юности. Так славно погибнуть! В битве с неисчислимой, яростной толпой, без надежды победить, с саблей в руке!.. Далеко от родины!.. И потом лежать в горах, над шумным восточным городом, где подернулась искренней печалью красота юной его возлюбленной, оставшейся жить вблизи этого праха. Она – дочь Востока, чистая и верная душа... Он – поэт русский. Всего удивительнее, что это не легенда, не предание давних времен, а жизнь! Грибоедов погиб всего восемь лет тому назад…
Около двух недель провел Лермонтов в Тифлисе, ежедневно бывая в доме Чавчавадзе.
Многое зрело в голове у него – и новый «Демон», и поэма о монахе из монастыря над Арагвой, и роман о Кавказе ермоловского времени…
25 ноября пришел приказ об исключении его из списков Нижегородского драгунского полка. Настала пора собираться в далекий обратный путь… Прощай, Восток!.. И вот он снова - величественный Казбек! Его не миновать просто так, без привета и молитвы, без вопроса о грядущем. И главный вопрос: нужно ли возвращаться? То есть нужно ли жить?..
Спеша на север издалёка
Из теплых и чужих сторон,
Тебе, Казбек, о страж Востока,
Принес я, странник, свой поклон...
Чалмою белою от века
Твой лоб наморщенный увит,
И гордый ропот человека
Твой гордый мир не возмутит.
Но сердца тихого моленье
Да отнесут твои скалы
В надзвездный край, в твое владенье,
К престолу вечному аллы.
Найду ль там прежние объятья?
Старинный встречу ли привет?
Узнают ли друзья и братья
Страдальца, после многих лет?
Или среди могил холодных
Я наступлю на прах родной
Тех добрых, пылких, благородных,
Деливших молодость со мной?
О если так! своей метелью,
Казбек, засыпь меня скорей
И прах бездомный по ущелью
Без сожаления развей.
Не дал ответа Казбек. Лермонтов смотрел на его ледники и завидовал не вкушающим пищи старцам заоблачного монастыря Бетлеми... Там, только там жилище, достойное его души…
Подготовил Владимир ШЕМШУЧЕНКО