(о стихотворении Александра Переверзина «Чайник»)
Не помню уже, когда первый раз прочитал стихотворение Александра Переверзина «Чайник». Есть ощущение, что знал его всю жизнь, ну почти… По крайней мере, половину сознательной – уж точно. Пытаясь установить хотя бы приблизительную дату появления этого текста в моей голове, заглянул в интернет. К сожалению, чтобы там ни говорили про возможности глобальной сети, дескать, найти можно все, за всем проследить и до всего докопаться, ничего конкретного мне так и не удалось выяснить. Поисковики только и смогли дать информацию о том, что стихотворение опубликовано в книге Александра «Документальное кино» (Издательство «Воймега», 2009 г.). Есть оно в журнальных публикациях (самая ранняя – «Арион», № 3, 2008) и на страничках частных интернет-порталов (читатели цитируют «Чайник» в своих дневниках с 2010 года).
Получается, что раньше две тысячи восьмого я не мог прочитать этого стихотворения. Прошло каких-то десять лет... Не может такого быть. Уж больно маленький срок. Нет-нет, скорее всего, запомнил со слуха. Видимо, в начале нулевых был на литературном вечере, где Александр читал этот текст. Да, так вернее. Значит, стихотворению не меньше пятнадцати лет или около того. Эта цифра больше похожа на правду. Да и, в общем-то, оглядываясь на свое прошлое, анализируя поступки в разные годы, понимаю, что «Чайник» мог «торкнуть» меня так, чтобы сходу запомнил его, только в тот отрезок моей жизни. Именно тогда я увлекался самоанализом, взращивая внутри себя чувство вины, надеясь тем самым укротить свой дикий уличный нрав, дабы хоть как-то приблизиться к смирению. Впрочем, речь не об этом. Я всего лишь хочу сделать акцент на том, что мне, как убежденному лирику, просто необходимо (внутренняя потребность) протаскивать чужие тексты через «мое личное», сближаться с ними. Итак, вот этот текст Переверзина:
Чайник
Курили, мялись у сараев,
решали, как доставим груз,
я, Марк и Гена Николаев,
наш однокашник и не трус.
Был Гена третьим, внешним оком,
пока снимали втихаря
мы радиатор, ручки с окон
в цеху при свете фонаря.
Ходили трижды за окошко,
во тьму, где шорохи слышны.
Забрали чайник, вилки, ложки.
Кому теперь они нужны?
И, хоронясь во мраке жарком,
соляркой провонявшем так,
что, если щелкнуть зажигалкой,
спалишь к чертям весь этот мрак,
мы выгружались у забора.
Был Гена чайнику не рад:
«За ним вернуться могут скоро,
я отнесу его назад!»
За ним вернутся? Спятил, Гена!
Никто, никто и никогда
не возвратится в эти стены,
на это капище труда,
в пространство, ржавое на вдохе,
где – я же трижды там бывал! –
не то чтоб сходятся эпохи,
а просто времени провал.
Там труб дюралевые кости
нашарит в темноте фонарь,
и мнится: на чумном погосте
работал начерно грабарь.
А в отдалении, убоги,
из нашей тьмы во тьму веков
таращатся единороги
токарно-фрезерных станков…
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
…Теперь, застрявший меж мирами,
я говорю с таких высот,
с которых видно, что же с нами
за десять лет произойдет:
Марк, соскользнув в стройбате с крыши,
без ног покинет гарнизон,
Геннадий голоса услышит
и будет в желтую свезен,
я изучу закон Бернулли,
проинжинерю год в Клину.
А чайник мы тогда вернули,
не взяли на себя вину.
Сюжет стихотворения после первого прочтения может показаться незамысловатым. Разобью для упрощения пересказа на три части (начало, середина, конец).
В первой части автор (лирический герой) вспоминает, как в детстве вместе с двумя приятелями – Марком и Геной Николаевым – тайком проникал на заброшенный завод, чтобы пройтись по пустующим цехам и собрать по мелочи оставленные там бывшими завсегдатаями вещи. Чайник, вилки, ложки, ручки от дверей и даже радиатор – всё привлекало взор мальчишек и могло, как им, наверное, казалось, пригодиться. Ребята трижды лазили через забор, возвращались и сгружали у сараев найденное. Стоящий на стреме Гена Николаев забеспокоился, когда друзья приволокли вместе с другими предметами чайник и предложил вернуть его на место, потому что за ним обязательно придут.
В условно второй части от лица автора (ЛГ) идет экспрессивная попытка убедить Гену Николаева (а заодно и читателя) в том, что за чайником никто не придет. В период общей разрухи это вещь бессмысленная, поэтому беспокойства «внешнего ока» – так назван Гена Николаев в стихотворении, излишни. Заброшенные цеха сравниваются с чумным погостом, а заржавленные токарно-фрезерные станки с убогостью единорогов, которые глядят из «нашей тьмы во тьму веков».
В третьей части рассказывается о судьбах ребят. Завершается стихотворение словами о том, что чайник они все-таки вернули («не взяли на себя вину»). Таков сюжет вкратце, без глубокого погружения.
Если начало стихотворения держит интригу за счет личной истории, то его середина выводит эту историю через упоминание разрухи в цехах на уровень описания окружающего мира и состояния общества в целом – «провал времени», образованный на стыке эпох. Здесь уверенное движение авторской мысли от малого к большему. По внутреннему напряжению текста чувствуется эпический размах, который прерывается третьей финальной частью, выполненной, скорее, в духе констатации факта. Высокий поэтический язык второй части сжимается и звучит, как сухая рифмованная, почти прозаическая речь, конфликтующая даже с первой – повествовательной частью стихотворения.
Интересно, что объем трех составляющих текста (начала, середины, конца) идет на уменьшение. Каждая последующая часть короче предыдущей на одно четверостишие. Таким образом, стихотворению придается не только внутренняя, но и внешняя динамичность. Не думаю, что это был сознательный авторский маневр. Иначе бы разбивка текста была обозначена цифрами – 1, 2, 3, ну, или что-то в этом духе, а не так, как сделано в стихотворении – отстегнута от общего корпуса четверостиший точками только последняя часть.
В демонстрации мастерства отпадает необходимость, когда автору есть что сказать. Это притягивает меня, как читателя, которому недостаточно ограничиться впечатлением от стихотворения восторженной репликой: «Круто сделано!» Хочется еще чего-то – меньше ремесла, больше жизни. К сожалению, многие авторы отдают предпочтение технической стороне. Так люди показательно поигрывают бицепсами, ездят на дорогих машинах и сорят деньгами, забывая о душе. Яркая обертка маскирует пустоту. Давно заметил, что авторы предпочитают отвечать на вопрос «как?», а вот читателям интереснее понимать «о чем».
Персонажи стихотворения: автор (ЛГ), Марк и Гена Николаев. Последнему уделяется особое внимание. Он двигает всю содержательную линию – предлагает вернуть чайник на место. Привязанный к Николаеву в самом начале текста эпитет «внешнее око» сравним с образом «третьего глаза» – высшим проявлением интуиции, которая при жёстком столкновении с реальностью смахивает на сумасшествие. Недаром ведь, как нам становится известно в конце стихотворения, Николаев попадёт в психиатрическую лечебницу – «желтый дом». Судьба мальчика программируется способностью предчувствовать надвигающуюся опасность. Это предчувствие заполняет разум. Настоящее – здесь и сейчас – не имеет никакого значения.
Марку достается роль статиста – персонажа без слов. Автор не дает ему, как говорят у нас на театре, даже простейшей реплики «кушать подано». Вся его обязанность сводится к тому, чтобы помочь главному герою скрутить радиатор и дотащить его до забора, где поджидает «бдительный» Николаев. Персонаж кажется лишним и ничего не значащим пока не рассказывается о том, что в будущем, проходя срочную службу в стройбате, Марк упадет с крыши и потеряет ноги. То есть, если в первой части стихотворения автор лишает Марка способности к высказыванию, то в третьей – ограничивает в передвижениях. Прослеживается логика развития персонажа: от немоты к статичности.
Автор стихотворения (ЛГ) не довольствуется рамками повествователя и берет на себя заглавную роль победителя. Он противостоит своему антагонисту – Николаеву, опирающемуся на интуицию. Вступает в перепалку и красноречиво доказывает приятелю, что нет необходимости возвращать чайник. Однако, подчиняясь принципам сохранения энергии, отказывается доводить этот конфликт до своего логического завершения – предпочитает отдаться течению. Чайник, несмотря на приведенные им доводы, относят на прежнее место – в разрушенные цеха. Давшая задний ход здравая оценка действительности в конечном итоге переигрывает интуицию, опирающуюся на предчувствие опасности. В отличие от других персонажей этого стихотворения автор (ЛГ) живет и здравствует. Его судьба складывается благополучно: он «изучил закон Бернулли» (тот самый принцип сохранения энергии, о котором я говорил чуть выше) не только в теории, но и на практике, даже проработает какое-то время инженером, что для поколения сорока / пятидесятилетних считается признаком стабильности и душевного здоровья.
Все-таки удивительная вещь – стихотворные тексты, где ясно прописан первый считываемый план (пласт). Можно спокойно прикоснуться к нему, проверить на прочность, а потом, снимая слой за слоем, обнаруживать новые потаенные смыслы, которые, будто спорят друг с другом: то подтверждают ранние (пусть даже поверхностные) выводы, то опровергают их. Притом, что многоплановость может и не подразумеваться самим автором. Здесь уже читатель неожиданно для себя превращается в поэта, мысли которого, отталкиваясь от чужого стихотворения, разгоняются до невиданных скоростей, уносятся вдаль, ввысь, увлекая за собой чувства, эмоции, настроение.
Можно ведь уловить христианские мотивы в поступках подростков или увидеть языческие корни образов, применяемых автором при описании освещённых фонариком дюралевых труб. Чумной погост и грабари-землекопы – возможная отсылка к Средневековью, проложившему дорогу эпохе Ренессанса, и даже если уйти в метафизику, то сам чайник наведет на мысль о чаше Грааля, опять же ассоциативно связывая происходящее в стихотворении с рыцарскими романами о временах правления короля Артура. Но стоит заострить внимание на токарно-фрезерных станках, которые сравниваются с единорогами – общепринятым символом духовной чистоты и на том, в каком виде представлен читателю этот символ, то в голове возникает совершенно другой смысл – закат Ренессанса.
Еще пару часов назад, когда начинал писать о стихотворении Александра Переверзина «Чайник», посмеивался над Николаевым, а теперь в какой-то степени по-белому завидую ему. Не тому, что мальчишка сошел с ума, а тому, что умел предвидеть опасность (обладал внутренней силой) и помог тем самым сохранить здравый смысл главному герою – автору стихотворения, бросив на алтарь жизни, как жертвоприношение, свой разум. Где-то на небесах зачтется ему. Немота Марка побуждала ребят к высказыванию своей позиции, к совершению осознанных поступков, а сам автор, благодаря своим друзьям, быть может, понял какие-то значимые для себя вещи в реальной жизни – здесь и сейчас.
Дмитрий АРТИС