Ефим ГАММЕР
Прозаик, поэт, журналист, художник. Член Союзов писателей, журналистов, художников Израиля и международных союзов журналистов и художников ЮНЕСКО. Родился 16 апреля 1945 в Чкалове, на Урале. Жил в Риге. Окончил Латвийский госуниверситет, отделение журналистики. Работал в газетах «Латвийский моряк», Рига, Латвия; «Ленские зори», Киренск, Восточная Сибирь, Россия. С 1978 года проживает в Израиле.
Член редколлегии израильских и российских журналов «Литературный Иерусалим», «ИСРАГЕО», «Приокские зори». Обладатель различных литературных премий: «Левша» (2019), Бунинская премия (2008), «Добрая лира» (2007), «Золотое перо Руси» (2005 и 2010) и др.
Печатается в журналах «Литературный Иерусалим», «Арион», «Нева», «Дружба народов», «Новый журнал», «Встречи», «Слово\Word», «Новый свет», «Вестник Европы», «Кольцо А», «Журнал ПОэтов», «Мастерская», «Заметки по еврейской истории», «Побережье», «Русская мысль», «Литературная газета», «Российский писатель», «Время и место», «Стрелец», «Венский литератор», «LiteraruS – Литературное слово», «За-За», «Эмигрантская лира», «Дети Ра», «Урал», «Человек на Земле»», «Сибирские огни», «Сура», «Приокские зори», «Гостиная», «Плавучий мост», «Подъем», «Квадрига Аполлона», «День и ночь», «Север».
РАЗВАЛКА
(рассказ)
Мы находили свои звезды в земле – на развалке: второй этаж разрушенного войной ювелирного магазина, в пятидесяти шагах от моего дома на улице Аудею. Хитрости здесь никакой. Терпение, острый глаз да выработанная сноровка – вот и все! Прихвати нос пальцами, дыши через раз, чтобы не давиться кошачьими запахами, и – валяй, присев на корточки. Как – «валять»? А очень просто! Обзаведись заточенной щепкой и распахивай лежалую, покрытую цементной пылью землицу, выковыривай – ну, чисто археолог! – потаенные ее сокровища. Сапфиры? Может быть. Яхонты? Вполне возможно. Камешки были разные. Но мы разбирались только в янтаре и бисере. Впрочем, и такого знания достаточно для тонконогих – ребра наружу, руки в карманах – свистунов-фантазеров.
Что нам людские ценности – сапфиры, яхонты? Внешности они представительной, но формы неправильной: продолговатые, либо квадратные. Меткости от такой формы в них, как от козла молока. Никакой! В рогатку вложишь, обязательно промахнешься. А что для рогатки лучше всего, так это облизанный до матового сияния кругляк янтаря – самая классная на свете бусина! Спросите, причем же тут бисер? Отвечу. Бисер – да, не дорос по размеру еще до рогатки. Стрельнешь, а ветер слизнет этот «птичий глазок». Так что, имейте в виду, бисером мы не стреляли, хотя и выгребали его на развалке. Он был нужен моей тете Фане. Не просто тете. И не просто Фане. А знаменитой на весь мир артистке цирка Фаине Гаммер. На афишах ее порой называли и Фаина Гомер, чтобы все думали, будто она произошла не от моего дедушки Фроима Гаммера, и не у самого синего моря – в Одессе, а от великого поэта древней Греции, автора «Илиады» и «Одиссеи», где-то на заграничном острове Итака. Бисер нужен был моей тете Фане для «создания» артистического платья. Согласитесь, выступать на арене цирка без артистического платья было неприлично. В особенности, если у вас – музыкальный номер, с лилипутами в придачу. А где его возьмешь, артистическое? В магазинах оно не продается. На базаре тоже. А вот, если накопать на развалке пуд бисера да нашпиговать им длиннополое одеяние свое, то тогда все, даже на галерке догадаются, платье у вас и впрямь артистическое – сверкает и переливается всеми цветами, как радуга.
Тетя Фаня «создавала» платье из радуги, мы поставляли ей мелкую бусину и твердо знали: за труды свои отоваримся контрамаркой в цирк. При этом прибыль от развалки не ограничивалась этим знанием. В скрытых под землей хранилищах мы обнаруживали невзначай и вещицы, превосходящие в нашем понимании бисер, жемчуг, янтарь. Что? Керамические изделия, различные побрякушки, изредка даже бронзовые подсвечники.
В наших руках ничего не пропадало. Бисер шел на платье. Янтари на рогатки. Подсвечники и всякий-разный «лом цветного металла» – в утиль.
Что такое «утиль»? Это лавка с надписью печатными буквами на дверях «СКУПКА УТИЛЬСЫРЬЯ». На улице Малая Калею, в Старой Риге, шестьсот девяносто пять шагов от моего дома и шестьсот сорок семь шагов от развалки. Утильщик, человек лет пятидесяти, грузный, с вислым носом и подстать ему животом, утиль, само собой, не собирал. А что же он делал? Он его взвешивал на весах, смастеренных под платформу, потом покупал. За это получал зарплату, а мы – наши копейки, что рубль берегут, если сразу же не потратить их на мороженое, а сберечь на билет в кино.
К утильщику мы наведывались не только с развалки. И не обязательно с подсвечниками. Мы собирали все: ржавые болты, гайки, куски кровельного железа, трубы. Однажды доволокли даже до лавки батарею центрального отопления. Удивительно, в том 1952 году еще ни у кого в Старой Риге не было в наличии центрального отопления, а батарея – раз! – и почему-то нашлась в одном из подвалов. Удивительно, но факт жизни! Такой же факт, как и то, что по неведомой нам странности утильщик в основном «жаждал» получить от нас «лом цветного металла» – разбитые рамы от зеркал, бра, фигурные безделушки и всякое такое. Этого он «жаждал» намного больше, чем что-нибудь другое. И мы «жаждали». Он – латунь и бронзу. Мы – мороженое и билет в кинотеатр «Айна». За рубль пятьдесят. В первый ряд, где никакая башка не заслоняет экран, и смотри себе, восхищайся: фильм мировой, из трофейных – «Дилижанс». Дядя утильщик говорил нам о своей жажде. Мы ему о своей. И чтобы напрасно «не жаждать», искали и находили.
Это добро – латунь, медь и бронза – валялось повсюду. Нет, конечно, не на открытых местах. Не обязательно на улице или в сквере. Подчас и в укромных уголках – на чердаке, в кладовке, в схроне каком. Поищи и найдешь!
Мы умели искать. Глаза, как рентген. Руки, как щупальца осьминога. Мы находили «лом цветного металла» везде, чтобы за день – за два поднакопить гривенников на рубль с полтиной и – «айда в кинчик!». Мы смотрели все подряд фильмы, и трофейные со стрельбой, и наши про «мичуринские яблоки». И все это благодаря цветному металлу! Однако, хоть и много было его по весне, к концу летнего киносезона он стал исчезать с наших горизонтов. Мы подскребывали его, подскребывали, да и выскребли чуть ли не подчистую. А его снова не «выбросят». Как, скажите, прорваться тогда на сеанс? Ведь в анонсах обещают классную картину – «Индийская гробница». Тащить утильщику снова батарею центрального отопления? Но она из металла дешевого – чугуна. Да и где ее второй раз отыщешь? Кроме того, и «зряплата» – копеечная. Приволочь утильщику неразорвавшийся снаряд? Наругается – выгонит, и вообще фига заплатит за нервное потрясение. А в кино хочется! Без кино – невозможно. Невмоготу! И тут еще на носу, со следующей недели, фильм – сдвинуться можно! «Остров страданий». Про пиратов Карибского моря. По роману «Одиссея капитана Блада». А в кармане – воздух, хоть зубы на полку. Вот тебе и «жизнь копейка – медный грош, дальше гроба не уйдешь». Хоть разбейся, но надо «дальше». В кинчик, где морские разбойники – один глаз в повязке, второй в бертолетовых искрах ненависти – рвут абордажными крючьями корабельное дерево, прутся на корабельную палубу, машут саблями и лезут в трюмы, где вповалку кучи монет и всякого рода безделушек. Этакая груда бесхозного цветного металла! При сдаче утильщику, пожалуй, хватило бы им на билеты для всей бандитской команды.
Нам такое пиратское счастье чихало в лицо: «апчхи на вас, карапеты!». А ведь и мы готовы повязать один глаз черной ленточкой из косички моей старшей сестры Сильвы и рубиться до потери пульса на саблях, лишь бы поглазеть на себя в кино. Поглазеть и, толкая локтем соседа, сказать ему по секрету: Разуй глаза, пацан. Гляди, это мы там, на экране, балуем. Я, Ленька Гросман, Жорка Потапов. А самый старший по виду – это Эдик Сумасшедший, мой адъютант и заодно наша дальнобойная артиллерия. Круче всех камни бросает в «рыжих»». Но как и кому сказать, когда на халяву в кино не пускают. А в карманах, догадаться нетрудно, гуляет сквозняк, потому что в Старой Риге обнаружилась полная нехватка «лома цветного металла». Как же быть? Как обогатиться билетом, если истощилась наша кладовая?
Казалось бы, если нет «лома цветного металла», значит, и решения нет. Однако одно «нет», входя в конфликт со вторым, дает в результате «да», как «дважды два – четыре». Именно – четыре! Именно – четыре, а не пять, было у нас перстеньков из цветного металла, желтого, подобно яичному желтку цвета. И каждый увенчан продолговатым зеленым или красным камешком, не годным для меткой стрельбы из рогатки. Перстеньки были как новенькие, хоть и выгребли мы их на развалке еще весной. Вот это нас и смущало. «Как новенькие…» А новенький цветной металл утильщик не принимает. Ему нужен старенький, на его языке – «лом». И мы решили превратить перстеньки в «лом цветного металла». Стоит выковырять из них камешки, и, пожалуйста, дело сделано: уважаемый утильщик, мы вам загоняем «лом», а вы нам гоните монету.
Утильщик укладывал наши перстеньки, разумеется, уже не на весы, а на свой верстачок, жестью покрытый. И глазом в нашлепке с увеличительным стеклом клевал их – зырк-зырк! – подобно игрушечному ювелиру с витрины магазина «Детский мир». Поклюет глазом в нашлепке, на нас посмотрит вторым, без нашлепки.
Поклюет глазом в нашлепке, опять зырится на нас. Хочет что-то сказать, да не смеет. Наконец рот открыл, стальной зуб показал.
– Хороший металл. Правда, не совсем «лом»…
– «Лом-лом!!!» – восклицали мы, боясь прогадать при оплате.
– Пусть будет «лом», – вздохнул утильщик. – Может, еще есть?
– Найдется, дядя, если не обманешь.
– Вас разве обманешь? Рубль за штуку. Приносите еще. Такие штуки в нашем утиле принимаются без ограничения.
– Даже, если не совсем «лом»?
– Даже! Даже! Более того…
Но что «более того» он так и не проговорился, боясь, видать, прогадать. Небось, потребуем от него за «более того» уже не по рублю, а по трешке.
Но по трешке мы от него не требовали. Мы вообще от него ничего не требовали. Что давал, то и получали. На кино да мороженое хватало, и ладно! Так и жили. И все было хорошо, пока не выяснилось, что при «хорошо» где-то поблизости присутствует «плохо». Как же выглядит это «плохо»? И где его искать? Искать не далеко. Оно в моей же квартире, в соседней комнате – на артистическом платье тети Фани. На груди. И выглядит вроде черной проплешины-островка в переливающемся всеми цветами море сплошного бисера. Произошла эта неприятная история из-за того, что развалка-кормилица истощилась на залежи искрометных стеклянных драгоценностей. Как ты ее землицу, присыпанную цементной пылью, ни взрыхляй, она ни в какую не цветет фиолетовой искрой. Янтари – будьте добры! Колечки – нате вам! А бисера, извините, нема! Но как нам без бисера, когда без бисера нам никак нельзя? Будет у нас бисер – появятся контрамарочки. И вперед, в ложу! Чтобы потом во дворе не играть лишний раз в разбойников и пиратов. А попробовать себя на роли фокусника, жонглера и, главное, клоуна.
Кто не желает быть клоуном? Выйди наружу, дай на себя посмотреть.
Ну да! Тупой как пробка! А клоуном быть, это… Это почти то же самое, что схватить за хвост Жар-Птицу и выдернуть зараз дюжину перьев, должно быть, из цветного металла.
О, Жар-Птица! Жар-Птица! Кто бы знал, но на развалке водились и Жар-Птицы. Но не живые. С приколкой, чтобы носить на одежде. Были они подобны картинке из сказочной книги Бажова – позолоченные лепестки на хохолке, серебряный клюв, грудка из наборного камня, и малахитовые перья - сантиметров по десять.
Чем такая птица – не заменитель для бисера? Посадишь ее на грудь – и красуйся на арене: никто не разглядит проплешины-островки на артистическом платье.
– Никто не разглядит! – уговаривал я тетю Фаню, вручая ей Жар-Птицу с развалки.
Уговаривал и уговорил
Тетя Фаня приколола Жар-Птицу на платье, и…
И мы кричали – «бис!», кричали – «браво!» Тете моей, знаменитой артистке цирка Фаине Гаммер. И кричали «браво» ее великолепному платью, «созданному» из нашего бисера и увенчанному нашей Жар-Птицей.
А сидели мы не на какой-то галерке-верхотуре, там сидели, где наши крики особенно громко слышны – в ложе для приглашенных гостей цирка. В ложе, где кресла панбархатные и мягко пружинят, как будто они на рессорах. Нам была радостно и до ужаса приятно. Что приятно? То, что мы – умы, а другие, кто не с развалки, – «увы». Мы умы, они «увы», а цирк у нашей тети Фани – классный, настоящий первый сорт!
Вот так! На этом и следует поставить точку. Ничего человеку больше не надо, если сидит он в цирке, не где-нибудь, а в ложе, и на арену вытанцовывает клоун, самый смешной на свете. И когда он слышит, что голос клоуна вызванивает цветным металлом, и в звоне этом различается: «Внимание! Внимание! Провозглашаю заранее! Слушает Германия и Советский Союз! Выступление на грани всего Мироздания с включеньем Развалки и Служителей Муз!»
Звезды витают в небе.
Мы свои звезды отыскивали в земле. На развалке.