В ранней юности он мечтал стать поэтом. Посылал Блоку изданные в Калуге свои первые книжки стихов с высокопарными заглавиями: «О деве с тайной в светлом взоре», «Слова, которым нет прощения», «Пленения» и др. Очаровывался Маяковским и пытался сблизиться с ним. Блок мягко посоветовал не подражать и искать свой путь в творчестве. Маяковский же, скорее всего, юного «калужского Шиллера» просто не заметил. Тот, однако, не унывал. Пробовал ставить спектакли в отцовских владениях – на Кондровских бумажных мануфактурах. Гастролировал с ними в близлежащий пушкинский Полотняный Завод. Изредка взимал скромную плату со зрителей. На нее вывозил фабричных артистов во МХАТ. Сам брал в уроки сценической речи у корифеев московской сцены.
Слыл увлеченным книгочеем. Достоевского перемежал книжками по дифференциальным исчислениям и теории чисел. Начав среднее образование в Калуге, продолжил его в Цюрихе и закончил в Москве. С детства на слух подбирал классику на домашнем рояле. Писал на русском, думал на немецком, говорил на том и на другом, плюс еще на французском.
Говорил всегда точно, емко, выразительно, как это, видимо, и подобает бывшим поэтам-романтикам, вовремя переквалифицировавшимся из посредственных стихотворцев в яркие и сильные математики. Те, как известно, принуждены сообщать своим словам и выводимым формулам, как изящный литературный стиль, так и непобедимую силу научной аргументации.
Там – высь, поящая отравою,
И злая неба синева.
А в темном сердце – мгла кровавая,
В пустой душе – одни слова.
Одни слова. Давно наскучили
Все пытки на костре земном.
Одни слова меня замучили
Неутоляющим огнем.
И нищему – одно мучение,
Одна заря, одни грехи:
Слова, которым нет прощения,–
Мои тяжелые стихи.
(5.VI.1914)
«Не простит» свои ранние поэтические опусы он и много лет спустя, когда один из его учеников на Мехмате МГУ решит сделать своему любимому преподавателю подарок – отыщет у московских букинистов редчайшие издания 1910-1914 годов с грифом «Калуга. Губернская Типо-Литографiя» и именем автора на обложке: «Александр Хинчин». Профессор Хинчин нахмурится и раздраженно отодвинет бесценный букинистический дар со своими ранними творениями в сторону.
Но это будет много позже. А пока бурные творческие поиски приводят юного калужского поэта и горячего кондровского театрала на Физико-математический факультет Московкого университета. Некоторое время он еще продолжает настраивать свою поэтическую лиру, терзаясь переживаниями о доминирующих в ту (символистическую) пору пышных и жарких апелляциях вроде:
О, звездочка, возьми всю душу!
Тебе – последний сердца крик...
Вскоре же, подпав под очарование более высокого, нежели поэзия, искусства – искусства интегрирования и извлечения логарифмов – перестает рифмовать и полностью отдается математическому творчеству. В дверь уже уверенно стучала Первая мировая война, за которой уже прослушивался гул Революции. А Саша Хинчин слушает отныне совсем другие голоса.
Уходят с пьедестала его былые кумиры – Блок и Мяковский. Их места занимают новые – Егоров и Лузин, под началом которых он наконец-то добивается всеобщего признания, как сочинитель. Его сочинение «Бесконечные ряды функций, их сходимость, почленное интегрирование и дифференцирование» отмечается в качестве лучшей на Физико-математическом факультете МГУ. Работу перепечатывает Парижская академия наук.
Быть холодным. В затишье безбурном
Разлюбить золотые мечты.
И забыть, что в сиянье лазурном
За окном золотятся кресты.
Быть свободным. На холод бесстрастья
Променять непостижность любви.
И забыть, что на свете есть счастье.
И забыть поцелуи твои.
(1911)
По окончании университета Александр Хинчин навсегда уходит в математику. Сначала уезжает преподавать оную в только что учрежденный Иваново-Вознесенский политех, а с 1927 года окончательно закрепляется в своей альма-матер – на Мехмате МГУ. Здесь в профессорском звании он обретет настоящее признание в качестве разработчика многих ключевых разделов теории множеств, теории чисел, теории вероятностей, теории информации. Даровав своё имя таким известным математическим закономерностям, как интеграл Данжуа-Хинчина, теорема Винера-Хинчина, неравенство Хинчина, формулам Леви-Хинчина, Паллачика-Хинчина, плюс, открыв закон повторного логарифма, также неразрывно связанный с именем этого выдающегося математика.
В качестве «бонуса» на общественных, так сказать, началах создаёт новую по тем временам теорию «массового обслуживания» – когда в столичных телефонных сетях возникла нужда распутывать сложные трафики городских соединений. Наконец, накрепко прикипает к ставшему, наверное, основным призванием несостоявшегося поэта поприщу – педагогике. Хинчин пишет статьи и учебники по большинству ключевых курсов высшей математики, добиваясь в них не только научной строгости изложения, но и так волновавшего его в пору ранних поэтических опытов изящества стиля.
Иду. Все жарче чудеса,
Все ослепительнее цепи.
Вверху – ночных великолепий
Тяжелозвездная краса.
Передо мной – объятый зноем
Мой путь – светящаяся нить;
Его теченья не избыть
Душе, увенчанной покоем.
Я знаю: светлая дорога
Ведет туда, где вечен миг,
Где, павши ниц, увижу лик
Еще не познанного Бога.
Но вновь и вновь живая нить
В душе восторги подымает,
И сердце вещее не знает,
Как этот трепет укротить…
(Апрель 1913)
Имя Хинчина в математике приобретает вес. До войны он избирается в член-корреспонденты Академии наук. В университете работает рука об руку с такими светилами, как академики Лузин, Колмогоров, Александров. И с ними же в 1936-оказывается вовлеченным в сложнейшую и довольно неприятную перипетию, вошедшую в последствие в историю, как «Дело Лузина». Им сталинский режим в лице московских математиков открыл компанию по борьбе с «вредителями» в недрах Академии наук. Первой мишенью для атаки был избран глава сильнейшей в стране математической школы, наставник будущих научных светил – Колмогорова, Александрова, Хинчина – академик Лузин. Как это ни прискорбно, но заглавные партии в его травле, наряду с газетой «Правда» и московскими партократами исполнили его лучшие ученики. И только вмешательство в дело академиков Крылова и Капицы избавило воспитанников Лузина от греха оказаться повинными в смерти своего учителя. Лузина не расстреляли и даже не сорвали с него академических мантий. Хотя удалили от всех дел.
По этой ли причине, а может по какой другой, но Александр Яковлевич всегда был крайне скуп на воспоминания, о чем упоминал один из немногих его учеников – математик Гнеденко. Который, впрочем, тоже никогда не распространялся на эту сложную тему. Возможно – просто не знал, поскольку стенограммы заседаний Академии наук тех времен было рассекречены лишь на рубеже XXI века.
О мгле, безумной изначала.
О пытке до последних дней.
Всю ночь до утра ты кричала
Над раненой душой моей.
Я знал, чему свой гений дикий
Я в эту полночь обреку.
Ах, я поверил в эти крики,
В их нестерпимую тоску.
А утром расточились краски,
И без пощады, без конца –
Проклятый облик пошлой маски
На месте дивного лица.
(27 X 1914)
Скупость на воспоминания Александра Яковлевича распространялась почему-то и на его семью, не менее выдающимся представителем которой был и его отец – Яков Григорьевич, оставивший по себе в Кондрове добрую память. Более тридцати лет он трудился на местных бумажных мануфактурах, пройдя путь от молодого инженера до управляющего, заслужив своим инженерным рвением и отеческими заботами уважение сотен местных тружеников-бумагоделов. Талант инженера позволил Якову Григорьевича стать авторитетным специалистом отрасли в целом, доктором технических наук.
Впрочем, особых памятных мет о роли Хинчиных – старшего и младшего – в истории города Кондрова сегодня, пожалуй, и не найти: нет улиц с этими именами, ни школ, ни библиотек. Разве что шестнадцать лет назад, в год 110-летия Александр Хинчина, в Калужском педуниверситете была проведена научная конференция в память о выдающемся математике. Да, учреждена была стипендия в его честь для студентов-отличников. Впрочем – студентов лишь технических направлений. Хотя гуманитарии тоже могли бы присоединиться…
В лазоревых снегах раскинулись крыла
Твоей Всеблагости зарей призывной.
И все, что в тайниках Тебе душа несла, –
Затрепетало радостию дивной.
Я кинул вещий взор к бессмертью снежных крыл,
Пожар Твоих очей узрел оттуда;
И сердце светлое очам Твоим открыл,
И принял жизнь, как пламенное чудо.
(Апрель 1913)
Алексей МЕЛЬНИКОВ, г. Калуга