«Товарищество поэтов «Сибирский тракт» было основано в феврале 2008 года уральскими поэтами Аллой Поспеловой, Андреем Пермяковым, Алексеем Евстратовым и Арсением Ли. Сейчас в Товарищество входит свыше сорока авторов, представляющих многие регионы – России и ближнего зарубежья.
За годы существования Товарищество провело большое количество литературных акций, направленных на знакомство любителей русской изящной словесности с творчеством современных российских стихотворцев. За 6 лет, более 20 000 зрителей в разных городах России посетили акции Товарищества «Со всеми остановками…»
Стихи участников Товарищества регулярно публикуют ведущие журналы России и зарубежья.
В 2015-м году Товарищество запустило собственную издательскую программу. Издательство «СТиХИ» (Сибирский тракт и хорошие индивидуальности) является логичным продолжением и развитием культурно-просветительской деятельности поэтического товарищества.
Арсений ЛИ,
Москва
«В ПРИГОРОДЕ ДИКОМ И ПУСТОМ»
* * *
От утреннего холода – дрожа,
Разуй свое хромое зренье.
У этого ли скажешь рубежа –
постой, остановись, мгновенье.
И вот еще остался полувздох
И полувзгляд, и птичий легкий шорох,
И солнце яркое в расплавленных очах,
Пока воспламенялся порох.
* * *
Алле Поспеловой
Тихо колокол бьет, тихо плещет ночная вода.
Посмотри в черноту отражения старого пирса, –
Это мелочь блестит, или первая всходит звезда?
Посиди со мной рядом, пускай ничего не случится.
Вообще ничего, только колокол, только вода,
очертания, тени, а с черного дна невесома
одинокая всходит, и всходит, и всходит звезда,
и шуршит виноград на обширной террасе у дома.
* * *
здесь в пригороде диком и пустом
покой и воля дремлют под кустом
не слышно шума и не видно смысла
собачья стая сушит языки
река лежалая прокисла
приходишь называешь все кругом
крапива соловей в крапиве дом
соломой крытый Ева рядом дети
мир оживает вверенный тебе
но немы как и прежде струи эти
Куриный Бог
Навеки вечные забронзоветь в загаре,
в мускулатуре юношеской, в
волне понтийской эдаким утесом
с младенцем-дочерью, допустим на плечах
cледить закат
над островом Гомера.
И только ропот вод, да вопли чаек
пусть отвлекают.
А если все закончится – мгновенно
переродиться вновь на этом берегу,
где птица полупьяная дугу
неверную закладывает. Камнем
продырявленным среди
камней лежать,
а девочка-подросток пускай поднимет
и посмотрит на
закат через отверстие, и вспомнит
этот берег,
и плечи бронзовые,
и опустит в
смешную торбочку у пояса…
Тенерифе, 2016
* * *
Год уже тишина –
самый знакомый звук.
Мелочи шепот,
сна ни в одном глазу.
На берегу океана,
мертвую стрекозу
я расправляю –
сна ни в одном глазу.
Castrum
Странно даже представить, что скоро здесь все умрет –
КПП ослепнет, ВЧ замолчит вот-вот,
а полмира учившие петь о любви соловьи
возвратятся в пределы свои
неопознанным чудищем – обло, стозевно и…
Кислый мякиш предательства, черствые корки вины…
Штукатурка небес осыпается, ружья истер кирпич.
Только глад,только хлад,
и ничего опричь.
Экватор
Собаки перекидываются словцом
одним и тем же на разные голоса.
Летучая мышь окидывает мое лицо
ультразвуковым зрением и растворяется.
Верно, тебе говорю, – уголь, кокс, антрацит, –
тьма египетская, – и бог знает, что еще
водится в ней… аэробус во мгле кружит,
или ангел лампаду над головой несет.
Мармарис, 2010 — Тенерифе, 2016
Сны
Ты думаешь, вот это – часть тебя,
Осмысленная часть беспутной жизни
А он глядит на небо серыми очами,
Как будто бы твоими, но…
своими,
И слышит музыки неслышные тебе
и видит не доступное твоим
Остекленевшим, вылинялым зенкам,
И говорит –
я не люблю тебя, отец.
* * *
Андрею Пермякову
Мертвый корабль ложится щекою на желтое дно
Море откатывается, обнажая мослы…
Раньше здесь жили люди, потом собаки, но тоже давно,
Теперь даже тени ушли.
Горький песок Арала, помнишь мои следы?
Что-то ты должен помнить – бездумный прах!
Тень стрекозы зависает над тенью воды
Тень моя пристально смотрит в ее глаза.
Денис ЛИПАТОВ,
Нижний Новгород
«ТЫ ЭТО ПОМНИШЬ, СЛЫШИШЬ, ЗНАЕШЬ…»
* * *
Откроем форточку и слышим:
кошачий лай, собачий визг –
мы, представляешь, этим дышим,
а вот проехал грузовик –
протарахтел пустой коробкой,
спеша в гараж или на склад;
вот пешеход походкой робкой –
он припозднился и ослаб
душою, телом, головою;
глаза слезятся, темь вокруг
и от кошачьего разбоя
в душе – возня, в ногах – испуг.
Ты это помнишь, слышишь, знаешь:
ты тоже будешь тот старик,
и жадно с воздухом глотаешь
ночные страхи, шорох, крик.
* * *
Сидит дурак на солнышке,
бормочет: «Бу-бу-бу…»
клокочет что-то в горлышке,
да булькает в зобу.
Так радостно и счастливо –
веселенький денек!
народ глядит опасливо:
«Че лыбишься, пенек?»
Да ну вас! В самом деле –
такие дураки!
Здесь солнце и качели,
стрекозы и жуки!
А вы с глазами палтуса
спешите по делам.
Да я вам – даже с кактуса –
иголочки не дам.
* * *
Благовещенская площадь
если дождик – будто ропщет:
я пустынна и гола –
где собор и купола?
Отвечает ей Прохожий:
я и сам не вышел рожей –
видишь: сдвинут набок нос,
темя – голо, как поднос,
целый век я здесь канаю,
но с трудом припоминаю:
неужели был собор,
где впустую рыщет взор?
Неужели был я молод,
неужели полон сил,
будто в пиве хмель и солод –
здесь по улицам бродил?
Нет, не помню я собора
и о том я не грущу,
а о том, что новый город
говорит мне: не пущу.
* * *
такой смешной вот старичок
с деменцией во лбу
сверчок, строчок, сморчок –
пора лежать в гробу.
а он чему-то лыбится,
спускается к пивной:
а вдруг чего обрыбится
от юности хмельной.
а юность беззаботная
глумлива и хмельна,
отзынь – велят – животное –
у нас в душе весна!
а ты тупой улыбкою
нам портишь все меню
и счастье наше зыбкое
сгубил все на корню.
* * *
Человек был, кажется, всем:
четвергом, водосточной трубой,
очень часто он был никем,
очень редко самим собой.
Человеку всего-то годов,
хотя в паспорте – сорок пять,
но он думает, что готов
все с начала начать опять:
хочет снова побыть четвергом,
заболеть и побыть волной,
удивляясь всему кругом
по пути из больницы домой:
вот собака, вот снова апрель,
грязноватый под липами снег –
этих запахов чудный коктейль
обоняет опять человек.
Тяжелеет его голова,
говорит, что не жизнь, а – халва…
* * *
Заполошная какая-то птичка
запела еще в феврале.
Все это, знаешь, водичка,
протухшее крем-брюле.
На самом-то деле все проще:
так пишут славянский «Покой»,
а рядом бесенок тощий
все вертится под рукой:
смотри, это все фантомы,
наплюй на них да разотри –
полезут из них саркомы,
созреют на них волдыри.
А сам ты, скажи – реален?
В глаза себе посмотри.
Так к Павлу приходит Пален
и говорит: умри.
* * *
Узник грезит о свободе,
А свободе – наплевать:
Раком ставит при народе
И велит не унывать.
Говорит, что я, свобода,
Очень дорого беру:
Есть в тебе руда-порода –
В порошок тебя сотру.
Не горюй о лучшей доле,
А сиди и не мычи –
Ведь сожрут тебя на воле
Сиволапые сычи.
Что притихли все по норам?
Что не слышно ни гу-гу?
Я вам, каинам и ворам,
Ни словечка не солгу.
Рафаэль МОВСЕСЯН,
Ереван
«ОХОТНИКИ СПУСКАЮТСЯ С ХОЛМОВ»
баллада о забытом имени
мужчина чинит кровлю, а она
глядит, как пыль летит от потолка
на пол дощатый, под которым мыши
болтают о таинственности крыши.
жена моргает и берет ключи
от места, где слетаются грачи,
читай – от леса. и проходит утро
в небесной канители перламутра.
мужчина гладит пса по голове,
и пес послушно мается в траве,
которая не любит великанов
в лице коров, козлов или баранов.
дрожало солнце, и жена в реке
лицо умыла где-то вдалеке
от нежности и позабыла имя,
которое от ней неотделимо.
мужчина бродит по лесу с огнем,
деревья чертыхаются о нем.
и пес по следу в этот сизый вечер
идет упорно, как за даром речи.
жена услышит голос: в тишине
мужчина имя выкрикнет жене.
и запах молока в безлунной ночи
весь длинный путь вдруг сделает короче.
через пятьдесят лет
N.M.
мы будем просыпаться по ночам
и проверять дыхание друг друга.
и вздрагивать по мелочам –
вдруг ангелы войдут без стука
всемирная история изгнаний
Арсению Ли
вначале вселенная была изгнана из воображения Творца
Адам был изгнан из земли в мужчину
Ева была изгнана из ребра в женщину
плод был изгнан с запретного дерева в Еву
Адам и Ева были изгнаны из Эдемского сада
с тех самых пор люди изгоняются из небытия в жизнь
младенцы изгоняются из матерей
крики изгоняются из уст новорожденных
затем все ускоряется
изгоняются слова
молочные зубы
чернила из ручки в школьную пропись
изгоняется непонимание простых вещей
изгоняется детство
золотые кольца из магазина изгоняются на пальцы новобрачных
семя из мужчины изгоняется в женщину
младенец изгоняется из матери
изгоняется молодость
из мужчины изгоняются эгоизм и амбиции
из библиотеки изгоняются книги для чтения
изгоняется понимание простых вещей
изгоняются годы
изгоняются деньги из карманов
постепенно изгоняется память
человек изгоняется из мира
человек изгоняется из мира
человек изг
идиллия
охотники спускаются с холмов,
неся добычу, к озеру и дому.
там женщины рыбачат. их улов
барахтается в сумках до излома.
вокруг деревни невысокий тын.
и мальчики бегут отцам навстречу,
и женщины выходят из воды,
как лишние слова из нашей речи.
* * *
поэты не ищут свою единственную.
поэты ищут рифму к себе.
* * *
сломанные копья деревьев в спине холма.
у женщины изо рта – слова и теплый пар.
слышишь, как шевелится в реке тьма?
это все варвары. слышишь? варвары. вар...
рыбы выбрасываются на берег сами. забудь рыбака.
рыбак – всего лишь рыбий бог. читай – слуга.
но ты не бойся. нам еще нет сорока.
да чего уж там – и тридцати нет пока.
что там в воде – нам никогда не узнать. и хорошо.
не слушай, что я говорил. дыши еще.
рыба всегда глядит на небо одним глазком.
женщина кормит ребенка одним соском.
и ты красишь волосы в черный не потому что седа.
краска уходит в раковину, не оставляя следа;
но это – в городе, где, как Иаков Бога, держишь ты мыло в руке.
здесь же краска остается на пальцах, уносится вниз по реке.
туда, где солнце крестится и окунается в лес.
молодость – полабзаца из первой главы небес.
кто же наш бог, милая? он ведь не чует беды,
когда мы с тобой, словно рыбы, выбрасываемся из воды.
из Гераклита
мы парами бродим. на нас опускается снег.
мы дважды заходим на лед замороженных рек.
и ногти стрижем у детей и ведем их гулять.
и лифт обращаем (как время) желанием – вспять.
и шапку поправим как будто ошибку в строке.
о, это движенье! – все в той же замерзшей реке.
и дети в снегу, словно буквы, из текста зимы.
…и там, в послесловии, кажется, движемся мы.
Патрокл
Патрокл видит небо целиком,
а значит – тьма его покрыла очи.
…но будто жив и думает о том,
что этот день его всех дней короче.
Патрокл спит и видит Илион,
который превращается в Патрокла.
и тишина грядет со всех сторон
к нему, недостающему осколку.
Первую часть подборок «Сибирского тракта» можно прочитать ЗДЕСЬ.