Младшему сыну семейства Кузнецовых было три года, когда взрыв на Сапун-горе разлучил мать и детей с отцом. Поликарп Ефимович Кузнецов пал на поле сражения. Сколько их, ратников, заплатило кровью за чистое мирное небо, сколько людей погибло от бомбежек, замучено в плену, сколько лишилось дома, не пережило голода и непосильных испытаний? Но и выжившие платили неумолимую дань – сиротством. Оно проедает душу, не оставляя в ней места ничему, кроме боли и пустоты.
− Отец! – кричу, −
Ты не принёс нам счастья!..
Мать в ужасе мне зажимает рот.
Для обделенного сердца нет утешения: пустоту наполнить нельзя. «Мама, мама, война не вернет…» Война брала и брала свое − до последнего, потому что сын чувствовал себя сиротой. На ключевой точке жизни – там, где должно быть отцовство, простиралась пропасть, шириной в годы и десятилетия.
Не видеть ее, заслонить раскрашенными имитациями довольства и счастья? Не из-за таких ли пустот облик послевоенных поколений менялся чересчур быстро и молодые старились, не возмужав? Пришел квартирный уют послевоенного социализма 70-х – 80-х, но не гигантомания «строек будущего» и не ракетная гонка в космосе, а ратный подвиг народа – путь, пройденный отцами в Великую Отечественную, поднял русского человека двадцатого столетия в полный рост, повернул потомков лицом к идеалу. Даже в лихие девяностые (вспомним фильм 1999 года «Ворошиловский стрелок») ключевые «точки сборки» народа остались на своем месте.
Хорошо, что пестрота размалеванных картинок быстро выцветает, и это хорошо. Если говорить о стержне народного характера, название конференции 2020 года «Юрий Кузнецов и Победа» верное. Три четверти века назад закончилась Великая Отечественная. Ио чем говорить нам в юбилей, как не объективной сути народных побед/поражений? Поэт способствовал осознанию этой дилеммы.
Тихорецкий парнишка с девяти лет сочинял стихи. К первому сборнику пришел в 25, имея за плечами год учебы в краснодарском педагогическом и три года армейской службы, богатой, надо сказать, географическими перемещениями (Забайкалье, океан, кубинские берега). Калейдоскоп жизненных впечатлений и мысли молодого человека обобщил сборник «Гроза» (Краснодар, 1966) – лирика, по уровню вполне качественная для первокурсника Литинститута. В ней просматривались биография молодого современника, настрой «оттепели», трактовка личности как перекрестья меж высотой грозовых небес и глубиной бездонного колодца («он из снега черным солнцем светит», тот «колодец на краю войны»).
Автор умел не только чувствовать, но и посмотреть на себя со стороны. И это проявилось рано: «И слезы будут литься без конца. / Но детям что! Они не понимают, / Как будто вовсе не было отца», − написано 13-летним мальчиком в 1954 году. Признания о безотцовщине предельно честны: «Я не помню отца, я его вспоминать не умею»; «неувиденный взгляд» с «почти не хрустящей фотокарточки старой» снится, как в черно-белом кино (стихотворение 1959 года). Зеркальный ответ – сон отца («Отец в сорок четвертом») написан в 1965-м.
Я снюсь отцу за два часа до взрыва,
Что станет между нами навсегда <…>
От той взрывной волны, летящей круто,
Мать вздрогнет в тишине не раз.
Вот он встает,
идет,
еще минута –
начнется безотцовщина сейчас!
Начнется жизнь насмешливая, злая,
Та жизнь, что непохожа на мечту…
Не раз, не раз, о помощи взывая,
Огромную услышу пустоту.
Косой луч прожектора, воин спит на твердых нарах в землянке. Вместо «из темноты» сказано «из пустоты», и она взрывообразно увеличивается до размеров огромного, непреодолимого препятствия. Это, конечно, умозрение. А живой душевный опыт лирического героя «Грозы» пропитан вдовьим горем матери. Слезы бед, «длинные, как отступления наших отцов», и слезы радости у них одни со всей страной: «Страна, как слезы радости, салют / Руками прямо по лицу размажет».
Второй, третий, пятый сборники выходили один за другим с середины 70-х. Юрия Поликарповича многие признавали первой фигурой современной поэзии, лучшим в когорте шестидесятников. Почему? Он расстался с умозрительной метафорической манерой. В эссе «Под знаком Водолея» («Стихи», 1978) об этом сказано следующее: «Если бы он вернулся с войны живым, трагедия народа была бы для меня умозрительной. Я был бы ненужным поэтом; пошел бы по боковой линии народной жизни, как обеспеченный генеральский сынок. Я бы неминуемо впал в духовное одичание метафоризма. Я недолго увлекался метафоройи круто повернул к многозначному символу».
Окончательные уточнения о природе своего творческого метода поэт дал в книге (2003), составленной им как завещание. Там есть очерк «Воззрение», в котором веществом поэтической вселенной назван миф. Бог − сила, сотворившая жизнь. Создав природу и человека, Бог наделил людей языком – способностью говорить, понимать. Поэзия – носитель и наиболее ясное выражение гармонических законов, по которым Бог устроил мир.
«Мифическое сознание неистребимо», − говорит Кузнецов. И, мы бы добавили, мифом управлять нельзя. Можно лишь быть в нем живым или мёртвым. Кузнецов выбрал первое. Реализовал в творчестве причастность мифу оживляющему.
И это факт, вопреки тому, что в предисловиях к современным сборникам его поэзии, в юбилейных статьях о поэте нам твердят, что женщина в поэзии Кузнецова – неживая кукла, а сам поэт − «меченый атом» в машине зомбирующего мифа. «Юрий Кузнецов, − пишет известный критик,− был невероятно скрытным человеком <…>. Что именно Кузнецов хотел скрыть? Юрий Кузнецов потрясающе, катастрофически не походил на советских людей 60-70-80-х годов (собственно, это он в себе и скрывал, как Штирлиц). <…> Юрий Кузнецов − человек нашего времени по складу личности.<…> Наш современник читает Пелевина и фэнтези, <…> Жизнь нашего современника − миф, миф и еще раз миф. <…> Советские люди не понимали Юрия Кузнецова. Они считали, что этот парень просто выделывается − умничает, манерничает <…> А Юрий Кузнецов не выделывался: просто он осознал, что человек − <…> это кукла, полумашина, полностью контролируемая, зомбируемая мифами <…> И сам он <…> тоже (как и все) лунатически следует по неуклонным магнитным орбитам мифов».
Давайте вернемся к мысли о том, что мифом управлять нельзя. Можно лишь быть в нем живым или мертвым. Критик, как видим, выбрал второе. Подумайте: понравилась бы Кузнецову такая критика и такое его зачисление в «люди нашего времени»?
Опять размалеванной картинкой заслоняют пустоту, твердя, что именно это современно. А ведь миф сам по себе – материя вневременная, поэтому в мифе победа над смертью присутствует всегда. К такой Победе и вел нас поэт. Через себя торил путь, исключающий сиротство. Изживал (от корня -жив-) комплекс детей войны. Поражения нет для тех, кто не завязнет в сиротливом младенчестве до седых волос. Главное – дорастить свое сыновство до мужества, полноценно взрослого, ответственного за жизнь состояния. Волевой рывок навстречу этому был совершен в 1972-1974 годах.
Поэма «Цветы» (1972) утешение матери погибшего сына. Этот аспект был автобиографически важен. Однако быстро исчерпывал возможность развивать тему навстречу естеству движущихся новых волн жизни.
Другой аспект − сын не хочет, чтобы стрелки часов бессмысленно крутились по циферблату. Он готов принять перипетии века, все многотрудное и противоречивое наследие семьи. Жизнь дедов и отцов. Как пронести ее сквозь себя целиком, без изъятия сложностей и противоречий? В момент работы над поэмой «Дом» (1972-1973) Юрий Поликарпович писал в дневнике, что новую «Войну и мир» написать трудно, но необходимо. Он подытожил суть поэмы словами: «Владимир, твой черед!»
И написал в 1974 году еще одну. Ее название «Четыреста» − стократное эхослова четыре. «Четыре года моросил, / Слезил глаза свинец». Сын, чтобы узреть отца, идет к Сапун-горе и гора отвечает: «На полчаса и тридцать лет / Ты опоздал, дитя». Цифры точны: восьмого мая 1974 года исполнилось 30 лет со дня роковой семейной утраты. Но сиротства не будет, если вернуть отца к живым. И понятно, почему задача не поручена вымышленному герою: только собственными силами душа может стать зрячей, зрелой. «И сын простер косую длань, / Подобную лучу, /И сын сказал отцу: − Восстань, / Я зреть тебя хочу».
Время прозреть пришло, по велению жизненных сроков сыну сравнялось 33. «Ненужные поэты» потому и не нужны, что пишут что-нибудь метафорическое, любуясь листком на календаре личной жизни. Для зрелой души кощунство невозможно. Возможно чудо воскрешения. Поэт сделал свой выбор: решился положить предел разлуке с погибшим отцом.
Мы говорили, что это выбор победителя. Для сына, воскресившего отца, наступает радость встречи, радость полноты восстановленного мира. Радость не для одного. Стократно умножив победу над сроками войны, поэт дал силу воскрешения всем, кто сердцем примет жизненный смысл поэмы. В мифе можно быть живым и оживляющим все дорогое для народа. Так, именно так вел сын «четыреста солдат / До милого крыльца».
Он жаждал разделить с народом не «слезы, длинные, как отступленье отцов». И нам, читающим: «Россия-мать, Россия-мать, − / Доныне сын твердит, − / Иди хозяина встречать, / Он под окном стоит», − стыдно быть равнодушными, не разделить народную радость возвращения, которое никого не оставило сиротеть.
Мифическое сознание – вещь не уничтожимая. И оно помогает нам понять, кто мы сами: живые или мертвые.
В прошлом году на конференции показывали фильм якутской телекомпании «Юрий Кузнецов: взгляд с Востока». Почему он до сих пор не известен стране? Там очень проникновенно звучит поэма «Четыреста».
Нельзя изолировать такие фильмы и такую поэзию от празднования юбилея Победы. Она нужна детям, внукам, правнукам войны, чтобы они нашли себя в этой поэме. Обрели ориентир на мужество, а не только скорбное сожаление об утратах. Народ и мир без такой поэзии сирота. Именно это актуально и важно для понимания народного смысла Победы.
Елена ТРЕТЬЯКОВА
Дополнительно: