165 лет сияет в действительности «Аленький цветочек» – переливается великолепием красок, среди которых превалируют верность и самопожертвование: качества, в общем, в любую эпоху редкие, а ныне – и вообще почти запредельные.
Лирическая напевность сказа завораживает: из глубин русской правды исходит как будто речь, и не написана, а записана, и словно увидена Аксаковым во сне.
Чистота словесных струн, на которых исполняется музыка веры и верности, высока; и чудище достойно любви – и безобразный образ условен…
Всё условно кроме истины любви, которая и продемонстрирована, и чудо аленького цветочка, не имеющего природных аналогов, совершенно…
А представляете муху, прожившую сто лет?
Ничего удивительного, если её, «Муху-цокотуху», изобрёл дедушка Корней; изобрёл, оснастил словесно, запустил в пространство человеческого, читательского космоса.
Какой великолепный микромир: человечества – как точно проведены звучащие широко параллели между представителями насекомых, и – людьми…
Денежка блестит: гости собраны, щедра муха…
Злодей подразумевается: впрочем, в том, что появляется он раньше героя, есть своя метафизика.
Доблести учит сказка?
Ничему не учит?
…кажется, художественное слово ныне не способно растить, воспитывать, учить – остаётся наслаждаться роскошью образов, созданных Чуковским, и великолепием языка, напоминающего пышный, экзотический сад.
…хорошо, что «Сказка о глупом мышонке» имеет открытый финал: ведь оному перлу С.Маршака тоже исполняется 100…
Хорошо: иначе было б совсем безнадёжно: всё-всё-всё; и аналогии, натянутые золотыми нитями метафизики, сильно резали бы сознание.
Прозрачно-совершенный, ажурный стих Маршака вьётся логичной сказочкой; кого только не привлекает любящая мама-мышка, чтобы заснул малышок, столь не знающий жизни, настолько готовый принять опасное за прекрасное, и всё же финал таков:
Глупый маленький мышонок
Отвечает ей спросонок:
– Голосок твой так хорош –
Очень сладко ты поешь!
Прибежала мышка-мать,
Поглядела на кровать,
Ищет глупого мышонка,
А мышонка не видать...
Не нужна обманная правда чёткого финала…
Хочется надеяться, что малыш жив, и, получив опасный опыт, перестроит свою капризную душу…
Хочется надеяться, что люди, получая опасный опыт, станут меняться…
Ибо грядёт юбилей «Трёх Толстяков» – им 95.
Их опрокинут, свернут их жирные шеи, но никто не сможет гарантировать того, что пришедшие им на смену постепенно не станут превращаться в таких же толстяков.
Никто.
Сказка, выписанная волшебным языком: Олеша владел соответствующей палочкой, используя которую всё можно представить более ярким.
Нельзя, однако, изменить баланс между толстяками и всеми остальными: любой из которых, занимая серьёзное кресло, имеет тенденцию разрастаться в толстяка.
Зато есть Тибул и Гаспар Арнери, и замечательная Суок, способная оживить даже железное сердце.
Всегда находится – пусть маленькое – зато.
Мальчиш-Кибальчиш получается самый молодой – ему только 90…
Девяносто лет верности и стойкости, синевой горящих, твёрдых глаз, вектора верности.
Он победил?
С точки зрения Гайдара – да; с точки зрения современности (всегда уносящейся, впрочем, очень быстро) – проиграл.
С полюса самопожертвования – конечно, Мальчиш-Кибальчиш одержал победу; но самопожертвование, будучи из наивысших ценностей людских, слишком противоречит прагматизму и эгоизму современного мира.
Что не отменяет замечательных юбилеев замечательных сказок, поющих ту правду, которую не отменить никакими пластами человеческой мерзости.