Моя работа над составлением антологического сборника «Князь гнева», посвященного памяти Александра Васильевича Суворова, продолжается. Еще есть некоторое время для дополнений. Стремясь к исчерпывающей полноте книги, я уже тщетно взывал к стихотворцам-современникам... Так или иначе, заслуживающих внимания стихов и поэм о Суворове и без того чрезвычайно много. Суворов являлся вдохновляющим, поэтическим лицом отечественной истории на протяжении восемнадцатого столетия, девятнадцатого и Серебряного веков, да и советского времени, начиная с предвоенных лет...
Но дело в том, что Суворов и сам, несомненно, был высокоодаренным поэтом. Даже его учебник военного искусства «Наука побеждать» местами представляет собою не что иное, как стремительный верлибр (стоит вслушаться в ритм!). Напоминающий, между прочим, библейское повествование о падении Ниневии (что не диво, если учесть, что знаменитый полководец был религиозен и не расставался с Писанием). Лучшие стихи Суворова, на мой взгляд, сильнее едва ли не всех стихов при его жизни ему посвященных разными одописцами. Кроме, разумеется, стихотворений великого Державина. Отдельные строки коротких стихов поэта Александра Суворова своей великолепной сумятицей, прыжками через несколько ступеней, странным образом напоминают даже стихи Осипа Мандельштама, сосланного в Чердынь... Однако, здесь я прерываю нить своих самодельных суждений. Приберегаю их для предисловия.
Далее два стихотворения двух известных поэтов миновавшего века... Апологеты Эдуарда Багрицкого, не шибко разбиравшиеся в поэзии, оказали ему дурную услугу, включив в том большой серии «Библиотеки поэта», наряду со стихами и поэмами периода зрелости и весь провинциально-романтический мусор одесской юности. Однако «Суворов» – одна из немногих удач (почти единственная) раннего Багрицкого. Ритмический рисунок, конечно, заимствован у Михаила Кузмина, автора прекрасных «Александрийских песен». Но, во-первых, учителей тоже надо уметь выбрать в юности (Багрицкому было 19-20 лет). А, во-вторых, колорит, живость деталей и само настроение тут свои.
Суворов был любимым героем Сергея Маркова, посвятившего полководцу целую книгу.
Составляемый мною сборник должен быть украшен различными иллюстрациями. Понятно, что не обойтись без репродукции известной картины Сурикова «Переход Суворова через Альпы». Я также надеюсь на участие современной талантливой художницы Ольги Калашниковой, создавшей ряд полотен об альпийском походе Суворова.
Михаил СИНЕЛЬНИКОВ
__________
Эдуард БАГРИЦКИЙ (1895-1934)
Суворов
В серой треуголке, юркий и маленький,
В синей шинели с продранными локтями, –
Он надевал зимой теплые валенки
И укутывал горло шарфами и платками.
В те времена по дорогам скрипели еще дилижансы,
И кучера сидели на козлах в камзолах и фетровых шляпах;
По вечерам, в гостиницах, веселые девушки пели романсы,
И в низких залах струился мятный запах.
Когда вдалеке звучал рожок почтовой кареты,
На грязных окнах подымались зеленые шторы,
В темных залах смолкали нежные дуэты,
И раздавался шепот: «Едет Суворов!»
На узких лестницах шуршали тонкие юбки,
Растворялись ворота услужливыми казачка́ми,
Краснолицые путники услужливо прятали трубки,
Обжигая руки горячими угольками.
По вечерам он сидел у погаснувшего камина,
На котором стояли саксонские часы и уродцы из фарфора,
Читал французский роман, открыв его с середины,
«О мученьях бедной Жульетты, полюбившей знатного сеньора».
Утром, когда пастушьи рожки поют напевней
И толстая служанка стучит по коридору башмаками,
Он собирался в свои холодные деревни,
Натягивая сапоги со сбитыми каблуками.
В сморщенных ушах желтели грязные ватки;
Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась за перила;
Кучер в синем кафтане стегал рыжую лошадку,
И мчались гостиница, роща, так что в глазах рябило.
Когда же перед ним выплывали из тумана
Маленькие домики и церковь с облупленной крышей,
Он дергал высокого кучера за полу кафтана
И кричал ему старческим голосом: «Поезжай потише!»
Но иногда по первому выпавшему снегу,
Стоя в пролетке и держась за плечо возницы,
К нему в деревню приезжал фельдъегерь
И привозил письмо от матушки-императрицы.
«Государь мой, – читал он, – Александр Васильич!
Сколь прискорбно мне Ваш мирный покой тревожить,
Вы, как древний Цинциннат, в деревню свою удалились,
Чтоб мудрым трудом и науками свои владения множить…»
Он долго смотрел на надушенную бумагу –
Казалось, слова на тонкую нитку нижет;
Затем подходил к шкафу, вынимал ордена и шпагу
И становился Суворовым учебников и книжек.
1915
Сергей МАРКОВ (1905-1979)
* * *
Холодный плащ с простреленной полой,
И крестики узора на сорочке,
И ладанка с московскою землей
На потемневшей бисерной цепочке.
Эфес расшатан, треснули ножны`,
Но он презрел парадную отвагу;
И без того народы знать должны
Разящую суворовскую шпагу!
Он вспоминал Шестидесятый год –
Осенний дождь, разбрызганную глину,
Струилась кровь у городских ворот,
И казаки скакали по Берлину.
Он говорил: «Пруссак и знать не мог,
Что здесь его достанет наша пика.
А русский штык? Орлы, помилуй Бог,
Недаром мы клевали Фридерика!»
Суворов хмурит старческую бровь:
«Что есть мечта? Прошедшего наследство...»
И тот поход, как первая любовь,
А может быть, как радостное детство.
Душа – железо, а мечта – опал,
Мечта ложится в прочную оправу.
О призрак детства – старый Ганнибал,
Провидевший суворовскую славу!
Орлиный век, орлиная судьба!
Одна лишь мысль о них – благоговейна.
Поет фанагорийская труба,
Ведет полки от Ладоги до Рейна.
Дунайский ветер, жесткий финский снег
И площади поверженной Варшавы...
Идет необычайный человек
К вершинам чистым подвига и славы.
За ним шагают верные полки,
Мерцает медь безжалостных прикладов,
И ровно светят тульские штыки
В лазури италийских вертоградов.
Идет сквозь лед, граниты и грозу
С уверенной улыбкой исполина.
На горном солнце искрится внизу
Извилистая рейнская долина.
Грозит снегам стремительным перстом
И, вдохновленный мужества примером,
Обняв солдата, дедовским крестом
Меняется с героем-гренадером.
И глубина альпийской синевы
Струит прохладу чистого колодца.
Как сердце бьется! И земля Москвы
Опять стучится в сердце полководца.
1944