Юрий КЛЮЧНИКОВ
Родился 24 декабря 1930 г. в рабочей семье в городе Лебедин (Левобережная Украина), где жил до начала Великой Отечественной войны. В 1941 г. вместе с родителями был эвакуирован: вначале – в Саратовскую область, а в 1942 г. – в Кузбасс. С 1942 года и до сегодняшних дней живет в Сибири. Окончил филологический факультет Томского университета. Работал учителем литературы, директором школы, журналистом в газетах, радиокорреспондентом, а также главным редактором Новосибирского областного радио, Западно-сибирской студии кинохроники, редактором издательства «Наука» СО РАН.
В 1979 г. был обвинен в идеализме и богоискательстве и после трехлетних партийных разбирательств уволен с работы, после чего шесть лет трудился грузчиком на хлебозаводе. В годы перестройки издавал книги по духовной культуре Востока, Запада и России.
В 2020 году по рекомендации лауреата Государственной премии по литературе и искусству (2019 год), члена Президентского Совета по культуре В.Я.Курбатова Ю.М.Ключников был выдвинут на Государственную премию Российской Федерации в области литературы и искусства.
Автор 26 книг стихотворений, переводов, прозы и эссеистики, академик Петровской Академии наук, член Союза писателей России и Союза журналистов России, лауреат Большой Литературной премии СП России (2021).
В настоящее время проживает в Новосибирске.
Письмо из тверской глубинки
Над просторами шиферных крыш
Кольца дыма, как ангелы, тают.
Самолеты отсюда в Париж,
А тем более в Тверь не летают.
Словом, царство зелёной тоски,
По понятиям нынешним нашим.
И всего двести верст от Москвы
Чудо-город по имени Кашин.
Чем чудесен? Петлею реки,
В виде сердца закрученной странно.
Жизнью предков смертям вопреки,
Благоверной княгинею Анной,
Мудро правившей в этих местах
Среди вечных российских раздоров…
Весь в сугробах и в древних крестах.
Вот такой удивительный город.
Поседевший до самых бровей,
Словно кисти Васильева мистик,
Прячет лик среди хвойных ветвей…
А еще здесь заносы не чистят.
Город как из былины упал
Одна тысяча двести…
Не стану
Углубляться в былые туманы,
Сообщу, что с тоски не пропал.
По колено плутаю в снегу,
Размышляю, что город мне ближе
И Твери, и Москвы, и Парижа.
Почему?
Объяснить не могу.
Алтайский Бог*
Мне мнился деревянный идол,
Одетый в камень грозный дух,
Который вырезал иль выбил
Богобоязненный пастух.
Я долго брел за этим чудом
По круговерти троп и скал
С моим товарищем, покуда
Он склон крутой не отыскал.
Бадана заросли ржавели,
Серел сукном шинельным мох,
В ногах кустился можжевельник.
— И это бог?
— Да, это бог.
— Что ж в нем святого, ягод сизых
Густые россыпи?.. И вдруг
Тончайшим ароматом снизу
Повеял малорослый дух.
Поистине он был от Бога,
Чудесный запах. День дремал
Под жарким солнцем.
Я в дорогу
Зеленых лапок наломал.
Зажгу их дома, дым вдыхая,
Моим он богом станет пусть.
И вспомню светлый лик Алтая,
И загрущу, и улыбнусь.
_________
*На Алтае можжевельник является предметом культового почитания у местного населения.
* * *
Жара за тридцать. Клонит в сон.
Молчит, не требует поэта
К священной жертве Аполлон.
Ему видней.
Пройдет и это.
В глазах моих немало снов
Прошло за жизнь к поре осенней,
От потрясения основ
До жажды новых потрясений.
И так случалось, что всегда
Далекий свет маячил смутно,
За вспышкой света шла беда,
И снова наступало утро.
Но не об этом нынче речь,
Мне странно, что порой вечерней
Сумело сердце уберечь
Неугасимое свеченье.
Точнее, тихое тепло
К земле, деревьям, людям, птицам
И даже к злу, что отошло,
Но может снова возвратиться.
И Аполлону ли, Христу
Шепчу в сердечной сладкой трате:
— Пусть все пройдет,
Невмоготу
Лишиться только Благодати.
Далекое и близкое
В голове у меня
Среди желто-зеленых сосенок
Протекает ручей,
Он ленив, словно пленная рысь.
Но ведь где-то бежит
По холодным камням, как бесенок,
И сверкает на солнце
Веселыми пятками брызг.
Это память меня
Возвращает на горные тропы.
…По компьютерным клавишам
Пленными пальцами бью,
Все пытаюсь вдохнуть
В черно-белые строгие строфы
Синь алтайских вершин
И сердечную нежность свою.
Состязаться с природой —
Привычное дело поэта
И, конечно, проигрывать
Спор в безнадежной борьбе.
О ручьи!
О Катунь!
О Белуха!
Полцарства за это!
Но вторые полцарства
Оставлю стихам и себе.
* * *
Одинокий костер
Ты зажег на излуке Катуни
Уходящему солнцу вдогонку.
Вокруг ни души.
Все, о чем бы во мгле
Наступающей вдруг ни подумал,
Облекается тотчас
В картины живые.
Пиши!
Например, как в костре
Огнеликие ангелы бродят
Или гном на огонь
Из-за мшистого камня глядит,
Как танцует вода
На катунском крутом повороте
И рождает из брызг
Белопенных речных Афродит.
Все вибрирует жизнью
И смертью задымлено тоже
Под лучами души твоей.
В ней и надежда, и жуть.
Ты на этой излуке
Всего лишь случайный прохожий.
Дай же право поверить,
Что ты ее главная суть.
Одуванчик
Он всех цветов живучей и желтей,
А через день уже седые брови.
Букетом служит только у детей,
Но может стать закуской для коровы.
Среди камней приют себе найдет.
Головкой помаячив золотистой,
Безропотно на землю упадет,
Отдав ветрам детей-парашютистов.
Мы ищем суть от родины вдали.
А нам свои невспаханные дали
На каждом метре бросовой земли
Являют сути главные скрижали.
Магадан
Пустынный порт закатной дышит грустью,
Внизу маяча, словно миражи,
Морскую на отливном дне капусту
Вылавливают местные бомжи.
Какой-то тип, на вид из конокрадов,
Навязывает пламенно купить
Пластмассовый мешок вареных крабов.
Торговая, как всюду, жизнь кипит.
Ей хочется забыть, что здесь кипела
Иная, пересыльная страда.
Не знавшая о ней, в ту пору пела
И радовалась юная страна.
Ее герои покоряли полюс,
В пустынях возводили города…
На всех парах в коммуну мчался поезд,
Как выяснилось нынче, в никуда.
Так заявляют новые пророки,
Зовущие нас к рыночной мечте.
Но никому не ведомы дороги
Распятой, как и прежде, на кресте
Страны моей. Одно лишь солнце знает,
Зачем оно меняет день и ночь.
Колымская, холодная, родная
Земля, в груди засевшая, как нож…
* * *
Нам правило старинное знакомо:
Ложиться в дрейф, когда идет гроза.
Но мы наперекор морским законам,
Душа моя, поднимем паруса!
Пускай по-волчьи жаждут нашей крови
Соседних молний желтые глаза,
Мы их прыжкам великолепным вровень,
Душа моя, поднимем паруса!
Бог любит при отчаянной погоде,
Чтоб мы смотрели только в небеса,
Вздыхает, если взгляд от них отводим,
Душа моя, поднимем паруса!
Их не свернем и в гавани конечной,
Мы — чудаки, мы верим в чудеса.
Смерть — запятая в Книге жизни вечной.
Душа моя, поднимем паруса!
Ель
Там, где январская дремлет метель,
В хвойных запутавшись иглах,
Из-за ствола корабельного ель
В свитере снежном возникла.
Солнечный луч у высокой сосны
Перехватив незаконно,
Словно смычком, на струне тишины
Что-то играет знакомое.
Что-то забытое будит в груди
Строгая зимняя пьеса.
Светловолосая, не уходи
В синие сумерки леса!
Эту мелодию ждал я давно
Встретить на тропах закатных.
Чуть задержитесь в дорожном кино,
Неумолимые кадры!
Но за шлагбаумом крутит метель
Снова свои серпантины.
Прячут от глаз уходящую ель
Сосен гвардейские спины.
Прячется солнца недолгий каприз
В складках январского неба.
И растворяется маленький принц
В свитере белом из снега.
Савкина горка
Внизу причудливая Сороть,
Вверху чудные облака.
Просторы эти опозорить
Пыталась не одна рука.
Мамаем здесь прошел Баторий,
Броней — фашистская чума.
И мы, чужим вандалам вторя,
Сжигали барские дома.
Все было, все ушло в туманы,
В ручьев теченье, в свист ветров.
И снова сосны первозданны,
И вновь над горкою Покров.
И все, что было в мире этом,
А также будущая мгла
Нам заповеданы поэтом
Строкой:
«Печаль моя светла».
Серебряный век поэзии
Я без улыбки не могу, не скрою,
Читать стихи поэтов той поры,
Когда была поэзия игрою,
Ещё не знавшей истинной игры.
Их ранил тусклый свет аптеки рядом
Или беззубый царский манифест…
Не тронутые настоящим адом,
Они не знали, что такое крест,
Когда за слово ставили под пули
Или гноили в дальних лагерях…
Иные из поэтов тех уснули,
Младенческие песенки творя.
Но были и такие, что, споткнувшись
О новых истин каменный порог,
Сумели победить себя и ужас,
Понять, каким порой бывает Бог.
Отбросив ненадежную манерность,
«Впав, словно в ересь», в чудо простоты,
Они несли к ногам России верность,
Живые —
Не бумажные — цветы.
Так «будь же ты вовек благословенна»,
Судьба страны, сумевшей превратить
Гонимый дух Cеребряного века
В алмазную сверкающую нить.
* * *
Горчит душа.
Но это не тоска
По дню ушедшему
И не разлад с идущим.
Надежды величавая река
Течет, как надо
Всем на свете ждущим.
Давно не жду случайный ручеек,
Который мне из той реки потрафит.
Так что же на скрещениях дорог
Я потерял?
И что мне душу травит?
На чистый лист своих грядущих лет
Накладывая прошлого лекало,
Не за грехи себя казню я, нет —
За каждый день, прожитый вполнакала.
Русский романс
Умолк романс на ноте звездно-синей,
Сгустилась ночь над дремлющей страной.
Родной простор, цыганщина, Россия!
Кочевье в неизвестность под луной.
Нам ведома уступчивая святость,
А также непреклонные штыки.
Но, что скрывать, беспечность, вороватость,
Чужие нравы тоже нам с руки…
Лежать в канаве вольно и случайно
За многие века пришлось не раз.
Что к этому добавить можно? Тайну,
Что неизменно поднимала нас.
Новогодний вальс «Кострома»
Голубая зима,
Вся в снегу Кострома,
Подо льдом задремавшая Волга.
Я никак не пойму,
Почему в Кострому
Путь-дорогу отыскивал долго.
На высоком холме
Мне бы жить в Костроме,
В звонах древнего русского эха,
Видеть солнце вдали,
Наши корни в пыли,
Слушать всплески далекого смеха.
Кострома, Кострома,
Вековые дома,
Белоснежная храмов известка.
Даже дом-каланча
Здесь горит, как свеча
Из пчелиного желтого воска.
Бьется в сердце страны
Светлый дух Костромы.
И лесов берендеево царство,
И раздолье полей,
И гнездовье царей
Лечат душу волшебным лекарством.
Голубая зима,
Вся в снегу Кострома.
Eль сияет в огнях и в раскраске…
Серебристая пыль,
Незабвенная быль…
До свидания, город из сказки!
* * *
Я знаю, что с души когда-то сброшу
Любую кожу, ставшую душой.
Всему на свете зритель и прохожий,
В конце концов, я сам себе чужой.
С теченьем перемен неумолимых
Бесследно угасают все огни.
Но, Боже правый, пощади любимых,
Пусть мы исчезнем раньше, чем они!
Так повелось: чем больше ран и трещин,
Сильнее негодуют плоть и дух,
Принять не в силах превращенье женщин,
Которых время комкает в старух.
Хотя закон мы отменить не в силах
И реки в море вечности текут,
Она нам не нужна без этих милых,
Скользящих мимо ликов и минут.
Но это мы.
А жизнь — всегда блаженство,
Не позволяет слишком уж грустить,
Великолепным приглашает жестом
Пригубив чашу, с миром отпустить.