Виктория ЧЕРНОЖУКОВА
Окончила факультет журналистики СПбГУ. Участник ЛИТО под руководством В.А.Лейкина. Автор сценариев серии документальных фильмов и художественных выставок, ведущая рубрики «Женский взгляд» в журнале «Аврора» (2014-2015).
Член Союза писателей Санкт-Петербурга. В 2019 году в издательстве СПб ООК «Аврора» выпустила сборник прозы «Филос. Эрос. Агапэ». В 2020 году получила премию Правительства Санкт-Петербурга за проект «Невская проза».
Готовится к печати историко-приключенческий роман «В небе не тесно».
***
Мы в жизни тише не сидели,
Чем этой вирусной весной.
Скучали, пили, спали, ели,
Шли за неделями недели,
Был високосный, стал чумной.
Мы никогда так не хотели
Простого грубого былья,
Но распростертые постели
Не отпускали, не пустели,
Держали складками белья.
Мы помечали дни крестами
В надежде, что вот-вот? потом?
Иссякнет мор, и мы восстанем,
И мимо айсберга Титаник
Пройдет, не зацепив бортом.
Тогда смешаемся, как братья,
На улицах при свете дня,
Открывши двери и объятья,
Вцелуемся до троекратья,
Друг друга деснами садня.
Не поскупимся выражений
Средь зелени и белизны.
Но в радости передвижений
Не позабыть бы унижений
У нас украденной весны.
Алеф
В гнезде из пакетов с тряпьем, из рекламных буклетов,
Из прошлых газет, из соломы, из прутьев, из пуха,
На белой скамье без корней угасает старуха.
Кругом по цепи ходит вечер, и он фиолетов.
На клекот старухин слетелись бумажные дети,
Поодаль расселись в песочнице, строят могилку:
Обрывки фольги золотой под осколком бутылки.
Без четверти год, будний век — не разглядеть их.
В зените — фонарь. Через вихри старухиной шапки
Проходит отвесная ось сквозь надир к антиподам,
Где в море белеет старик в ветхой лодке, но шатки
Надежды его на улов, на богов, на погоду.
Кадык, как челнок. Нитка голоса рвется и рвется,
Летит со слюною в волну, точно в след Магеллана.
Дюгони поют глупым рыбам — привычно плывется
Бальбоа? Буэндиа? Как его там... Мгла легла на
Фамильное древо, последняя ветка отсохла,
Но корни сквозь Тихую воду, земную кору, мясо магмы
Несут стариково дыханье по жерлам, по соплам
На невские сопки, за пулковскую диафрагму
И дальше, и дальше к скамье с пожелтевшей старухой,
Где голуби — тени тевтонцев — в войне за печенье,
И дети в песочнице: все обретает значенье.
Имеющий око — зри; слушай, имеющий ухо.
***
У костра с подветренной стороны
Синие тени лежали, длинны;
И лысины пней,
И бусы камней,
И ландыши еле видны.
Костер осмелел, щелкал маслом сосны,
К жилищам соседским тянуло мясным,
Прилипчивым духом.
И чаячьим пухом
Белели пучки бузины.
Подтаявшей льдышкой луна вдалеке
Качалась в еловом сыром гамаке,
И ели скрипели.
Мы пили, мы пели
О гибели и ямщике.
Костер постарел, прогорел до седин,
Стелился туман бледнокрыл, лебедин.
Пора нам. Пора нам
Домой, к старым ранам.
Остался лишь пепел один.
***
Городской батон и тяжелый ржаной кирпич:
Отломить горбушку, жевать по пути домой.
Хлеб горячий, как будто только покинул печь,
И такой пахучий. И год мне всего восьмой.
А недавно было первое сентября.
Гладиолусов белый дым я несла в руках.
Рядом — папа: подтянут, строг и так чисто брит,
Что сияло солнце на теплых его щеках.
Мама нас ждала, пекла шоколадный кекс,
Весь в цукатах, как будто в колотом янтаре.
А еще у меня есть пес, разноцветный фокс,
И мне все ребята завидуют во дворе.
Так зачем же все время хочется повзрослеть?
Словно шар воздушный,
Выскользнуть из руки.
Неужели затем, чтоб потом, через тонны лет,
Тосковать мне по этой осени? Вопреки
Всем запретам пойду домой через наш пустырь.
Там бульдозерами шалаш вчера погребли,
Там следят, заняв стратегические кусты,
Неподкупные воробьиные патрули.
Золотую пыльцу сдувает с кривых берез,
Остывает хлеб, в ботинки набилась грязь.
Я спешу, потому что детства осталось в обрез —
У подъезда поет чья-то юность, поет, матерясь.
***
И снова ей пятьдесят восемь, ни часом не дольше.
А я-то все старше, все больше похожа, все больше.
В коробке открытки, те, что я ей в детстве дарила.
Храню, как она говорила. Она говорила,
Что я нестерпима: привычки, словечки, манеры,
Что я бестолкова, и руки, как дыры, и меры
Не знаю ни в чем, и пора бы сойти с пьедестала.
Вот брат — он другой... Но теперь его тоже не стало.
Я лучше не стала, года проживала небрежно.
Что в прошлом остыло — застыло в другой, во мне прежней.
Теперь лабиринт ее правил изучен, исхожен.
Теперь я похожа всем тем, чем была непохожа.
И снова осенняя горечь в сиропе кленовом,
Ноябрь со вкусом люголя от горла больного.
Расчесана память до крови и не заживает.
Мне не отпустить, не простить, что она не живая.
***
Няня, няня, мне не спится!
Мне не спится до утра!
Лучше было бы напиться
Мне с подругами вчера!
Не слепить глаза, — как спицы
Сон проткнули — сдулся сон,
И потеют ягодицы
От фланелевых кальсон.
Отчего он мне не пишет?
Или пишет для чего?
Кто в его постели пышет
Жаром, тешит страсть его?
Я страдаю, я гадаю,
Для чего в упадке дня
Пел из неизбывной дали
Для меня? Не для меня?
Няня, поцелуй в макушку,
Охлади весь этот вздор.
Трижды каркнула кукушка:
Невермор — так невермор.
Комарово. Октябрь. Утро. Вторник.
За асфальтовым глянцем обритых машиной дорог,
За подпалиной леса, за мхами и пиками трав,
У порога набухшего озера белый творог
Ледяного тумана и прочих осенних потрав.
А с другой стороны — валуны и хрустящий песок,
Малосольный балтийский хрусталь, безмятежная гладь.
Истуканами в сопках среди омертвевших осок
Замирают вороны... Зажмурить глаза и желать:
Чтоб, когда все отлюбится, сбудется, канет под гнет,
Под сукно комаровского кладбища, под золотое руно
Осени. Столяр по мерке сосновые платья погнет,
Чтоб не жало, покойно лежалось. Чтоб все прощено.
***
Не накрыты столы. Неустойчивы, белы́, голы́,
И небрежно подвернуты скатерти, точно по́лы
Пальто. Кое-где — муляжи — пластмассовы, полы.
Продавщица раскоса — тяжелая дочь монгола.
Один в поле не воин, а путник — иди ступай-ка.
У нее на резцах сколы, на маточных трубах спайки.
Когда была свежей, юной, в хлопчатобумажной майке
Все парни вокруг терлись. А толку? Поди — поймай-ка!
Как блесна серьга колышется в мягком ухе.
Со вчера не в духе, глаза мельтешат, как мухи.
Дочь негодница, мать болеет — совсем старуха.
Нет ни капли покоя: в стране упадок, на кухне разруха.
Заверните, голубушка, сыру, отвесьте грамм триста!
Пожелайте мне доброго дня! Хоть из мести, как Монтекристо.
Жизнь еще молода, снег искрист и вино игристо.
И так будет всегда. И звенят бубенцы серебристы.
***
Утром, пока не вылупилось лицо,
Сквозь изморозь глаз мир кажется блёкл и сир.
Просунул в трещину рта крутое яйцо,
Впитал ею чай и хлеб, или кофе и сыр.
И вот уже голос рассип, осмелел, окреп.
Ботинки, пальто, ключи. (Не забыть ключи!)
Снаружи темно—темно и мороз свиреп:
Поглубже голову в плечи — иди влачи.
А в полдень, покуда воздух немного бел —
Смелее на свет. Вдыхай его рыбьим ртом.
Сто дел впереди, а ты уже ослабел.
Дыши сейчас — кто знает, что будет потом.
Жжет фонарями вечер. Украл — молчи!
Уже безразлично: в петлю или в постель,
Сон, как разбойник, встречает почти в ночи,
Срывает с тебя лицо и убегает в метель.
***
Купил вина, и выпил, и купил,
И выпил, и опять не помогло.
Стоял. Курил. А март его кропил
Водой живой. Кругом текло. Пекло́
Лучами наледь на бедре моста,
И ветер дул, но он не мерз, не стыл.
Он утром начал с белого листа,
Но след простыл, он сам себе постыл.
Еще хватало на обратный путь,
Еще журчал в кармане телефон.
Он пожалел, но не сумел смахнуть
Весь этот вздор и сор, весь этот сон.
Он взял еще. Тогда разверзлась высь
И отразилась в крошеве стекла.
И видим мы: вот расплескалась жизнь,
По ней душа в скорлупке поплыла
Куда-то прочь. Остался бледный склеп,
Столп соляной негодный, неживой.
«И поделом! Давно он пуст и слеп!» —
Решаем мы, взгляд опуская свой.
***
Зима крестами вышивала,
Меня крестами прошивало,
А я жила и выживала,
И было всем не до меня.
И было всем всего довольно,
И только я всем недовольна.
Собой и долей недовольна:
То болтовня, то беготня.
Дни проходили, дни чадили,
Не попрощавшись, уходили.
Друзья под мрамор уходили,
Меня не звали за собой.
Я от разлуки заболела:
Без них я будто обмелела,
Как псина, в будке околела,
Объевшись порченной судьбой.
Дорога вьется, как минога.
Все могут, я одна — не в ногу.
Здесь все теряют понемногу
Из года в год, из года в год.
Запас моих родных скудеет,
Декабрь инеем седеет,
И скоро год помолодеет,
Но не избавит от невзгод.
В Санкт-Петербурге состоялся традиционный международный литературный фестиваль «Петербургские мосты». В рамках фестиваля были яркие поэтические чтения, презентации книг и литературных журналов, круглые столы, концерты, конкурсы и акции в поддержку современной поэзии.
К примеру, в литературная гостиной мини-отеля «Старая Вена» вручали премии литературно-художественного журнала «Этажи», подводили итоги международного поэтического конкурса им. Н.С. Гумилева «Заблудившийся трамвай» и рукоплескали стихам поэтов-медиков, объединенных девизом «Когда бы не руки докторов».
В «Книжной лавке писателей» были проведены финал конкурса юмористической и абсурдной поэзии и малой прозы им. Даниила Хармса «Четвероногая ворона» и презентация проекта «Литера-глобус», а в актовом зале Московского вокзала к 85-летию Виктора Сосноры прозвучали песни на его стихи, а также были представлены альманах Союза российских писателей «Паровоз» и проект «Петербургский текст».
Не смотря на неласковую питерскую погоду прошли поэтические чтения в «Книжных аллеях» на Малой Конюшенной, где с большим успехом читали свои стихи авторы журнала «Аврора», которых представляла главный редактор журнала, поэт Кира Грозная.
Предлагаем вниманию читателей стихотворения одного из авторов журнала Виктории Черножуковой.
Подготовил собкор. «ЛГ» по СПб и Северо-Западу РФ Владимир Шемшученко