Русская поэзия второй половины ХХ века в сознании большинства современных читателей представлена далеко не полно. Относительно эрудированный гуманитарий назовет вам сегодня имена шестидесятников, Бродского, Асадова, Высоцкого, Рубцова, так называемых «рок-поэтов». При этом не прозвучат имена тех, в чьём творчестве, на мой взгляд, наметились наиболее интересные пути развития нашей литературы.
Мы живем в ту пору, когда сформировался новый пласт «возвращенной литературы», а точнее – литературы, которую предстоит вернуть в читательское сознание, базово и системно ввести в школьную и вузовскую программу. И самое печальное, что это пласт не эмигрантской или запрещенной литературы. Это литература тех, кто жил и живет на родной земле, это литература, находящаяся в свободном доступе. Ее возвращение необходимо не только читателям, но и нынешним поэтам, у которых нарушилась литературная преемственность с поколением предшественников.
Наиболее мощной фигурой в плеяде «возвращаемых» видится Юрий Поликарпович Кузнецов. Именно он, с его личными и творческими взаимоотношениями, с его самобытной эстетикой и философией, способен стать той силой, которая вернет нам во всей полноте поэзию Сергея Наровчатова, Александра Яшина, Николая Тряпкина, Бориса Примерова…
У каждого автора из этой эпохи есть особая болевая точка, или мысль, или образ, откуда разрастается целая поэтическая Вселенная. У Владимира Соколова – это тоска оттого, что время отсекло его год рождения от поколения фронтовиков и оставило в ряду «детей войны». У Анатолия Передреева – это поиск в окружающем мире «вечного материнства
Болевая точка Юрия Кузнецова – это безотцовство. Взрыв, убивший отца поэта во время войны, стал Вселенским взрывом. За два часа до него отцу снился младенец, пытался уберечь от рокового шага, молился детским чистым словом, чтобы все в пространстве сместилось хотя бы на пядь и солдатский сапог разминулся со смертоносной миной. Но силы тьмы уже проложили в грядущем бою свою адскую траекторию, и рокового взрыва было не избежать.
Взрыв изменит не только жизнь поэта, но и целое мироздание, сдвинет в нем все с привычных мест. Пошатнутся милосердие и всепрощение, обретут новые оттенки цвета, иными смыслами наполнятся слова. Мир надо будет приводить в порядок, как дом, чудом уцелевший после бомбежки.
Таким восстановлением мира, восстановлением кровной связи с отцом стала баллада Юрия Кузнецова «Четыреста». В ней, с ее библейским по силе вопросом «Где мой отец?», живет предчувствие Бессмертного полка. Вспомним кульминационный эпизод баллады:
И сын простер косую длань,
Подобную лучу.
И сын сказал отцу: – Восстань!
Я зреть тебя хочу...
Остановились на лету
Хребты и облака.
И с шумом сдвинула плиту
Отцовская рука.
Но сын не слышал ничего,
Стоял как в сумрак день.
Отец нащупал тень его –
Отяжелела тень.
В земле раздался гул и стук
Судеб, которых нет.
За тень схватились сотни рук
И выползли на свет.
А тот, кто был без рук и ног,
Зубами впился в тень.
Повеял вечный холодок
На синий Божий день.
Шатало сына взад-вперед,
Он тень свою волок.
– Далек ли путь? – пытал народ.
Он отвечал: – Далек.
Он вел четыреста солдат
До милого крыльца.
Он вел четыреста солдат
И среди них отца…
Подобные чувства переживаем сегодня и мы, когда идем в плотных рядах Бессмертного полка. Шаг за шагом нарастает чувство, что ты несешь не только лик своего предка, но и ведешь за собой «четыреста» вечно живых, с которыми связан духовным родством.
В поздний период своего творчества Юрий Кузнецов говорит о том, что духовное родство важнее и прочнее кровного. Через кровное родство с отцом ты обретаешь родство со всем своим народом, не даешь разъять материю и дух.
Этому была посвящена его неоконченная поэма о русском Рае. Ее фрагменты цитирует Александр Проханов в романе «Виртуоз», написанном вскоре после смерти Юрия Кузнецова. Один из ключевых персонажей романа – поэт, который стремится озарить мир своим откровением о Рае. Но враги, сеятели тьмы, не дают ему записать поэму, стирают память поэта, расщепляют его сознание. И строки распадаются на сумбурные слова, а слова – на бессмысленные звуки. В итоге поэта убивают вместе с его незаписанной поэмой. Но в финале романа откуда-то с неба плавно опускается листок бумаги. Его подбирает синеокий отрок, видит на нем стихотворные строки – читает поэму о русском Рае.
Вот так и мне представляется, что сейчас где-то в глубинке нашей страны юный поэт, который только-только взялся за перо, в небольшой библиотеке читает стихи Юрия Кузнецова – восстановляет духовную связь с живым русским словом.
Михаил КИЛЬДЯШОВ, Оренбург