Михаил СВИЩЕВ
Родился в 1969 году в Москве. Поэт, журналист, главный редактор издательского дома «ПЛАС-Альянс».
Окончил Литературный институт им. Горького. Первая публикация стихов состоялась в журнале «Наш современник» в 1996 г. Позже печатался в журналах «Октябрь», «Нева», «Новая Юность», «День и Ночь», «Сибирские Огни», «Огни Кузбасса», «Литературная учеба», «Дети Ра» и др.
Автор нескольких книг стихов, лауреат международного конкурса им. Гумилева (2011). Живет и работает в Москве.
* * *
Вспомним старое – взглянем на небо,
из очков смастерив телескоп,
близорукую линзочку недо-
наведя на судьбу целиком.
Это новая тайная область
звездопамятства, где, говорят,
чем темнее, тем ярче подробность,
чем к зениту – тем пристальней взгляд,
где забыть – ни единого шанса:
«Посмотри на меня поскорей –
в удивленных зрачках отражаться
интересней, чем просто сгореть!»
* * *
В балке, где девчонок раньше тискали, –
Пандус и полиции наряд,
Инвалиды с велосипедистами
Власти за судьбу благодарят.
Вроде и сентябрь, но так по-летнему
Метит пес бетонную сову,
Бабушки пятидесятилетние
Дедушек на дансинги зовут,
Прослезясь – от счастья ли, от смеха ли –
Крошит булку ветеран труда...
Я и сам доволен, что доехали,
Хрен с ним, что без нас и не туда.
Промальпинист
Под вдумчивый скрип стеклореза
работать верхом веселей.
Какая-то странная трезвость
на воздухе и на земле,
когда экзистенции перца
добавит холодный карниз,
и самое храброе сердце,
попутав, где верх, а где низ,
качается вправо и влево,
и ждет с нетерпеньем уже
асфальт, недалекий, как небо
на сорок восьмом этаже.
* * *
По деревням и городам,
антеннам загибая оси,
по радио и проводам
передают в Союзе осень.
Танцует солнце на стекле
логарифмических линеек,
поставлен к стенке новый хлеб,
и ночь становится длиннее
трамвайных фар, ремонтных смет,
а все счастливые билеты
похожи, как любовь и смерть
для Хоакина из Мурьеты.
* * *
Не мандражируй ни о чем:
что все до строчки разворовано,
что если слева Пугачев,
то справа – Машенька Миронова,
что жизнь узка, как щучий зёв,
и с обвиненьями огульными
меж них ни Швабрин, ни Гринёв
двумя не втиснутся фигурами,
что водка в мутных стопарях
крепка, как крепость Белозерская,
что с октября до октября
земля скудеет фантазерами,
что если даже будет стих
собрать повторно по полушке нам,
едва ли выйдет на троих.
Что нас немного с этим Пушкиным.
* * *
Деревья снова будут прочными,
а в будках – скорая с милицией:
чего не сыщешь между строчками,
меж телефонными страницами
прочтешь, как версию печатную
судьбы с бабаевского фантика,
пока тачанкой-ростовчанкою
с пустым «максимом» без солдатика,
алея тонкими упряжками,
рулят пластмассовые коники
и солнце над пятиэтажками
завалится за подоконники,
за версты Галича и Визбора,
за пасики-радиолампочки,
за чью-то кровь по телевизору,
за жизнь, что в скверике на лавочке
стальную юбку средней дальности
сжимала майскими коленями
и не имела срока давности
сродни военным преступлениям.
Льву Болдову
Ушел как плюнул в лед колодца.
Пусть жизнь, что каждому дается
(на передок всегда слаба),
еще бормочет: «Все порядке»,
но нам с тобой к сорокапятке
дверная грезилась скоба –
на то и баба, чтобы лапать,
не наступил медведь на лапоть,
не ангел в плешь поцеловал –
в уборной рявкнули потоки,
врубили сверху караоке,
во рту закончились слова.
Тогда смотрящий по вселенной
зеленку к чашечке коленной,
почти не морщась, приложил,
тогда из форточки подуло,
и сердце тапочки обуло,
и пыль укрыла стеллажи.
И стало ветрено, как будто
ты сам ступнею необутой,
влажней растаявшего льда,
коснулся шаткого настила,
и сразу справа отпустило,
и сразу слева отпустило
(и не отпустит никогда).
* * *
Идти все легче, – стало быть, под горку.
Врет парка за своим веретеном,
Что никогда не видела иголку,
Поэтому не знает, что потом:
За сколько лет (и осеней за сколько)
Вода отбелит бурое рядно,
Когда распорет узеньким осколком
Соломинки резиновое дно,
Упругое, как спинка шелкопряда,
Парное, словно брызги молока,
Живое – с траектории снаряда,
Бессмертное – глазами мотылька.
* * *
Под веками сон без каприза
Свернулся электродугой,
В углу – нецветной телевизор,
Никола Можайский – в другом.
Направо – грехи наши тяжки,
Налево – поет трансвестит,
И жизнь, как нога на растяжке,
На ниточке красной висит.
А в небе светлей, чем в палате, –
Казенных подушек самшит,
И облако в белом халате
С кульком апельсинов спешит.