ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ, СВЯЗИ И МАССОВЫХ КОММУНИКАЦИЙ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ.
Мы в соцсетях: YouTube
  • Главная
  • О газете
  • Рекламодателям
  • Свежий номер
  • Архив
  • Подписка
  • Партнеры
  • Контакты
  • 12+
    Логин:
    Пароль:

    Напомнить пароль?

    Вы можете войти как пользователь других сайтов:

    Войти как пользователь
    Вы можете войти на сайт, если вы зарегистрированы на одном из этих сервисов:
    Битрикс24
    Livejournal
    Liveinternet
    Используйте вашу учетную запись на Битрикс24 для входа на сайт.
    .livejournal.com
    liveinternet.ru/users/
  • Вход
  • Регистрация
    Логин (мин. 3 символа):*
    Адрес e-mail:*
    Пароль:*
    Подтверждение пароля:*
    Имя:*
    Фамилия:*
    Дата рождения: Выбрать дату в календаре
    Защита от автоматической регистрации
    CAPTCHA
    Введите слово на картинке:*
    Закрыть

    Пароль должен быть не менее 6 символов длиной.

    *Поля, обязательные для заполнения.

Меню
  • Главная
  • О газете
  • Рекламодателям
  • Свежий номер
  • Архив
  • Подписка
  • Партнеры
  • Контакты
  • 12+
  • Литература
  • Политика
  • Общество
  • Искусство
  • Телеведение
  • Портфель ЛГ
  • Клуб 12 стульев
  • Спецпроекты ЛГ
  • Новости
  • ЛГ online
  • ЛГ Плюс
  • Видеоряд
  • Спецформат
  • Опросник
  • Позиция
  • Колумнисты
  • Авторы
  • Белорусский дневник
Вход    Регистрация
Литературная газета
  • Литература
  • Политика
  • Общество
  • Искусство
  • Телеведение
  • Портфель ЛГ
  • Клуб 12 стульев
  • Спецпроекты ЛГ
  • Новости
  • ЛГ online
  • ЛГ Плюс
  • Видеоряд
  • Спецформат
  • Опросник
  • Позиция
  • Колумнисты
  • Авторы
  • Белорусский дневник
Реклама.
ЛГ online

В битве с Историей

26.01.2023
В битве с Историей Израильтянин Ханох ДАШЕВСКИЙ напоминает о зверствах прибалтийских и украинских карателей во время Великой отечественной войны.

Мистический лес Санкт-Петербурга

20.01.2023
Мистический лес Санкт-Петербурга Памятник Александру Блоку, установленный в северной столице накануне Рождества, поделил гражданское общество на сторонников и противников.

Поезд Москва-Севастополь и обратно. Часть четвертая

14.01.2023
Поезд Москва-Севастополь и обратно. Часть четвертая Продолжаем публиковать большой очерк Бориса ЛУКИНА о специальной военной операции и российском обществе.
ЛГ плюс

«…и вокзалы все пронзительней пахнут войной»

23.01.2023
«…и вокзалы все пронзительней пахнут войной» Евгений КАСАТКИН преимущественно лирик. Однако гражданские мотивы в его поэзии звучат вполне органично.

Мы возвращаемся в Историю

16.01.2023
Мы возвращаемся в Историю Гражданская лирика Натальи МАКЕЕВОЙ подкупает своей искренностью и энергетикой.

Они вернутся…

04.01.2023
Они вернутся… В стихах Анны БЕССМЕРТНОЙ – боль и переживания за своих, но в то же время и надежда, что все в итоге будет хорошо.
ВИДЕОРЯД

М. Замшев «Концертмейстер». Библиофреш

Смотреть все...

Спецформат

«Петербург в те годы пробудился от спячки»

28.01.2023
 «Петербург в те годы пробудился от спячки» С популярным писателем Сашей КРУГОСВЕТОВЫМ о его новой книге беседует Алексей КУЧЕРСКИЙ.

Сферы Стендаля

27.01.2023
Сферы Стендаля К 240-летию знаменитого писателя.
Эссе Александра БАЛТИНА.

Оперу «Ньургун Боотур» показали в Мариинском театре

26.01.2023
Оперу «Ньургун Боотур» показали в Мариинском театре Государственный театр Якутии привез на премьеру новой постановки своей знаменитой национальной оперы.
Позиция

Памяти жертв Холокоста

27.01.2023
Памяти жертв Холокоста С 16 по 31 января в России проходит традиционная ежегодная «Неделя памяти жертв Холокоста», приуроченная к Международному Дню памяти жертв.

Литмафия и таланты

24.01.2023
Литмафия и таланты Писатель-патриот Дмитрий КОНАНЫХИН решил разоблачить редакцию «ЛГ».

Почему цела транспортная инфраструктура Украины?

22.01.2023
Почему цела транспортная инфраструктура Украины? Интересы крупного бизнеса не всегда тождественны интересам нашей страны, напоминает журналист Станислав ЛЮЛИН.

  • Статьи
  • 2023 год
  • № 1-2 (6867) (18-01-2023)
  • Странно избранные

Странно избранные

Дмитрий Воденников

Странно избранные

Литература / Портфель ЛГ / Поэзия
Дмитрий Воденников

Теги: Странно избранные , Дмитрий Воденников

* * *

…А надо быть смиренней,

я же говорил.

Хотя автозамена предложила: сиреневей.

Ну и сиреневей тоже.

Расти себе в углу сада,

в угоду себе –

бессмысленный, как всякая красота,

бесполезный, как всякий хозяйский кот,

отшлёпанный,

непокорённый,

изменённый божественной автозаменой,

прощённый тобой,

не прощённый

(тебе-то какая разница, Боже?),

волшебный,

махровый,

сиротский,

персидский, блажной.

 

– Что ты хотел сказать про кота? Или кита?

– Да откуда я знаю?

Кот – это просто большое стихотворение,

и кит – это большое стихотворенье.

Оно уплывает.

Оно убегает.

Рано или поздно оно вернётся в море

или выйдет на сушу.

Оно наглотается рыбы и маленького молока,

оно напьётся своей плохо изученной жизнью,

подавится

и умрёт.

 

Мы отпоём его,

мы оплачем,

мы поставим ему маленький памятник,

сиреневый из сирени,

полосатый из мёртвых кошачьих твоих волос,

рыжий, смешной,

с белой грудкой,

с рыбьим влажным хвостом –

памятник в глухом углу у забора.

(Я памятник себе воздвиг из нескольких смертей –

говорит во мне заносчивый Пушкин.

А Мандельштам во мне Пушкину отвечает:

– Я вполне доволен его высотой:

пожалуйста, больше не надо.)

Впрочем, там холодно по ночам,

там, в кустах, рядом с котиком-китом у забора.

Как же ты будешь там без нас петь и мяукать?

Нет уж, давай сюда, мне на грудь:

я сотру с твоих глаз эти плёночки смертной муки,

я разомну толстыми пальцами у тебя в животе опухоль смерти,

я не позволю тебе здесь, в саду, сиротеть.

 

В том-то и штука, любовь моя,  в том-то и штука, что любовь не проходит.

Её можно похоронить,

её опровергнуть,

ополоснуть кипятком, оскорбить,

предать,

благословить быть с другим человеком, смириться, стерпеть, что она в земле,

под персидским кустом,

но от неё отказаться нельзя:

любовь не уходит.

В эту весну, в эту бездну, в эту войну

мы поставим тебя на комод

в непрозрачном чёрном цилиндре вечного несовершеннолетнего праха,

потому что все те, кого мы любили, всегда для нас несовершеннолетни,

даже если умерли глубокими стариками.

 

Я никогда не сумею тебя отпустить.

 

* * *

Это не «Юлька», но это «Юля», –

стихам, оказывается, можно давать имена.

Если стихотворение гениально

и тебе завидно, что его написал не ты,

ты зовёшь его по имени написавшего: «Юлька», «Серёжка», «Борька».

 

Если стихотворение хорошее, но не предельно,

ты выдыхаешь (вот так)

и зовёшь его Юлей, Серёжей и Борей.

 

Своё же стихотворение ты никак не зовёшь.

 

Если оно приходит,

ты видишь близко к глазам только белый обвал цветка,

у которого в центре какое-то очередное сложносочинённое безымянное горе

(его-то тебе и придётся сегодня назвать),

а по краям – солнечно и подоконник.

 

Ну вот и всё, ну вот ты и стал на одно стихотворение старше,

стихи не накормят тебя в старости, не приютят,

но когда ты начнёшь умирать,

не покинет тебя только текст.

 

Ты допишешь его в ярких всполохах последнего света,

закрывая глаза,

никого уже не узнавая,

в гулкой пустой черепной коробке,

стихотворение Митю,      стихотворенье Полину, стихотворенье Руслан

(я надеюсь, сейчас-то ты видишь, что оно

из трёх строф совершенно разного цвета?),

сожалея о том,

что ты уже никому не захочешь его показать.

 

* * *

Война-война, на всём свете война:

ракетно-зенитный комплекс «Оса», «Точка-У», «Панцирь-С», «Железный купол»,

не чегемский совсем «Искандер».

 

Оса жужжит, железный купол гремит (пошёл дождь),

Искандер говорит:

«…пустую душу нельзя ничем заполнить.

Пустота духа – это вещество, которое нам неизвестно».

 

А тут ещё мой гороскопист прислал мне лунар,

там чёрным по белому,

звёздным по синему,

космическим по кармическому:

«Внутри вас опять появится пустота

и отсутствие желания,

которые, как и всякий вакуум,

притянут к вам с бешеной силой людей.

Берегитесь людей, берегите свою пустоту, свою манкость, свою манку, гречку свою, свою грешную кашу.

Только ваша огромная пустота

и способна приманить смысл и стихи».

 

Погибают люди, стоят в подсолнухах,  потом спотыкаются, падают и умирают.

Зачем вы умерли? как мне вас защитить?

...всякие-разные, не родные,

кто вас там, во тьме, окликнет по ненужным уже именам?

кто утешит?

 

Стихи не пишутся,  стихи не случаются – стихи надиктовываются.

Сперва еле слышно, потом всё грубей,

потом громко, нагло, требовательно, алым голосом, как заявление, как приказ

принять тебя на работу:

«Я, такой-то такой-то, прошу принять меня на поруки,

со смутными перспективами, с минимальным окладом,

с гарантированным отказом от отпуска».

Отпуска больше не будет.

 

Знаете, что мне интересно, призрачная вы моя Персефона?

Как суметь умереть на три дня, на три ночи, на время,

не впасть в анабиоз, не уснуть, не превратиться в сосну,

а именно умереть, обнулиться, перестать существовать.

А потом восстать – не фениксом, не ростком, не бабочкой, не амфибией, не жар-птицей,

не коньком-горбунком,

не Иванушкой-дурачком,

не прекрасной гусарскою царь-девицей,

не шамаханской персидской дымной царицей,

не монахиней, не блудницей

но как будто уже после смерти –

испуганным и изумлённым.

 

Я вот что скажу тебе, дорогой ты мой отдел кадров (зчркнт), доктор Менгеле (зчркнт), доктор Орфей.

Личную верность я ценю больше партийной,

душевную гигиену выше физической,

личные письма дороже опубликованных.

 

Но что же мне делать с этим моим книжным куском

моей опрометчивой жизни,

который собирается дымиться, ластиться и куриться

синим дымком, опрометчивым синим дымком?

 

Царевна-лягушка

Ты не можешь представить себе, очередной Иван-дурачок,

как я измучен этой кожей:

она шелушится, болит, сползает с меня, жжёт.

У меня за последние семь лет произошло уже три расставанья.

Не много ли мне расставаний?

 

Однажды я прочитал, как эсэсовцы мучили заключённых.

От них требовалось перетащить тяжеленные блоки с одного места в другое,

сложить,

а потом снова тащить обратно.

 

Я понимаю разницу между мучительной и унизительной жизнью этих несчастных и нашей:

мы живём счастливо,

благополучно,

нагло,

самодовольно.

Но иногда мне кажется, что я перетаскиваю воздушные блоки.

 

...Кожа моя, кожа, говорю я себе ночью, больная моя старая кожа.

Тебя надувают воздухом, как жабу надували воздухом злые мальчишки.

Ты становишься огромным, больным, с выпученными измученными глазами,

потом ты лопаешься –

и наружу выходит царевич.

О, как он сейчас накостыляет этим ублюдкам из пионерского детства,

всем этим Квакиным, старостам класса, Тимурам с его командой, бездарным и жирным ответственным за культмассовый сектор.

Ох, как он щас им всем накостыляет –

сапогом, царским своим заточенным сапогом.

 

Только оттуда выходит не он, не царевич,

а маленький еврейский Моцарт.

Которому никого не жаль,

которому даже себя не жаль.

Мальчишки в ужасе убегают,

а один из них ночью лет через сорок в ужасе просыпается –

и понимает, что он стал склизко-жёлтым и тоже стал раздуваться.

 

Не плачь, мальчик.

 

Это значит, у тебя уже было семь или девять человеческих расставаний,

и скоро ты выползешь

из-под мягких обломков своей маленькой шкурной жизни,

молодой, гладкокожий, голубоглазый, зелёный, родной,

а старую кожу сожрёшь.

 

Ещё немного небесной физиологии

У меня развязался пупок,

и оттуда вырос стишок.

– У тебя развязался пупок,

чтобы не был ты теперь одинок.

 

Нет, ну он же на самом деле развязался –

был с детства такой ровный, гладенький,

а тут обнаружил в нём какое-то уплотнение,

то ли поднял что-то тяжёлое (я не поднимал),

то ли нагнулся неудачно (я не нагибался),

но теперь у меня там болит,

и я всё время этот пупок чувствую.

 

«Бедный-бедный Дмитрий Борисович, –

говорит мой читатель (если Бог мне его пошлёт), –

всё-то у него не слава богу.

Теперь вот пупок развязался».

 

(Странно избранных больше нет у меня.)

Мой бывший друг, человек экзотических эзотерических знаний, говорит мне:

«Допишешь стихотворение, и всё пройдёт».

Я менее оптимистичен: мой организм не такой уж и умный,

наверное, у меня просто пупочная грыжа.

 

Но как же я люблю каждый раз это тяжёлое душное задыхание, когда звук пришёл:

«Ну здравствуй, фанерный лимоновый звук судьбы».

Ничего ж не случилось:

никто не умер, и ты ещё жив,

никто не бросил тебя, и ты никого не бросил.

Ну стал хуже видеть – развивается дальнозоркость, но ничего ж не случилось.

ну стал меньше любить – развивается скупосердие,

но это же всё чепуха.

Ничего не случилось. Ты растёшь из того лопуха,

у которого родина – звуколюбие, неядовитость и милость.

(Странно избранных больше нет у меня.)

Ничего ж не случилось: не стали ночи темней,

ничего не случилось – не стало меньше близких людей

(ну так, поменялись некоторые местами,

кто-то стал меньше, исчез за очками,

но ничего ж не случилось).

 

Странно избранных больше нет у меня.

 

Но зато мне приснился сегодня маленький белоголовый фарфоровый Пушкин,

холодный, бессовестный, как не родной.

Сказал мне: ты же забыл сделать уколы.

Я испугался, вскочил, схватил упаковку,

потом вспомнил:

– Господи, я же сплю.

– Александр Сергеевич, да я же уже все уколы сделал.

(Именно в этом порядке.)

 

Странно избранные, говоришь ты во тьме, это всё про тебя.

Так уходит жизнь – на прощание теребя

не платочек – с птицами и с цветами,

а тебя самого с псориазом и волдырями.

Странно избранные, всё это – между нами.

Не торгуясь, не рыпаясь, не любя:

странно избранных, вас больше нет у меня.

 

Но, к слову сказать, лопуху из тебя – сиреневому, размашистому – тоже больно,

он говорит другому такому же лопуху:

«Посмотри-посмотри, из меня человек растёт.

Как же я его назову?

Как же я буду его воспитывать?

Слушать пересуды соседей?

Как я буду его растить? На какие шиши?

Кто мне выплатит алименты, и почему он родился в штанах?»

 

Но вот ты вытолкнулся из него,

лопух берёт тебя на руки,

а ты такой красный, сморщенный, но хороший.

 

«Он немножно у вас не в себе», – говорят ему соседи по грядке.

«Да я множко у вас не в себе!» – некрасиво кричу я.

Потом беру себя в руки и говорю:

– Следующий!

Но тут входит Марина Иванна, в белой наколке, как официантка,

со шприцем в руке, как в фильме Kill Bill, с ампулой яда:

 

– Щас будем делать укол, – говорит. – Приспустите штаны.

И я приспускаю.

 

* * *

Во сне ты делаешь то, что никогда не делал.

Сплю где-то в гостинице, в городе, по пробуждению который я не помню

(Самара, Питер, Париж? –

о, как я теперь не люблю гостиницы, а раньше любил:

теперь они мне напоминают большую бывшую жизнь,

мою жизнь, которую я помню, но которую не хочу вспоминать:

тот же общий вальяжный уют,

те же тени рядом с тобой на кровати,

а их нет, этих теней, да и теней теней тоже нету –

абсолютная стерильная чистота второй половинки кровати).

Сплю, и мне снится сон:

сцена, кафедра, зал,

я сижу в середине зала,

много народа,

и вдруг выступающий говорит:

«Есть ряд людей, которые считают, что людей привязывать к столбу нельзя,

а есть ряд людей, которые считают, что людей привязывать к столбу можно.

Мы старались не попасть во второй ряд».

 

И вдруг я встаю и начинаю скандировать, выбрасывая вверх руку (чего никогда не делал):

мы старались не попасть во второй ряд,

мы старались не попасть во второй ряд, мы старались не попасть во второй ряд –

кто-то подхватывает:

мы старались не попасть во второй ряд,

мы старались не попасть во второй ряд.

Зал сзади подхватывает:

мы старались не попасть во второй ряд.

Спереди тоже встают и тоже вскидывают руку в ротфронтовском интернациональном приветствии:

мы старались не попасть во второй ряд.

Я делаю рукой в воздухе зачёркивающий жест и снимаю скандирование.

Митинг продолжается:

кто-то говорит быстро и коротко со сцены,

его реплику в какой-то момент тоже один из зрителей пытается «раскачать»,

но я уже не хочу при этом присутствовать,

и я лёгким усилием воли заставляю себя проснуться.

 

Я лежу в гостинице неизвестного мне города (я часто их не могу сразу вспомнить),

на стерильной простыне своей собственной жизни,

зажигаю свет,

и в моей голове ещё звучит,

как несбывшееся обещание, как насмешка:

мы старались не попасть во второй ряд.


* * *

А надо быть смиреннее,

знать своё место – оно в небесах,

ангел-Егор рассмеётся,

ангел-Петя в слезах.

А ангел-Аня посмотрит, прозрачная вся и весь,

скажет: Дмитрий Борисович, милый,

место твоё – не здесь.

 

Не здесь, где в пупке ириски,

не здесь, где тьма по пятам.

Настасий Филипыч Опискин,

место твоё не там.

 

Лев Николаевич, рóдный,

пытающийся взлететь,

годный ты или не годный,

время тебе умереть.

 

Ляг в темноту, в могилу,

подвигай больной ногой.

Фёдор Михайлович, милый,

иди домой.

 

* * *

Я устал, говорю, Катюш, устал, но когда-нибудь я отдохну,

напьюсь и наемся снами, в яблонях, в грушах, Катюша, пойду ко дну,

засну под еловыми лапами, в подснежниках утону.

Господи, как же там здорово:

слава Ему одному.

 

(Слава мне и Ему.)

 

Слава мне, что умел вытягивать из темноты.

Слава Ему, что сумел меня вытянуть из пустоты.

Слава всем, кто меня приручил к словам.

Слава вам.

 

Слава всем нам.

 

Ах, Катюша, Катька, будем жить-поживать,

будем мятого кота наживать,

у него и лапки будут беленькие,

у него и глазки будут серенькие:

пусть помолится тогда в кошачью тьму

он какому-нибудь богу своему

за хорошую собачку, за поджарую.

 

За меня.

 

Ну и за вас – дуру старую.

 

* * *

Я пишу стихи западающими клавишами на погасшем экране.

Я такое увидел однажды,

сидя в углу комнаты на чужом семинаре.

Моя коллега-преподаватель  (а я просто пережидал время перед встречей со своим курсом) дала задание группе,

и они все стали записывать его, кто в блокноте, кто в гаджет.

 

И вдруг я увидел, как парень невысокого роста

записывает текст на тёмном негорящем экране,

просто делая вид, что он пишет.

Я даже встал и тихонько подошёл к нему сзади.

 

Это было так восхитительно.

 

Жалко, что только неправда.

 

Он писал не на погасшем экране, а просто на чёрном фоне,

розовыми буквами и голубыми.

 

Но я подумал:

 

вот оно – задание от мирозданья.

Написать невидимый текст на погасшем экране

западающими клавишами,

обманув учителя,

превозмогая его,

уничтожая.

Чтобы стать больше его, больше цвета и больше мрака.

(Всё только появлялось и исчезало,

говорю я сам себе, –

всё только появлялось и исчезало.)

И пусть мне кажется, что текста на этом облаке, в этом воздухе – нет,

как нет сейчас клавиши смысла в моей западающей жизни,

но только всё было и есть.

 

* * *

В этой снежной бутыли, где каждый из нас пропадал,

хорошел, хоронил, лепетал, голодал, умирал,

был поставлен ребром, сформулирован снежный вопрос:

как ты в этой метели цветком полоумным возрос,

как ты в этой бутылке, наполненной снегом по край,

зародился, зажёгся и умер теперь? Наливай.

 

Будем пить это горькое пойло, Пауль Целан.

Это чёрный стакан или это молочный стакан?

Это порвана с морем последняя связь или эта не порвана связь?

Это кончилась старая жизнь или новая не началась?

Это красною кистью Марина-рябина зажглась?

Это я родилась или это не я родилась?

 

Годовалый ребёнок без всяких вопросов лежал,

без ненужных вопросов мужик к остановке бежал,

старый дед в снежном поле пустую бутылку нашёл, сунул в карман и во тьме к сельсовету пошёл:

выдернул пробку – а там сиреневый рай,

сложно соснежно чинённый такой. Умирай.

 

 

* * *

Никого не хочу побеждать – все и так вокруг победители:

белые-белые, ледяные, щуки во льду, воители –

ни Марью Петровну, осень-старуху, на склоне дня,

ни Татьяну Толстую, ни Дуню Смирнову –

помилуй мя.

 

Я пишу это всё в самом конце позапрошлого года,

но строфа остаётся забытой, нет, не забытой, но подвисшей, как фраза или виноград.

И вот проходит зима, наступает весна, счастливое любовное лето,

снова осень, зима и весна.

 

И вот –

в это дождливое лето, с кляксами шиповника на темно-зелёной листве в Москве,

с неожиданным Белым морем,

с развязавшимся вдруг пупком,

ко мне тут приходит на двадцать третий день июня:

«Я жил, я любил, я выиграл, я проиграл.

Я старик.

Я больше никого не люблю».

 

Никого не хочу обнимать –

сквозь чужую грудную клетку

я вижу сплетенье роз, я вижу зимние ветки

(у меня за окном в два крыла прорастал легендарный дуб),

я уже не хочу ничьих ни стрекоз, ни губ.

 

Но зато мне приснились вчера на прощанье огромное ледовитое море

и снова маленький озябший фарфоровый Пушкин с отбитым пером,

который сказал мне: Дорогой Дмитрий Борисыч,

дела наши плохи,

у меня в животе тоже рана,

давай поедим на прощанье морошки.

 

Нет уж, Александр Сергеич, дальше как-нибудь без меня.

 

...Мы убираем с Мариной Иванной и Анной Андревной квартиру,

Марина Иванна и Анна Андревна убирают плохо, а я хорошо:

вот сюда я убираю август, вот сюда убираю Белое море,

вот сюда прячу сентябрь, октябрь, а вот и зима –

пусть она полежит до весны в этой коробке.

 

– А Дмитрий Борисович выйдет? – спрашивают мальчишки.

– Нет, Борис Леонидыч и Осип Эмильич, – отвечаю я им, через дверь с цепочкой, –

он заболел.

 

Дальше как-нибудь без меня.

 

Стихи о русской поэзии похожи на стоптанные башмаки:

их так разносили великие, что мы в них тонем,

их так истоптали карлики, что нам противно в них залезать,

мы хотим поскорей из них выбраться и улететь на небо.

 

В белое-белое небо, в большую русскую жизнь.

 

В том-то и штука, любовь моя, в том-то и штука, что даже любовь проходит,

дружба проходит, хоть нас учили, что она бесконечна,

счастье проходит,

солнце проходит,

Пушкин проходит,

море уходит,

горе уходит,

я улетаю.

 

И вот уже, стоя на кромке новой бессмертной и мне пока неизвестной сказки,

я поворачиваюсь ко всем тем, кого так любил,

всем, кого ненавидел,

ко всем, кому был безразличен,

и говорю:

 

вас никогда не было,

я вас не помню,

 

я просыпал ваши имена мимо рук, в мёд и пшено, в вино и спустя рукава,

 

я та злопамятная жар-птица, которая вдруг обернулась кукушкой.

 

Кричащие мои, жадные, желторотые и чужие.

Дело не в том, что сегодня уже никто никуда не выйдет,

а в том, что все улетели.

 

Спасибо, мои птенчики,

сбитые лётчики.

 

И прощайте.

 

(Март – декабрь 2022)


Оценить:

Оценка: 4.69 - Голосов: 91


Чтобы оставить комментарий вам необходимо авторизоваться

* Ваше имя:

Электронная почта:

* КомментарийИзменение комментария:


* Введите код с картинки:

CAPTCHA
 
12+




Новости
28.01.2023

Цветаева ушла за 7 миллионов

«Литфонд» провел очередные торги, самой дорогой продажей которых стала рукописная книга Марины Цветаевой.
27.01.2023

«Жемчужины России»

В выставочном пространстве Галереи «Листок»  состоится открытие выставки живописи.
26.01.2023

«Яблочный Спас»

СП России объявляет конкурс для отбора произведений, посвященных труженику села, садоводу, селекционеру.
26.01.2023

На заметку школьникам

Вновь открыт прием заявок на участие в общегородском конкурсе исторических проектов.
25.01.2023

Седьмой сезон открыт

Премия «Лицей» объявила о начале приёма заявок на соискание премии.

Все новости

Книга недели
Николай Долгополов. Легендарные разведчики 3. – М.: Молодая гвардия, 2020. – 352 с. – 7000 экз.

Николай Долгополов. Легендарные разведчики 3. – М.: Молодая гвардия, 2020. – 352 с. – 7000 экз.

Колумнисты ЛГ
Литература
Сазанович Елена

Шиллер Шекспирович Гёте

Литература
Дмитрий Воденников

Ты даже не услышишь

События и мнения
Бузгалин Александр

Язык и суржик

На каком языке мы говорим? Едва ли не для большинства сограждан не будет слишком...

Общество
Воеводина Татьяна

Без иллюзий

На новом витке исторической спирали видим трудный переход к новому мироустройств...

События и мнения
Крашенинникова Вероника

Финский форпост

В новогодних выступлениях лидеры государств направляют гражданам важные, на их в...

  • Литература
  • Политика
  • Общество
  • Искусство
  • Телеведение
  • Портфель ЛГ
  • Клуб 12 стульев
  • Спецпроекты ЛГ
  • Новости
  • ЛГ online
  • ЛГ Плюс
  • Видеоряд
  • Спецформат
  • Опросник
  • Позиция
  • Колумнисты
  • Авторы
  • Белорусский дневник
Мы в соцсетях: YouTube

© «Литературная газета», 2007–2023
При полном или частичном использовании материалов «ЛГ»
ссылка на www.lgz.ru обязательна.
Администратор сайта: webmaster@lgz.ru

Создание сайта
www.pweb.ru

  • Карта сайта
  • Карта проезда