Традиция страшной готической новеллы с множеством развилок и недосказанностью характерна скорее для американской литературы, нежели для русской. Можно вспомнить По, Лавкрафта, южную готику – да хоть полузабытого ныне Джона Кольера. У нас же лишь в Серебряном веке, пожалуй, прозаики активно осваивали подобную традицию. Но и тогда авторы порой не удерживались от пророчеств и обобщений. В нашей великой, но несколько (в известном смысле) дидактической литературе наличествует множество пророков, потрясателей основ и преобразователей мира. Однако с умелыми рассказчиками у нас всё не так радужно. А с историями, способными напугать, заставить читателя заглянуть в тёмные метафизические бездны, – совсем плохо.

Отсюда относительная малоизвестность Людмилы Петрушевской в широких читательских кругах. К тому же творит Петрушевская в жанрах, не любимых сегодня массовым читателем (и, следовательно, коммерчески малорентабельных), – жанрах рассказа и пьесы. Потому Петрушевская и представляется уже давно нездешним хрупким чёрным цветком, неведомо как выросшим на нашей суровой северной каменистой почве.

Людмила Стефановна Петрушевская родилась 26 мая 1938 года в Москве. В семье служащего. Её дед, лингвист и филолог Н.Ф. Яковлев, в своё время создавал письменность для целого ряда народов Советского Союза. Так что в жизни Петрушевской, как и в истории мироздания, в начале было Слово.

Во время войны она некоторое время жила в детском доме под Уфой. Впоследствии тема детдома (и в целом тема неуютных жилищ – общежитий, малогабаритных квартир) не раз ещё появится в её творчестве. После войны Петрушевская окончила факультет журналистики МГУ, работала корреспондентом в различных московских газетах, трудилась редактором на Центральной студии телевидения.

В 1972 году в журнале «Аврора» был опубликован её рассказ «Через поля». Рассказ этот стал единственным «взрослым» прозаическим произведением Петрушевской, напечатанным до перестройки. Но окошки были. Например, в 1984 году на страницах «Литературной газеты» вышла первая сказка Петрушевской из знаменитого «лингвистического цикла», давшая ему название – «Пуськи бятые». Приведём её целиком – благо она очень короткая.

Сяпала Калуша с Калушатами по напушке. И увазила Бутявку и волит:

– Калушата! Калушаточки! Бутявка!

Калушата присяпали и Бутявку стрямкали. И подудонились.

А Калуша волит:

– Оее! Оее! Бутявка-то некузявая!

Калушата Бутявку вычучили.

Бутявка вздребезнулась, сопритюкнулась и усяпала с напушки.

А Калуша волит калушатам:

– Калушаточки! Не трямкайте бутявок, бутявки дюбые и зюмо-зюмо некузявые.

От бутявок дудонятся.

А Бутявка волит за напушкой:

– Калушата подудонились! Зюмо некузявые! Пуськи бятые!

Как несложно заметить, сказка написана вымышленными словами; однако морфемы, служебные слова и роды, числа и падежи остаются вполне традиционными. Что позволяет понимать суть происходящего интуитивно – даже столь причудливый сюжет вполне себе адекватно воспринимается. Лингвистический эксперимент в духе Кэрролла до сих пор остаётся классическим, дети читают эти сказки с удовольствием (пока некоторые простодушные родители упражняются в остроумии а-ля «Что курил автор?»).

Итак, долгое время писательница работала в стол. Но уже в конце перестройки начали выходить циклы рассказов Петрушевской. В 1992-м опубликован роман (иногда интерпретируемый как повесть) «Время ночь». Это вывернутая наизнанку, описанная почти зощенковским языком жизнь позднесоветской семьи. Рассказчица, пожилая поэтесса Анна Андриановна, описывает в дневнике мелкие и ужасные подробности семейных взаимоотношений. Традиционный в литературе сюжет (распад семейных связей) здесь трансформируется в притчу. Логические паузы, ломкая устная речь, сплетение разных тематик, поток сознания, бессвязные воспоминания – всё это придаёт роману дополнительное, мифологическое измерение. Или, по словам литературоведа Марка Липовецкого, создаёт «эффект метафизических сквозняков».

Тема рока, неопределённости, беззащитности человека в схлопывающемся пространстве становится своеобразной фирменной чертой готической прозы Петрушевской.

Небольшой экскурс. Собственно говоря, готика – это не страшилки про вампиров и привидений; ключевым для готической литературы становится преодоление рационализма эпохи Просвещения с её верой в прогресс и цивилизаторство. Готический автор знает, что мир таит в себе иррациональное зло. И единственное, на что можно опереться, – это собственное сознание. Да и то, увы, не всегда. А ключевой формальной задачей для готической литературы является разработка мотива замкнутости. Герой заключается в не преодолимые им рамки обстоятельств, из чего неизбежно следует вывод об отсутствии какой-либо свободы воли. К тому же зачастую эта замкнутость становится добровольной, этаким самозаключением. Таким образом, в готической прозе происходит свёртывание пространства – от типичного экспозиционного пейзажа к месту действия, замкнутому на себе и сворачивающемуся в глубину. Герой перемещается, исследует входы и выходы, но остаётся на одном месте. Отсюда и стремление героя готической прозы к запретному знанию, к исследованию ирреального, неизбежно приводящему к Ужасному.

Рассмотрим под этим углом один из самых известных рассказов Людмилы Петрушевской – «Чёрное пальто».

Главная героиня рассказа оказывается на обочине дороги. Вокруг какой-то страшный мир – зима, холод, чёрно-белые краски. Царство Аида. Сходство с греческой мифологией подчёркивается введением в сюжет эпизодического персонажа – шофёра, который подвозит главную героиню. То ли Харона, то ли Аида в чёрном, надвинутом на лицо капюшоне.

Героиня не помнит ничего из своей жизни; случайно попадает в незнакомую квартиру, скрываясь от шофёра и странного пассажира, – здесь спасением становится спичка, символизирующая огонь Прометея. В этой квартире она знакомится с безымянной женщиной, собирающейся покончить с собой. Мы узнаём, что девушка тоже решилась на самоубийство – она оказалась беременной и не захотела пугать маму. Таким образом, квартира становится пограничным миром между Жизнью и Смертью, а чёрное пальто, в которое одета девушка, – погребальным саваном. Благодаря всё тому же свету (из-под двери, от спички) ей удаётся выбраться из квартиры. Тут-то мы и понимаем, что перед нами было почти удавшееся самоубийство, но в итоге героиня выбрала жизнь.

Или ещё один рассказ, условно антиутопический, – «Гигиена». По сюжету, в городе свирепствует некая эпидемия. В центре повествования – обычная семья. Но эпидемия делает и этих, казалось бы, сплочённых людей чужими друг другу. Гигиена в прямом, медицинском смысле не помогает – методист-чистюля (отец) погибает. Необходима гигиена души.

Эпидемия становится катализатором распада внутрисемейных связей. Автор в конце повествования даже перестаёт называть своих героев семейством – теперь это просто обитатели квартиры. Выживают в катастрофе только девочка и кошка – нетронутыми остаются естественность и непосредственность, присущие детям и животным.

Рассказ тематически близок ко сну Раскольникова у Достоевского. Как мы помним, в эпилоге «Преступления и наказания» герой видит сон о моровой язве. С одной стороны, перед нами предстают жуткие картины Апокалипсиса, с другой – присутствует надежда на катарсис, очищение мира; это ощущение общее и для Достоевского, и для Петрушевской.

Вообще классический приём Петрушевской таков: берётся традиционный сказочный сюжет и переносится на современность, причём на современность не глянцевую, но на мир общежитий, заводов и неблагополучных семей. Что может попросить у джинна пятнадцатилетняя девочка, балующаяся травкой («Глюк»)? Какие лилипуты обитают в однушке бедного инженера («Новый Гулливер»)? Что вырастят постсоветские люди на необитаемом огороде («Новые Робинзоны»)? Прелесть рассказов Петрушевской ещё и в том, что до конца не поймёшь, происходит ли фантасмагория в действительности или это некое пограничное состояние персонажа или рассказчика.

Несколько слов о многогранности таланта писательницы. По её сценариям поставлены полтора десятка мультфильмов (в том числе «Сказка сказок» Юрия Норштейна). Известный поросёнок Пётр тоже её детище. У неё вышло несколько музыкальных альбомов, её пьесы до сих пор идут в различных театрах. Наконец, Петрушевская помимо ряда отечественных литературных премий получила Всемирную премию фэнтези – World Fantasy Award за сборник рассказов «Жила-была женщина, которая хотела убить соседского ребёнка: Страшные рассказы».

Перечитывать Петрушевскую необходимо хотя бы потому, что она напоминает нам о хрупкости человеческих связей во враждебном мире. И при этом не отнимает у нас самое важное – надежду.

Иван Родионов

Поздравляем Людмилу Стефановну Петрушевскую с красивой датой! Желаем крепкого здоровья, творческих сил и вдумчивых читателей!