Пушкинская формула «Бывают странные сближения» вполне подходит к биографии и творчеству Григория Калюжного, назвавшего себя в начале пути поэтом «аварийного сознания».

Для Г. Калюжного, обладающего историческим мышлением, гибель Российской империи в начале ХХ века является ключевой метафизической катастрофой в судьбе России. И жизнь его, и творчество, и общение с людьми наполнены почти искрящимся напряжением, страстью, каковыми когда-то обжигали своих современников, пожалуй, только В. Белинский, А. Григорьев, К. Леонтьев…

Понятно, почему главной мыслью, сжигающей страстью, определяющей характер поэта, его поведение, жажду познания мира, человека, природы живого и механистического, тайны святой Руси, материнского тепла Родины, стала максима Платона, которую он вынес из общения в доме философа Алексея Фёдоровича Лосева: «Незнание – это небытие». Мучительно пробиваясь из «небытия» к знанию, к бытию, Г. Калюжный был поражён неожиданным болезненным результатом, тем «бесконечным тупиком» (по Галковскому), в который упирается познающий человек, тупиком, о который разбиваются все надежды, все умопостроения, «ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом» (1 Кор. 3:19).

Второе открытие оказалось наиболее болезненным с житейской и практической точки зрения, ибо «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Знаком этой печали и скорби отмечено фактически всё творчество Григория Калюжного, в сущности, трагического поэта, взыскующего правды и справедливости, – таковы его стихи, публицистика, исторические и культурологические размышления в его статьях.

Трагизм поэзии Калюжного ещё и в том, что он почти с детской наивностью святой простоты предельно автобиографичен и откровенен в своих стихах, в своём упорстве, в доверчивости, в обидах, в любви и непримиримости. Уже само вхождение в литературу в конце 70-х – начале 80-х годов прошлого века стало потрясением для него от встречи с незнакомой ранее действительностью: «Я к вам спешил, надеждой окрылённый, / Ища глубин поэзии живой. / И вот, прошедший грозы, раскалённый, / Стою в кругу желанном как чужой…»

И вот он уже извлекает первый горький урок из того, что Н. Ракитянский, профессор МГУ, в замечательной статье о поэте очень точно назовёт одной из важнейших «проблем неузнавания»:

Добро, собратья! В холоде разлада

Я сам не верю в то, что мы родня.

Поднять бы в небо вас, тряхнуть как надо,

Как в нём тряхнули некогда меня.

Так в его стихи врывается биография с её крутыми разворотами. С детства Григорий хотел быть военным лётчиком, стал гражданским штурманом. Летал на Ту-104. Однажды на встрече с молодыми литераторами писатель Фёдор Абрамов предложил ему сосчитать из кабины самолёта, «сколько сёл и деревень уже ушло в небытие и сколько их ещё осталось в России». Молодой штурман серьёзно воспринял слова писателя, которые вскоре кардинально изменили его судьбу. Сличая наличие реально существующих населённых пунктов с полётной картой 1947 года, он пришёл к ошеломляющему выводу: счёт потерь ежегодно идёт на тысячи…

С той поры Г. Калюжный не находит себе покоя, понимая, что надо бить во все колокола, предупреждая о надвигающейся демографической катастрофе из-за гибели крестьянской Атлантиды.

Так, в кабине самолёта, в зоне немедленной ответственности, на небесах, рождался самобытный, беспокойный современный поэт и мыслитель. В жаркое лето 1972 года во время полёта из Иркутска в Ленинград Калюжный впервые увидел, как горят леса. Горели они от Иркутска до Ленинграда, до Пскова, до Минска – очагами. Тогда и появились у него знаменитые строки: «Земля – корабль, что бури ждёт, / И только чувство экипажа / Её от гибели спасёт...»

Он всё чаще задумывается над тем, что есть человек, делая его центральной ответственной фигурой в природной и этической экосистеме не только земного, но и вселенского масштаба. Отсюда особая ответственность, налагаемая на творческую личность, поскольку «непременным условием настоящего творчества», требует Калюжный, является «включённость в действительность, сопряжённая с незамутнённым чувством духовной навигации».

В его стихах ещё вспыхивают порой небесные отблески лётного прошлого. Но главным смыслом его творчества остаётся антропоцентричность – корневая традиция русской философии. Пример тому – поэтический образец «Человек». Одного этого стихотворения хватило бы, чтобы остаться в истории русской литературы:

…Так в чём же тайна? Кто же я такой?

Себя пытал я, и меня пытали.

И кто-то бил железною рукой,

И чьи-то губы прах мой целовали.

Менялись поколения стократ,

И реками умы впадали в косность,

Но видел изумлённый Гиппократ –

Под кожею моей мерцает космос.

Во все века, на грани разрушенья,

Борясь с непониманием столиким,

Не над людьми ищу я возвышенья –

Я быть хочу себе равновеликим.

Таков он, настоящий поэт, максималист, Григорий Калюжный. Идеалист, спустившийся с небес, поверив, что может изменить этот мир к лучшему, причём изменить безотлагательно, здесь и сейчас.

Поздравляем Григория Петровича Калюжного с 75-летием! Здоровья, счастья, успехов во всём!