У всех участников дискуссии о современной литературе, которая идёт на страницах «ЛГ» с февраля, ощущается вполне естественная потребность: систематизировать текущий литературный процесс. В ином случае любая статья о современной литературе превращается либо в критический анализ одного-двух произведений, либо в читательский дневник, который отчасти случаен, отчасти отражает литературные вкусы автора. Сколь разнообразны сейчас литературные вкусы, можно судить по тем читательским дневникам, что представили на наше обозрение участники дискуссии: писатель Роман Сенчин, критики Андрей Рудалёв, Елена Сафронова, Алексей Колобродов, Мария Бушуева и другие авторы. Набор имён получился внушительный. А вот принципов систематизации найти, как мне показалось, не удалось.

Если воспринять художественную литературу как взаимодействие художественных текстов, то мы увидим, что этого взаимодействия как раз и нет. Нынешняя дискуссия в «ЛГ» это продемонстрировала. Каждый из её участников пришёл со своим списком писателей. Ни о каком взаимодействии художественных концепций, ни о каком приращении смыслов говорить не приходится.

И это обнаруживает особенность современной литературы. Если воспринимать литературный процесс как некую длительность, как развитие во времени, обусловленное причинно- следственными отношениями и закономерностями, то литературного процесса у нас нет. Нет взаимодействия между книгами, нет диалога: развитие во времени как бы редуцировалось. Но у нас есть литература – богатая, сильная, зрелая. Каждый год выходит множество книг, которые могли бы стать популярными, породить читательский отклик и критическую рефлексию. Налицо всё расширяющийся кадровый состав писательской среды. А вот читательская среда сужается и атомизируется, не представляет собой ту общность, какую являла ещё пару десятилетий назад. Напротив, чтение стало делом частным, утратило ту общественно значимую роль, которой обладало раньше; у читателя нет потребности поделиться своим читательским опытом, потому что у каждого он свой и общих книг (за редким исключением вроде произведений Е. Водолазкина или Г. Яхиной) просто нет. Мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией: богатая литература при отсутствии явно выраженной логики литературного процесса.

Поэтому сейчас логичнее говорить не о литературном процессе, развивающемся во времени, а о литературном пространстве.

И всё же что такое современная литература, когда она началась и чем она богата? Участники и организаторы нынешней дискуссии сошлись на том, что современная литература – это литература последнего десятилетия, 2010-х годов. Тенденция мерить литературу десятилетиями не нова: мы в своё время изучали литературу 1920-х годов, 30-х, 60-х... О чём говорит такая периодизация – по десятилетиям? О том, что мы пока не знаем тех закономерностей, которые определяют литературное развитие. Как только они прояснятся, периодизация станет иной.

Думается, что современная литература насчитывает не одно, а как минимум три десятилетия. Именно тогда, на рубеже 1980–90-х годов, возникли новые обстоятельства литературного развития, действующие и по сей день. Ушла цензура – впервые за триста лет литература перестала быть объектом идеологического давления и субъектом политических отношений. Однако политическая цензура тут же сменилась цензурой рынка, ещё более жёсткой и беспощадной. Политическую цензуру можно было обойти; цензуру рынка – нет. Существование русской литературы советского времени в рамках трёх подсистем (литература метрополии, диаспоры, потаённая литерату- ра) сменилось их соединением – период публикаторства, пришедшийся на те годы, резко изменил представления о современной литературе: как современные прочитывались отставшие тексты Булгакова, Платонова, Замятина, Набокова, Газданова, Ходасевича... Тот период поменял и представления о художественности литературы, показав возможности языка Андрея Платонова – романиста и образности Владимира Набокова. Соединение на одной журнальной странице художественных явлений, порождённых принципиально разными культурно-историческими обстоятельствами (контекстом русского Берлина 20-х годов, Нью-Йорка 40–50-х, советского ГУЛАГа, как это было у Солженицына или Шаламова), привело к тому, что привычный литературный процесс сменился литературным хаосом, перемешавшим десятилетия, столицы русского рассеяния, изысканный модернизм и жёсткий реализм с натурализмом. Литературный хаос привёл к господству постмодернизма 90-х годов, создал для него питательную ментальную среду, разрушив представления об иерархии художественных ценностей и культурных контекстов. Постмодернизм – не столько как эстетическая система, а скорее как мироощущение, как манера чувствовать и думать – завершил круг своего развития к началу нынешнего века. Роман Татьяны Толстой «Кысь», опубликованный в 2000 году, знаменовал разрушение постмодернизма изнутри постмодернистской эстетики: описывая жизнь в городе Фёдор Кузьмичск, стоящем на месте нынешней Москвы после некой космогенной катастрофы, бросившей человечество в доисторический период, она точно воспроизводит ситуацию, описанную Роланом Бартом в его статьях «Смерть автора» и «Нулевая степень письма». Автора больше нет, в качестве скриптора, обладающего нулевой степенью письма, выступает Фёдор Кузьмич, а в качестве читателя – главный герой Бенедикт. Толстая показывает, что обещанного Бартом рождения читателя, который как бы компенсирует смерть автора, не случилось: Бенедикт не может адекватно воспринять текст – будь то сказка про Колобка или трактат Шопенгауэра, бессмысленно переписанный скриптором Фёдором Кузьмичом. Этот роман замкнул путь развития постмодернистской эстетики на русской почве. Конечно, это не значит, что постмодернизму больше не бывать: роман В. Сорокина «Манарага» (2017) вполне постмодернистский. Просто «Кысь» Т. Толстой точно обозначил координаты, за которые нельзя выйти, находясь в рамках постмодернистской эстетики.

В таких обстоятельствах формировалась современная русская литература. Эти обстоятельства действуют и теперь. На их фоне происходила смена писательских поколений и репутаций. Не видя этого факта, нельзя понять логики современной литературы.

Смена писательских поколений – процесс естественный, но никогда он так явно не знаменовал смену литературных периодов. Из жизни ушли писатели, творчество которых определило основную проблематику и важнейшие художественные достижения литера- туры предшествующего периода, вто- рой половины ХХ века: Валентин Распутин, Василий Белов, Виктор Астафьев, Чингиз Айтматов, Юрий Бондарев, Владимир Маканин, Василий Аксёнов... В 2008 году не стало ближайшего к нам по времени великого писателя – Александра Солженицына.

Незаметно, но очень быстро литературными мэтрами, писателями старшего поколения стали те, кого ещё недавно воспринимали как молодых. Именно они сейчас определяют пути развития современной русской литературы: Юрий Поляков, Александр Проханов, Алексей Варламов, Владимир Сорокин, Людмила Улицкая, Татьяна Толстая... Разумеется, список может быть продолжен: говоря о современности, мы неизбежно субъективны.

Относительно недавно заявили о себе и стали определять характер современного литературного пространства Роман Сенчин, Алексей Иванов, Евгений Гришковец, Захар Прилепин, Дмитрий Быков. Как «беззаконная комета в кругу расчисленных светил» явились филолог-медиевист Евгений Водолазкин и романо-германист Гузель Яхина.

Смена поколений произошла одновременно со сменой писательских репутаций. Ю. Бондарев из писателя-шестидесятника, автора романа «Тишина», превратился в убеждённого сторонника консервативной идеи. А. Проханов, войдя в литературу с писательским поколением «сорокалетних», многие из которых подчёркивали отсутствие гражданского пафоса как одну из основ общей программы, стал убеждённым государственником. Из «колебателя основ» в художника и публициста, с тревогой констатирующего «государственную недостаточность» превратился Ю. Поляков. Такая перемена потребовала саморефлексии.

Размышляя об этом парадоксе литературной и политической жизни, Ю. Поляков писал в эссе «Как я был колебателем основ»: «Драма в том, что наша писательская честность была востребована ходом истории не для созидания, а для разрушения. <...> Почему? И могло ли быть иначе? Не знаю...» В самом деле, начав с критики армии и школы в ранних повестях «Сто дней до приказа» и «Работа над ошибками», Поляков в общественном сознании предстал как писатель, взыскующий перемен... Сейчас перед нами автор, скорбящий о произошедших переменах, воспринимающий «новое мышление» Горбачёва как последовательную дискредитацию советской идеологии, приведшей к крушению Советского Союза.

Эволюция политических взглядов и художественных вкусов писателя, как и любого человека, есть совершенно естественное явление. Но это никогда раньше не определяло в такой степени проблематику современной литературы.

Каждая эпоха предлагает исследователю и критику методологию изучения. Есть периоды, понять которые нельзя, минуя «-измы»: реализм, романтизм, модернизм... Таков Серебряный век, когда взаимодействие модернизма и реализма определяло динамику литературного процесса и даже такой убеждённый реалист, как М.Горький, не мог пройти мимо художественных открытий модернизма. И напротив, есть этапы, где важнее сама проблематика литературы, те «ценностные центры в идеологическом кругозоре», как сказал бы Бахтин, которые она развивает и исследует. Наше время именно такое. И хотя взаимодействие реализма, неомодернизма (теорию этого явления обосновывает современный исследователь Д. Кротова) и постмодернизма, пусть и исчерпавшего свой ресурс, нельзя не учитывать, всё же именно познание ценностных центров в идеологическом кругозоре эпохи определяет характер современной литературы.

Одним из них становится время. Время как проблема. Время, которое заставляет нас меняться. И меняет наши взгляды и репутации.

Для современной литературы характерно скорее переживание времени как потери связи. Время предстаёт как обманщик, и речь идёт даже не о потере связи человеческих поколений, а о разорванных связях между юностью и зрелостью. Речь идёт о разрывах, пришедшихся на одну жизнь. Или на много жизней людей одного поколения.

Трагическое переживание утраты времени как связи формирует проблематику романа Ю. Полякова «Любовь в эпоху перемен» (2015). В произведении противопоставлены два временных плана: перестройка с её новым мышлением и современность. Выясняется, что все возможности, которые обещала эпоха перемен, не были реализованы. Если угодно, это роман об иллюзорных возможностях. О том, как нас обманывает История.

В сущности, время – это удивительное явление. Его нельзя потрогать, как-то ощутить. Мы узнаём время лишь по изменениям, происходящим с нами. У него будто бы есть три составляющие: прошлое (которого уже нет, его не вернёшь, время необратимо), будущее (которого ещё нет); краткий миг настоящего, который почти всегда ускользает, моментально превращается в прошлое, стоит попытаться его поймать. Однако мы воспринимаем время как нечто целое – будущее и прошлое связаны причинно-следственно: те возможности, которые были заложены в прошлом, через настоящее реализуются в будущем.

Поляков обнаруживает полную утрату связи времён: никакие возможности, будто бы заложенные эпохой перемен, не реализовались в настоящем. Ни личные, ни общие. Время обмануло. Вот что значит «распалась связь времён». Смысл высокой трагедии сродни той, что переживал принц датский, постигает герой Полякова.

Категория времени предстаёт в современной литературе самыми разными своими гранями и формирует важнейшие аспекты её проблематики. В романе «Асфальт» Е. Гришковца представлен образ «пустого», лишённого смысла времени; время как иллюзия показано в романе А. Кима «Радости рая». Философская проблема соотношения времени и вечности решается на страницах «Лавра» Е. Водолазкина. Вечность представлена там как отсутствие времени.

Другая тенденция современной литературы связана с поисками экзистенциальных начал национальной жизни. Художественный мир этих произведений направлен на поиски надвременнóго, универсального. Конкретно-историческая детализация причудливо меняется: там, где когда-то была Пушкинская площадь, теперь возвышается деревянный идол (роман «Кысь» Т. Тол- стой); опричник ездит на «мерседесе», а голову собаки привязывает к радиаторной решётке, а не к седлу (В.Сорокин. «День опричника»). Из современных писателей Сорокин более всех стремится к созданию надвременного художественного мира, вскрывающего некие универсальные принципы национальной жизни – так, разумеется, как он их видит («Сахарный кремль», «Метель», «Теллурия», «Манарага»). Найти соотношение исторического и онтологического времени пытается Л. Улицкая («Зелёный шатёр», «Лестница Якова»). Вопрос о соотношении исторического и личного времени ставит Гузель Яхина («Зулейха открывает глаза», «Дети мои»).

Одна из глубинных целей литературы – борьба с энтропией, борьба с разрушительной силой времени, с той самой державинской «рекой времён», которая в «своём стремленье / уносит все дела людей / и топит в вечности забвенья». Задача литературы – противостоять «вечности забвенья». Книга может вернуть прошлое. Так происходит в недавнем романе Ю. Полякова «Весёлая жизнь, или Секс в СССР». Смешная и ироничная, она совмещает в себе интригу личную (начинающий литератор Полуяков безуспешно пытается ухаживать за вспыхнувшей звездой советского театра) и общественную, притом весьма значимую. Писатель с мемуарной точностью воспроизводит историю исключения из КПСС В. Солоухина, так, впрочем, и не доведённую до конца. Бытовые, культурные, социально- политические реалии позднего советского времени показаны с любовью и ностальгией. Кажется, это единственный пример современной литературы, где время не предстаёт в трагическом освещении. Усилия памяти становятся сюжетообразующей завязкой романа: устав от празднования своего юбилея, ныне маститый писатель Полуяков разбирает свой архив, где и обнаруживает пожелтевшие листы партийного дела вождя «русской партии» Ковригина-Солоухина. И о давно забытом начинает вспоминать. Так восстанавливается связь времён.

Одна из книг Владимира Набокова называется «Память, говори!». Этот императив вполне применим к современной литературе и может дать ей новые ценностные центры в идеологическом кругозоре современности.

 Дискуссия по теме «Литературное десятилетие: взгляд изнутри» была начата статьей Романа Сенчина «Под знаком сочинительства» (№5, 2020)