Цитировать самого себя – занятие спорное. Но не удержусь от соблазна. Как-то позволил себе запальчивую сентенцию: богема – может быть, лучший тип людей и лучшая общественная среда, которой Россия одарила человечество. Поводом для высказывания послужило воспоминание.

Дело было в начале 90-х. В ресторане «Русский самовар» на Манхэттене в Нью-Йорке однажды вечером сошлись знаменитые русские артисты, писатели, художники, музыканты. И те, кто перебрался за океан, и те, кто приехал ненадолго. Почти всех их, родимых, я помнил по бедной нашей юности: по спектаклям в полузапрещённых студиях, по ожесточённым спорам на вернисажах, по ночным шатаниям после очередной театральной или кинопремьеры. Все они в далёком Нью-Йорке были как из одной семьи.

Эти непутёвые «богемьены», или, как писал Василий Аксёнов, «богемщики», свою неважно одетую публику, тот самый народ, из которого вышли, любили и почитали куда больше, чем официальную элиту в костюмах из закрытого распределителя или магазина сети «Берёзка». Можно сказать, что классическая российская богема представительствовала за безъязыкий народ в высоких сферах искусства и в залах партсъездов, а в дни душевной смуты безотчётно искала у него поддержки. Даже те, кто покинул Родину.

Много грехов водилось за богемой. Но в одном не упрекнёшь. Даже ублажив самолюбие покупкой вожделенной «иномарки», процветающий «богемщик» редко когда заносился перед окружающими. Не отделял себя внутри себя от зрительской, читательской – народной – массы.

Богема фрондировала, ёрничала, злословила, но с народом, с улицей была естественно солидарна и слитна. Перечила власти, а вот с богатством себя не отождествляла. В этом и состояло, если вдуматься, прельстительное богемное обаяние.

Теперь мне совсем не хочется повторять свою старую фразу.

Правда в том, что нынешняя богема, вкусив прелести «свободного рынка», обуржуазилась, очерствела. Не в том беда, что её представители обеспокоены стремлением «рассекать» на самых дорогих авто, а фильмы снимать в интерьерах рублёвских вилл. Печальнее, что нахлынувшее изобилие постепенно, но решительно изменило внутренний мир многих из них. Разве можно было вообразить, что популярный артист, выбившийся из низов, будет эти низы по-хамски презирать? Или «забывать», что и сколько пил перед тем, как убить на своей машине работягу-курьера. Или после венчания в храме укатить на катафалке. Один обитатель актёрских общаг негодует на сограждан за то, что они не пропускают его без очереди. Глядишь, вскипит праведная обида, что в пояс не кланяются. Былой любимец андерграунда с гордостью признаётся, что его внуки ни слова не знают по-русски. И как мы переживём столь драматическое охлаждение былого кумира к языку, который вывел его в люди?!

Завсегдатаи богемных тусовок, сами себя назначившие в публичные трибуны, клеймят народ за отсутствие политического темперамента. На деле же их собственный темперамент самодовольства мешает им приглядеться к нуждам и потребностям своего народа, к его душевным склонностям и чаяниям, а также уразуметь, отчего он равнодушен к их пламенным, но пустым обличениям.

Анна Ахматова находила опору в сознании, что была со своим народом именно там, где был и он. Белла Ахмадулина без кокетства называла себя дочерью и внучкой московских дворов. Нынешние тусовщики, возомнившие себя «бомондом», даже вообразить не могут, насколько их спесивое барство отдаёт лексикой и повадками Смердякова и чеховского лакея Яши.