Наш сегодняшний собеседник искал цезий на Кольском полуост­рове, защитил кандидатскую по математике, создал целую фило­софскую концепцию, поставил во МХАТе имени Горького булга­ковский «Батум», он может собрать стотысячный митинг, прекрасно декламирует стихи, был непосред­ственным участником ключевых событий в новейшей истории страны... С вопроса об источнике талантов мы и начали разговор с лидером движения «Суть време­ни» и художественным руководите­лем «Театра на досках».

– Сергей Ервандович, вы родились в семье учёных, отец, выросший в глухом селе в Грузии, был историком, мама – литературоведом. Если добавить к этому, что среди ваших предков были настоящие бароны, ваш дед по линии матери – офицер царской армии, перешедший на службу к красным и ими же расстрелянный в годы сталинских репрессий, а прабабушка – вовсе урождённая княжна Мещерская, то, наверное, такой «генетический винегрет» не мог не сказаться на вас?

– Не знаю, как насчёт генов и винегрета, но семья дала мне очень многое, и главное – я рос в атмосфере любви и взаимного уважения. И ни разу – ни разу! – ни моя бабушка, Мария Семёновна, ни кто-то из её дворянской родни не позволил себе высокомерного отношения к людям «низшего сословия». Это были настоящие русские интеллигенты. Вот как-то моего деда, Сергея Николаевича Бекмана, офицера, перешедшего на сторону красных и выбранного солдатским комитетом, спросили: как так получилось, что он, дворянин и «белая кость», теперь с большевиками? Он тогда ответил, что большевики сделали много хорошего – при них солдат перестали мордовать, рабочие и крестьяне могут учиться и получать профессию. Правда, он никак не мог понять, отчего в стране так много нищих и почему большевики никак не могут нормально распределить то, что отнято у «старорежимных». Принял новые порядки и другой мой родственник по материнской линии, которого мать звала дядя Аля. По происхождению он был прибалтийским бароном. После революции он отбросил от фамилии приставку «фон» и уехал в Одессу, где стал директором ипподрома. Это был настоящий оптимист. Он говорил: «Лошади государственные, корм есть – что ещё нужно для хорошей жизни?» Многие оставшиеся в СССР аристократы тогда спокойно строили отношения с людьми всех социальных слоёв. Конечно, они, как и все, терпели немалые лишения. После революции моих дворянских родственников, что называется, уплотнили. Им от многого пришлось отказаться. Но от собак отказаться было невозможно, а в случае с дядей Алей – и от лошадей тоже. У брата моей бабушки была собака, борзая Мисс. Как-то, уже в двадцатые годы, бабушка позвала гостей. Время было голодное. Гостей надо было чем-то угощать, и бабушка нажарила драники. А Мисс сожрала все прямо со сковороды. Бабушка была в отчаянии, она не знала, чем угощать гостей, а её брат возмущенно кричал, что теперь бедняжка Мисс потеряет нюх…

– Неужели все вот так легко приняли «новые порядки» после революции?

– Ну, я бы не сказал, что все. У моей прабабушки Елизаветы Сергеевны была сестра, так она «оптом» костерила всех – большевиков, евреев, Романовых, Сталина, которого она числила исчадием ада и называла «сухоруким кавказцем». Но Сталина эта дама считала ещё и «бичом Божьим», потому что он уничтожил люто ненавидимый ею род Романовых. Думаю, это были отголоски старых аристократических «разборок» – те же Мещерские, Долгорукие, Салтыковы и представители других древних русских аристократических фамилий считали Романовых выскочками, самозванцами и узурпаторами трона. А главное – Романовы в глазах этой старой аристократии были «немцами», «гессенцами», «гольштинцами». На этот счёт даже есть байка. Когда Александру III сообщили, что Екатерина родила Павла не от мужа, а от фаворита Салтыкова, он перекрестился и сказал: «Слава богу, мы русские!» Но потом императору сказали, что Екатерина была верна супругу, после чего Александр опять перекрестился и выдохнул: «Слава богу, мы – законные!»

– В былые времена брак вашей мамы, представительницы одной из самых знатных аристократических фамилий России, и отца, родившегося в бедной крестьянской семье, назвали бы мезальянсом…

– Никакого «мезальянса» не было. И не только потому, что большевики отменили сословия. Мой отец, Ерванд Амаякович Кургинян, действительно был, что называется, из «низов». Но советская власть дала ему, как и миллионам людей, возможность расти, учиться, развиваться. Да, ничего не давалось даром, и чтобы прокормиться, отец ночами разгружал вагоны, к тому же поначалу хватало проблем с неродным для него русским языком. Но он старательно учился, яростно впитывал новую для себя культуру, оказался заядлым театралом, обожал МХАТ, был поклонником Хмелёва и Андровской. Отец стал известным историком, доктором наук. Вот что дали людям большевики – они передали бывшим «низшим слоям» традиционную и антимещанскую русскую культуру, великую русскую литературу, классическую музыку, театр, балет, науку. Всё, что раньше было достоянием достаточно узкого элитного круга, стало достоянием всего народа. И, таким образом, народ должен был «перепрыгнуть» через пропасть мещанства и буржуазности, и «добуржуазные» слои соединялись с «послебуржуазными». Доходило до курьёзов: скажем, ЦК и правительство приняли специальное постановление о выпуске «Советского шампанского» – чтобы народу был доступен и этот «напиток аристократов»…

– А этнического «диссонанса» в вашей семье тоже не было?

– Никогда не было даже ощущения каких-то «диссонансов» – социальных или тем более этнических. Империя и не предполагает этнических разделений, в империи все – её граждане. Конечно, всякое бывало. Когда отец поступал на работу в МОПИ, ректор института, профессор Ноздрёв, сказал ему: «У вас, Ерванд Амаякович, все хорошо, но вот акцент…» Отец ему ответил: «Вы несколько десятилетий восхищались говорящим с сильным акцентом Сталиным, называли его гениальным оратором, чем же вам не нравится такой же акцент у меня?» После этого Ноздрёв взял отца на работу.

– Возможно, в том, что брак ваших родителей не стал «неравным», сыграло свою роль и то, что они занимались наукой?

– Да, отец и мама, Мария Сергеевна, были учёными, мама работала младшим научным сотрудником сектора теории литературы Института мировой литературы имени Горького. Она была автором ряда монографий, её считали одним из лучших специалистов по Томасу Манну. Родители всегда относились друг к другу с огромным уважением, у них были абсолютно равные, дружеские, очень тёплые отношения, они по-настоящему заботились друг о друге. У нас часто гостили мамины родственники, не то что потомственные, а столбовые дворяне, но они никогда не позволяли себе даже лёгкого намека на то, что у моих родителей «неравный брак». Это были образованные, в высшей степени культурные люди, и в этой среде считалось неприличным кичиться происхождением, куда-то «пролезать» и чего-то добиваться окольными путями.

Помню, как-то друзья отца из числа советской номенклатурной элиты предложили устроить меня в знаменитую английскую школу № 1 в Сокольниках. А мама была категорически против. Только через много лет я понял: она не хотела «ремейка», когда после обещания равенства в стране вновь появляется «элита», на сей раз – вульгарная мещанская, номенклатурная «аристократия». И мама, не желая, чтобы я соприкасался с этой «новой элитой», настаивала, чтобы я учился в обыкновенной школе рядом с домом. Больше всего мама ценила чувство собственного достоинства, из-за этого даже не вступила в Союз писателей, хотя в те времена это давало немало «бонусов», от возможности получения хорошей квартиры до путёвок в коктебельский Дом творчества. Причину этого я понял, когда мама обсуждала со мной Синявского, диссидента, дело которого взорвало московскую интеллигенцию. Он был сотрудником института, где работала мама. Как-то она спросила меня: «Зачем Синявский вступил в Союз писателей? Там же в уставе социалистический реализм и всё прочее». Я ответил, что «наверное, он не мог бы иначе работать». Она сказала: «Я-то не вступаю в Союз писателей и работаю, и мои книги выходят». Тогда я спросил: «А почему ты не вступаешь в Союз писателей?» Она ответила: «Потому что не хочу лишний раз лицезреть физиономию человека, с которым надо вести собеседование перед вступлением в Союз писателей».

– Как случилось, что сын родителей-гуманитариев пошёл учиться в Московский геологоразведочный институт, стал кандидатом физико-математических наук, а потом вновь вернулся в гуманитарную сферу? Сработали гены – и «технарь» стал гуманитарием?

– Увы, «технарём» меня трудно назвать, техника и я – вещи несовместимые, и в своё время меня не допускали до советских ЭВМ, потому что считалось, что при мне техника перестаёт работать. Скорее, я был теоретиком и, смею надеяться, внёс свой скромный вклад в развитие математики и геофизики. В математику я попал, можно сказать, случайно. В школе учился хорошо, легко окончил её с золотой медалью, как-то победил на какой-то большой олимпиаде по математике. Меня тут же стали сватать во 2-ю математическую вечернюю школу. Там уже была не просто алгебра, там была сложнейшая математика. В школе её создатели практиковали дух элитарности, делили учащихся на «просто способных», «талантливых» и «гениев». Поначалу меня отнесли к «просто способным», меня это, что называется, «заело», и я на три месяца засел за учебники, да так, что мама стала беспокоиться. Но зато вскоре я был признан «талантом», а потом – и «гением». После чего мне предложили перейти в дневную математическую школу, но я в очень резкой форме отказался.

– Почему?

– Может быть, я так резко отреагировал на нездоровый дух избранности, внушаемый там мальчишкам, потому что родители привили мне неприязнь к элитарности. Возможно, поэтому не стал поступать и в какой-то гуманитарный вуз, – не хотел пользоваться связями родителей и стать, извините, «элитной сволочью», и в учебные заведения, где людей заранее делят на «просто способных», «талантливых» и «гениальных» тоже не пошёл. Ко всему прочему, мои родители опасались, что в каком-нибудь МГУ или того паче, в МГИМО, я начну высказывать свои нестандартные точки зрения на советскую действительность и это кончится плохо. А, главное, они считали, что я должен сам решать. И я решил – что дружба дороже, и вместе с товарищем поступил в Московский геологоразведочный институт. В этой профессии меня привлекла возможность путешествовать, к тому же в институте были хорошие спортивные секции, например по экстремальному туризму. Правда, почти сразу я пришёл в ужас – обнаружилось, что в этом вузе тоже есть начертательная геометрия… Но меня взяли на кафедру математики и электроники как теоретика, там я чувствовал себя куда уютнее. А главное – в институте было много студентов, одержимых антимещанским духом, духом странствий, очень чутких ко всему гуманитарному.

– Свой первый спектакль вы поставили в институте?

– Нет, ещё в десятом классе школы. Пьеса называлась «Человек». Я сразу «заболел» театром. Во МГРИ мне удалось собрать интересный коллектив, – сначала в обычный драмкружок, а потом возникла театральная студия. Там я познакомился и со своей будущей женой Марией, там же сложился круг самых близких моих друзей. Это были самые счастливые годы, и поступление в МГРИ я считаю «счастливым билетом». Хотя, конечно, всякое бывало. Например, когда наши танки вошли в Чехословакию в августе 1968 года, я был комсоргом практики. И на утренней линейке в Загорске сказал построенным на линейку студентам, – а это были не десятки, а сотни людей, – что считаю ввод войск в Чехословакию глубокой ошибкой. Сказанул бы я подобное в МГУ или где-нибудь ещё – плохо бы это кончилось. А во МГРИ сошло с рук, и это, и многое другое. Знаете, есть такая военная поговорка: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют». Если тебе всё равно работать в Магадане или ещё в более глухих углах, то есть ли смысл отправлять тебя туда в другом качестве? Это, конечно, шутка, но всё было вовсе не так безоблачно. И если в Загорске и потом ещё несколько раз на мои «выкрутасы» закрывали глаза, то позже, уже на последнем курсе, один будущий известный журналист написал на меня донос, обвиняя в ревизионизме, чтении нелегальной литературы, потому что я проводил политинформацию, критикуя самиздатовскую книжку Авторханова. И неприятности всё же случились, но умеренные – оказался закрыт путь в аспирантуру. Правда, в итоге вместо дневной аспирантуры МГРИ, я с помощью своих педагогов оказался в дневной же аспирантуре, но гораздо более престижной – института Океанологии. Так что жертвой советской ортодоксии себя никак не считаю. А тот, кто написал на меня донос, сначала стал высокопоставленным комсомольским работником и орал о своей ортодоксии, а потом стал ярым антисоветчиком.

– С театром связана немалая часть вашей жизни, ведь в 1983 году вы заочно окончили Театральное училище им. Б. Щукина по специальности «режиссура драмы» и даже входили в комиссию по новым театральным формам Союза театральных деятелей РСФСР. Ваш спектакль по пьесе Кромерлинка «Великодушный рогоносец» был запрещён в 1983 году. В 1992-м запретили ещё один – «Батум» М.А. Булгакова, поставленный во МХАТе Дорониной. Вы были инициатором социально-экономического эксперимента «Театр-студия на коллективном подряде», в результате чего появился профессиональный «Театр на досках». Что для вас театр? Место, где можно отдохнуть душой и сердцем от мрачноватой реальности?

– Театр для меня не отдушина, а «почва и судьба». Помните, у Пастернака: «И тут кончается искусство и дышит почва и судьба... » Хотя, не стану скрывать, поначалу педагогический коллектив Щукинского училища воспринял меня как «чужака», ведь я пришёл из науки, а «избыточный интеллект» в театральной среде почитается за тяжкий грех. Но к концу обучения я из подозреваемого в «избыточном интеллекте» превратился почти в любимца. Этому способствовал поставленный мной на четвёртом курсе отрывок из чеховской «Скучной истории». К этому моменту за билетами на мои спектакли выстраивались длинные очереди. Театр становился местом паломничества нашей интеллигенции, охочей до авангарда. Потом, правда, я стал отстаивать советские ценности и нерушимость СССР, и меня за это стали травить. Но это уже другая история. Что касается театра «На досках», он никогда не прекращал работу, развивал свой стиль, свою школу, сейчас в репертуаре десять спектаклей. Кроме основной «старой» труппы, есть активно играющая студия, очень талантливая молодёжь из «Сути времени». Театр для нас – возможность понять через сценическое действо то, что простым размышлением или в дискуссии не улавливается. Понять самим и дать возможность другим присоединиться к этому процессу своеобразного исследования – вот ведь какая задача. Это очень интересно – мистериальный театр.

– Вас нередко можно видеть на телевизионных политических ток-шоу. Это просто способ разным людям заявить о себе, «попиариться» или площадка, где в спорах рождается истина? Но формат таких ток-шоу требует не поиска истины, а банального скандала, нагнетания эмоций. Возможно, там уютно чувствуют себя персонажи вроде дежурной исполнительницы «белого шума» Янины Соколовской, явно путающей телестудию с одесским Привозом. Может, все эти ток-шоу – скорее политический театр, участники выполняют расписанные для них роли?

– Беда в том, что в подобных ток-шоу нет диалога, а есть монологи, а значит, полноценность дискуссии под вопросом. Но запрос-то на дискуссию огромен. И в иных формах он удовлетворён быть не может. В великой русской культуре мы видим «лакуну дискуссий». Если на Западе и в Византии ещё с античных времён диспут был нормой жизни, то на Руси, так уж сложилось, диспутов не вели. Православная культура, в отличие от католической, оказалась в существенной степени вне этой традиции, – возможно, потому, что полемика у нас не считается конструктивной, ибо расшатывает централизацию, а власть императора у нас всегда была выше власти патриарха.

Конечно, в ХIX веке в России появились суды присяжных и блестящие адвокаты, но и тогда, и в советские времена, да и сейчас, культура дискуссий оставалась сильно «зажатой», она выживала разве только в точных науках, в математике и физике, где есть «демократия интеллекта», «свобода и равенство у грифельной доски», поиск истины, а не попытка «переорать» оппонента. Не случайно же именно методологическая школа логики внесла свой вклад в возрождение у нас хотя бы понятия интеллектуальной дискуссии. Я не отказываюсь от участия в телевизионных ток-шоу, считаю, что глупо было бы не воспользоваться возможностью донести до зрителя идеи движения «Суть времени», высказать свою точку зрения на проблемы страны и мира…

– И вы нередко оказывались победителем таких телевизионных ристалищ…

– Возможно, в этом «виновато» моё двойное или даже тройное – гуманитарное, в силу семейной традиции, театральное и математическое – образование. Во всяком случае, я быстро успевал произвести некую концептуализацию в одном слове, создать матрицу интеллектуальной дискуссии. В результате разговор не превращался в «базар». Конечно, кто-то считает «странными» все эти политические ТВ-шоу, но пока это, повторяю, единственные площадки для дискуссий, других-то серьёзных площадок нет. Да, эти шоу напоминают спектакли, кто-то и впрямь приходит сюда «попиариться», и меня это тяготит, но я понимаю, что исчезновение ещё и этих площадок сделает невозможным вообще любую общественно значимую дискуссию, её просто негде будет вести.

– А интернет? Там тоже можно спорить, высказывать свою точку зрения на те или иные события и явления…

– Я бы не назвал это дискуссией в полном смысле слова. Конечно, в Сети можно писать всё что угодно, там много диковин, и каждый чудак – Бетховен, но насколько всё это приближает к истине – вот в чём вопрос.

– В начале 2011 года вы создали и возглавили движение «Суть времени». Нередко можно слышать, что сюда вошли сторонники «красного реванша» и восстановления обновлённого СССР, собравшиеся вокруг вашего цикла передач «Суть времени». Вы хотите «реставрировать» империю в каком-то новом качестве?

– Реванш и реставрация – разные вещи. Реставрация никакого продуктивного начала не несёт. Это хорошо показали ещё попытки реставрации во Франции. И Людовик XVIII, и Карл IX потерпели фиаско, итогом их «реставрационного» пересмотра Великой французской революции стала странная и нежизнеспособная государственная «композиция». А когда к власти пришёл корсиканец Бонапарт, он не реставрировал монархию Бурбонов, а превратил Францию в новую империю. Может быть, не случайно и на императорской мантии Наполеона были вышиты не королевские лилии Бурбонов, а пчелки Меровингов – Наполеон явно апеллировал к старым королям, чтобы предъявить какую-то традицию и при этом не иметь к Бурбонам никакого отношения. Сделанное Наполеоном было реваншем, но реваншем не «королевской партии», а Франции, быстро ставшей полноценной империей. Реванш очень часто воскрешает погибающие государства. Что касается нынешней России, то, уверен, именно реванш – единственная наша национальная идея, живущая в сердцах почти каждого гражданина РФ.

– И что же, мы все – реваншисты?

– Давайте рассуждать. После развала СССР все быстро поняли, что проиграли. Кто-то говорит об этом открыто, кто-то прячет эту мысль внутри себя, третьи считают, что об этом «неудобно говорить», четвёртые «дёргаются»… Но все, даже записные либералы, понимают, что проиграли. Идея реванша сидит сейчас внутри каждого русского, и никакой другой объединительной национальной идеи нет. И в 2014 году Крым стал не чем иным, как «слабым дуновением» этого реванша. Признаем, с развалом СССР проиграли все, потому что это был триумф «низменности», это была победа мещанского буржуазного «низа». А это, согласитесь, тягостно. Выступая с передачами «Суть времени», я назвал это продажей первородства за чечевичную похлёбку. Вдобавок нас ещё и обманули. И это теперь понимают все. Нам внушали ложные представления, – например, что мы станем частью благородного и любящего нас Запада. Потом оказалось, что западное благородство – миф, и не любят нас, да и с какой стати ожидать любви от конкурентов? Когда мы воочию увидели западный «рай», он оказался не таким райским местом, как нам рассказывали. Это как в бородатом анекдоте про рай и ад: одно дело туризм, и совсем другое – ПМЖ…

– Мы увидели Запад как место поклонения золотому тельцу?

– Именно! Но мы-то были совсем другими, мы ещё и о душе, и о духе думали. Хотя… Не было бы мещанской заразы внутри нашего общества, не рухнул бы Союз. В советские ещё времена моя мама поехала в командировку в Восточную Германию. И вот одна дама ей страстно так говорит: «Если бы вы знали, как я хочу «Мадонну»!». Мама, конечно, немного удивилась, но подумала: какая одухотворённая женщина! Потому что Мадонна у мамы ассоциировалась с картинами Леонардо и Джотто, но никак не с модным в определённой среде немецким сервизом… С мамой из-за этих её представлений вообще нередко случались разные истории. Вот стоит она в магазине в очереди, видит на прилавке конфеты «Му-му» и говорит: «Какая странная собака!» А люди в очереди смотрят на неё, как на сумасшедшую, – они-то знают, что на фантике нарисована корова. Мама же знала только одну Муму – тургеневскую собачку, но никак не корову… Эта история с «Мадонной» мне кажется существенной в плане пояснения произошедшего. Кому-то нужна была настоящая Мадонна, а кому-то – сервиз. Кому-то духовные ценности, а кому-то – нечто низменное. Победили те, кто вожделел этой самой низменности.

– Вы говорили о победе «низменности», «низа» над «верхом», или, проще говоря, победе желудка над душой. Согласитесь, что-то есть в религиозном понимании данного Богом выбора: у хомо сапиенса есть желудок, который надо регулярно наполнять едой, и это наша «заземлённая» часть; но есть ещё и душа, которой хочется не только колбасы, и дух, который не может замыкаться только на вопросе «что бы ещё съесть?». И нам всё время приходится стоять перед выбором: что главнее – желудок или дух? Ну чем не драма бедной человеческой природы?

– Вы верно заметили – это и впрямь драма. Если посмотреть на историю, мы увидим сменяющие друг друга циклы взлётов и падений. Побеждает высокая мечта, но потом начинается движение вниз. Великая Микенская культура срывается в тёмные века. Потом – новая волна восхождения, классическая Греция. После падения Древнего Рима – снова тёмные века. А потом восхождение, величие Проторенессанса и Ренессанса. Когда случился крах коммунизма и СССР, наши идеологи поведали публике, что есть естественный материалистический закон, когда все едят всех, и побеждает сильнейший, и всё решит конкуренция на свободном рынке, и иного нам не дано. Под этим названием вышел меморандум так называемых перестроечных сил. Этакий социальный дарвинизм. То есть каждый из нас – часть пищевой цепочки, и выживает тот, кто хитрее, зубастее и практичнее остальных…

– Человек человеку – волк?

– Если жить только «желудком» – да. Но коммунизм учил нас другому – человек человеку друг, товарищ и брат! Внутри победы социального дарвинизма мы долго не проживём, рано или поздно поднимется антимещанская волна, её я и называю красным реваншем. Марксизм и коммунизм – это диалектика духа, и Маркс, которого почему-то пытаются сделать вульгарным материалистом, говорил о победе не чрева, но духа. Согласно Марксу, отчуждение от родовой сущности означает духовную смерть. Маркс прямо об этом говорил, причём неоднократно. Ещё он говорил, что человек способен перейти из царства необходимости в царство свободы. А что такое царство свободы как альтернатива царству необходимости? Это царство, где перестают действовать примитивные природные законы, построенные по принципу «съешь ты, а не то съедят тебя». Человек человеку – не волк. Из этого и исходило коммунистическое движение, и не случайно в известной песне есть слова: «…в царство свободы дорогу грудью проложим себе». Человек свободный и есть новый человек. Кстати, моя мама участвовала в написании монографии «Литература и новый человек». То есть в СССР такие исследования не запрещались, хотя особо и не афишировались – очевидно, что без идеи нового человека никакой коммунистический проект существовать не мог.

– Речь идёт об объявленной коммунистами новой исторической общности людей – советском народе?

– Скорее, речь – о плавильном котле, в котором рождается новый человек. Посмотрите, русские не хотят становиться просто нацией – они хотят быть центральным имперским гиперэтносом, вокруг которого крутится вся система государства и общества. Поэтому именно русские, а не немцы или французы, восприняли Марксову идею, «узнав» в ней нестяжательство. Сегодня вопрос стоит ребром: либо мы будем погребены под пластами «низменности чрева» и погибнем, либо восстановим понятие духа – и тогда выживем. А это и есть марксизм, и мне смешно, когда пытаются противопоставить Маркса и дух. Но в СССР коммунисты не смогли очистить зёрна от плевел и выявить сущностное содержание коммунистической идеологии – и великий коммунистический проект рухнул под грузом собственных грехов. Мы забыли об идее нового человека – и сразу ушли в тупик со столбовой дороги коммунистического движения. О хлебе помнили, догоняли и перегоняли Америку, но забыли о духе – и стала рушиться вся коммунистическая конструкция, а там развалился и Советский Союз. В постсоветский период, если верить тому же бывшему министру Козыреву, элита решила сделать национальной идеей деньги. То есть буквально восстановить культ золотого тельца. Да, есть религиозные люди, они верят в силу духа, а остальным что прикажете делать? Ну заработал человек кучу деньжищ – а дальше-то что? Желудок набил, всё хорошо, но – чем заполнить духовную пустоту? Эта пустота и есть то, что я называю «кризисом модерна». Проще говоря, такой «желудочный» подход к бытию ведёт к гибели. Нельзя всё время уныло пережёвывать жвачку на обломках европейского «модерна», мир уже вошёл в стадию предсмертных конвульсий.

– Вы ведь неверующий человек?

– Да, я светский человек. Но я, например, твёрдо убежден, что духовное тело реально. На этом убеждении держится и вся моя политическая деятельность, и работа режиссёра в нашем «Театре на досках». Физическое тело без духовного сигнала и пикнуть не может. Есть состояния, когда заболевает дух, а не душа. И тогда появляется пустота. Ведь что такое мещанство? Это и позывы «низа», и зудящая, воющая духовная пустота, дыра, вакуум. Эту пустоту пытаются заполнить дешёвыми удовольствиями, только бы не болело. Но будет пусто, и будет болеть, пока пустота не заполнится светом. Иначе всё заполнит тьма.

Мы исследуем псевдолевые движения, где пытаются говорить на какой-то марксистской «фене» и выдвигать против «Сути времени» бессмысленные обвинения в оккультизме. При этом сами обвинители занимаются кроулианским тёмным оккультизмом, а то и сатанизмом. С политологической точки зрения это называется «тёмная оккультизация политического протеста». Когда-нибудь обезумевшие и осёдланные этой фигнёй люди будут переть напролом, пытаясь прикрыть духовную пустоту хоть чем-то. Потому что пустота не может быть долго заполнена шмотками, жратвой и извращениями. Рано или поздно она заполнится – либо светом, либо окончательной тьмой. И если об этом не думают даже религиозные деятели – приходит сатанизм и «потребитель» оказывается осёдлан бесом. «Суть времени» видит это. Если проспать ещё пару-другую лет – это увидят все. Только бы не было поздно…

– А вам не кажется, что «новая культура» сатанизма и прочей оккультной дичи уже вытесняет христианство и другие традиционные религии?

– Знаете, христиане думали, что после победы над коммунизмом у них начнётся этакий Ренессанс. Ничего подобного не случилось. Посмотрите на Польшу, сегодня она впереди планеты всей по грубому сатанинскому року. Иоанн Павел Второй называл это «цивилизацией смерти», когда рушатся все мировые религии и даже патриархальное язычество и начинается реванш ведьм и культа Кибелы. Посмотрите на все эти гей-парады – это же сатанизм в чистом виде! Мир входит в эпоху безумия, напоминающую поздний эллинизм или закат Рима. И когда в Иерусалиме, где были прокляты содомиты, проходит очередной гей-парад или «марш шлюх» (есть и такой!), – никто там уже не смеет пикнуть о том, что это оскорбляет религиозные чувства людей. Потому что, видите ли, тогда это будет не толерантно и не политкорректно. О какой же свободе мысли и дискуссий может идти речь в таком случае? И после этого вы удивляетесь тому, что в октябре 1993 года, когда у нас стреляли из танков по зданию Верховного Совета, названному Белым домом, «интеллигенты» объясняли, что там, в Белом доме, засели нелюди и их можно убивать… «Верх» сокрушён, и мир уже полным ходом катится не к демократии, а к беспредельной диктатуре «низа». Мы забыли, что, пока человека сдерживает дух, человек находится в состоянии равновесия. Как только поводья отпущены – человек начинает бесноваться, как зверь, и уничтожает и себя, и мир – например, под лозунгами экологического спасения Земли.

– Ну да, и мир начинает слушать явно нездоровую шведскую девочку Грету и прочих кликуш…

– Это и есть безумие мира, лишившегося «верха». В переломные моменты истории кликуши и юродивые всегда в особом фаворе. Ведь шведская церковь уже успела объявить эту нездоровую Грету чуть ли не Мессией…

– Мир катится к чёрту? Нас ждет неминуемая гибель?

– Да, если мы не поймем, что спасение – в осуществлении реванша. Этот реванш может быть жёстким или мягким, он может закончиться победой или поражением, но он должен быть! И он может быть только красным реваншем. Почему красным? Потому что ресоветизация сознания уже состоялась. Об этом говорят все опросы. Я не буду подробно обсуждать, почему произошло именно так. Но то, что произошло так – понятно всем. Поэтому реванш может быть только красным. Другое дело, каким содержанием будет это наполнено. И чем обернётся. Победа «низменности» предполагает реванш духа. Он нужен России, и он нужен человечеству. Человеческая цивилизация либо погибнет под спудом «низменности», либо поднимется к высотам духа – и выживет. Если мы не вернёмся к красному реваншу, будет худо, потому что альтернатива реваншу – глубочайшее загнивание с последующим его тёмным оформлением.

– Насколько я понимаю, когда вы говорите о «кризисе модерна», речь идёт о разработанной вами концепции четвёртого (помимо модерна, контрмодерна и постмодерна) варианта развития общества – «сверхмодерна», изложенной в вашей книге «Исав и Иаков» и развитой в цикле программ «Суть времени», и вы считаете этот «сверхмодерн» единственно подходящим для развития России?

– Если посмотреть на сегодняшнее состояние сознания современного российского общества, то иначе как катастрофой смыслов его не назовёшь. Эта катастрофа стала одним из последствий горбачёвской «перестройки», когда идеальные ценности – коммунистические идеалы и связанные с ними смыслы – были заменены на материальные, то есть на потребление как цель жизни. При этом не случилось равноценной замены одних идеалов на другие. Мы, подобно Исаву, продавшему первородство за чечевичную похлёбку, обменяли свой дух на бесконечную и бессмысленную гонку за материальными благами. И нам хотя бы сейчас пора понять, что единственно возможная для России форма существования – это империя как союз равноправных народов, где русский народ играет государствообразующую роль и становится ядром, вокруг которого собираются другие народы.

– Старый Свет сегодня переживает тотальный кризис, и впору говорить о закате Европы. Сегодня эта дряхлая старушка – уже не та эффектная красавица, к которой мы стремились. Значит, Европа нам не нужна и входить в неё мы не будем?

– Дело даже не в дряхлости и увядании Старого Света, хотя эти дряхлость и увядание тоже стали прямым следствием «низменности» европейского модерна. Россия должна отказаться от идеи вхождения в Европу, поскольку это несовместимо с сохранением целостности нашей страны и может состояться только при одном условии – если Россия распадётся. Мы не можем войти в Европу ещё и потому, что Россия и есть Европа, но другая, альтернативная Европа. Россия – часть христианского мира, основанная на европейской культуре и наследующая её, но ведущая свою историю от Восточной Римской империи, от Византии, в то время как современная Западная Европа выступает наследницей Западной Римской империи.

Можно продолжать делать вид, что ничего страшного не происходит, но мы живём во времена мирового кризиса развития, а мир без развития чудовищен, и это – мир контрмодерна и постмодерна. Развиваться по законам модерна уже практически невозможно. Но нам и не надо никому подражать, ибо наша страна – источник знания о том, как развиваться не по правилам модерна. Россия обладает уникальным опытом альтернативного, неевропейского развития. Ведь наша модернизация не была классической, она проходила иначе, чем у всех остальных развитых стран. Модернизация предполагает атомизацию, разрушение коллективизма, а мы в развитии опёрлись на коллективизм. Я давно назвал такое развитие прорывом. Сейчас такое слово используют, что называется, в хвост и в гриву. А зря. Потому что прорыв – это развитие с опорой на коллективность. И я уверен – во всём мире только Россия способна развиваться не так, как это предписано модерном. Наше нежелание жить по лекалам европейского модерна – не прихоть и не следствие нашей «русской дури». Мы просто не можем иначе, мы должны развиваться вне рамок европейского модерна.

– Альтернативы нет?

– Альтернативой тут будет неразвитие, то есть фашизм и смерть. Применение же собственного опыта позволит России не только самой преодолеть регресс и начать развитие, но мессиански предложить человечеству путь преодоления кризиса модерна. Россия спасёт мир. Но сначала нам надо спасти себя. Даже на дне своего падения Россия имеет всемирно-историческое значение, наша всемирно-историческая уникальность – в нашей исключительности!

– А в чём заключается эта наша исключительность?

Как раз в том, что лишь Россия во всём мире способна развиваться не так, как это предписано модерном. У нас есть не просто абстрактная способность так развиваться. У нас, как я уже говорил, есть вековой исторический опыт этого другого развития. Россия остаётся живым хранителем знания о том, как это надо делать в ХХI веке, – именно поэтому нас хотят убрать с исторической сцены.

– А вот философ и писатель Михаил Веллер уверен, что Россию спасёт только строго ограниченная во времени и действующая в рамках закона диктатура. В пример Веллер приводит Пиночета в Чили и Франко в Испании – и тот и другой ушли, передав властные полномочия гражданским администрациям…

– Всё, что говорит Веллер, – структурно не разобрано, это такая красивая, яркая, но бесструктурная субстанция речи. Веллер сам себя запутывает. Диктатура Аугусто Пиночета – это диктатура военно-латифундистского класса, чётко построенного внутри Латинской Америки. Это младшие сыновья латифундистов, которые шли служить в армию офицерами, с ними вместе уходили их воспитатели-дядьки, становившиеся сержантами. Внутри вся эта армия – жёсткое кастовое целое, своего рода военная фазенда. То, что Пиночет чего-то там добился, – ложь. Вся эта «диктатура фазенды» была абсолютно жёстко привязана к американцам, и никакого экономического чуда при Пиночете не случилось. Экономическое чудо случилось при Кастро на Кубе. Фидель, воспитанник иезуитского колледжа, был левым диктатором с христианско-коммунистической идеологией, и это тоже латифундистская аристократия. Что-то похожее было у Перона. А правые диктаторы вроде Пиночета или Франко всегда существуют лишь как придатки американских интересов. Кроме того, ни в Чили, ни тем более в Испании диктаторы не ограничивали себя во времени. Конечно, вопрос не в годах, проведённых диктатором у власти. Вопрос в том, какая это диктатура, кто осуществляет этот проект и какими средствами он это делает…

– …а главное – какова его цель?

– Конечно, главное – цель. Вот цель красного проекта – совершенно новое существование человека и возможность его восхождения. Мы диктаторски расчищаем препятствия на пути восхождения человека.

– И всё же – вы считаете себя марксистом-ленинцем?

– В каком-то смысле – да. Хотя Маркс допустил фундаментальную ошибку, он почему-то поверил в то, что лишённый собственности пролетарий – природный нестяжатель. Но вот у пролетария появляется возможность стяжательства. И кого мы видим? Классического мещанина! Вы говорите, что не стать стяжателем пролетарию поможет партия? Извините, но партия большевиков, оказавшись у власти, заболела стяжательством ещё быстрее! Когда-нибудь я напишу пьесу о XII съезде ВКП(б). Это был неслыханный образец предательства! Соратники самым хамским образом предали Ленина. Да, он болел, но не настолько, чтобы уже совсем ничего не соображать. Напомню, что в это время Ленин написал замечательные работы, в том числе «Как нам реорганизовать Рабкрин» и другие. Тогда Ленин, ужаснувшись стремительности и масштабам разложения только что победившей партии и растущим комчванством партийной бюрократии, предлагал рассмотреть идею демократизации развращающейся номенклатуры, он говорил о включении рабочих в органы контроля. И что же? Они даже не приняли его предложения к рассмотрению – мол, умирает и пусть умирает. А после кончины те же люди водворили Ленина в мавзолей и сделали из него культовую фигуру. Но ведь то, что предлагал Ленин, могло спасти партию и страну от ухода в тупик. И в конце концов правящая партия, а вместе с ней и вся страна оказались в тупике: деградировавшая партия раскололась, а Советский Союз прекратил существовать.

– Ваша концепция была изложена в одном из выпусков телепередачи «Суд времени», потом из этого выросло целое движение, были стотысячные «антиоранжевые» митинги. Сторонники этого движения работают «за идею»?

– Да, все разговоры о «больших деньгах», за которые мы якобы «покупаем» сторонников, – досужая выдумка. Деньгами ни одно политическое движение не «подогреешь», а вот развалить можно. После передачи «Суд времени», где я дискутировал на Пятом канале с Млечиным и Сванидзе, и перед передачей «Исторический процесс», где я дискутировал на Первом канале только со Сванидзе, была пауза, и я решил рассказать о своей концепции в интернете. Моё выступление снимал на камеру зять. Он тогда сказал: «Если это посмотрят 150 человек, да ещё и напишут отзывы, то будет здорово». Он имел все основания так говорить, ведь темы передачи были крайне сложными. Но он ошибся. Практически сразу моё выступление посмотрели 20 тысяч человек, потом с каждым днём число зрителей увеличивалось, и я понял, что людям это интересно. К нам стали приходить сторонники, и они действительно работают за идею.

– «Суть времени» – это секта, некая «третья сила» или альтернативная оппозиция?

– «Суть времени» – не секта, а широкое левоконсервативное движение, которое верит в красный реванш. У нас жёсткая организационная структура, есть лидер, есть политсовет, и при этом есть демократическое обсуждение проблем, и это демократия дела, а не демократия голосований. «Суть времени» – своего рода орден, но прежде всего – это русское движение в имперском духе. Мы не хотим насильственно завоевывать «территории» – как только будет построена империя, к России сами потянутся наши соседи. У нас есть наработки в сфере духовных практик и психологии, но мы никогда не опустимся до плебейских оккультных фокусов. Распад СССР и то, что за этим последовало, мы действительно рассматриваем в категориях спасения и погибели. Погибель – это люмпенско-мещанская исступлённая религия потребления и низменных удовольствий, которая утопит весь мир. Спасение – на путях духа, и наше движение мыслит себя как новая генерация национальной интеллигенции, способной возглавить борьбу за красный реванш. Наше движение – это и попытка создать новую гуманитарную и в имперском смысле слова национально мыслящую интеллигенцию. Это пока только зародыш чего-то нового, и мы пытаемся создать это новое. И ещё. Мы, вопреки утверждениям некоторых «знающих людей», никогда не были «под Кремлём». Судьба всего, что было «под Кремлём», известна специалистам. Мы же выстояли именно потому, что всегда сочетали независимость, оппозиционность и отстаивание государственных интересов.

– Кого из ныне живущих или ушедших политиков вы уважаете как личность?

– Я могу не соглашаться с политическими воззрениями, например, аятоллы Хомейни, но не уважать этого человека нельзя. А разве не были великими личностями Рузвельт и Дэн Сяо Пин? Меня трудно назвать «верным путинцем», я часто выступаю против политики правительства, но я искренне уважаю Владимира Путина как политика, который не допустил падения страны в пропасть безгосударственности. А такое падение было очень высоковероятным. И повлекло бы за собой крушение страны и мира. При этом я, выступая на Поклонной горе, сказал, что являюсь противником политики Путина, говорящего о том, что коммунизм – это красивая сказка.

– Если вы ошибаетесь, можете публично признать свою ошибку?

– Если ошибаюсь – признаю.

– Самые плохие качества человека?

– Бесчестие.

– А самые хорошие?

– Честь.

– Что вы терпите с трудом?

– Отсутствие собеседника.

– Наверняка, вам давали немало советов. Какой из них оказался самым полезным?

– Самый хороший совет дал мне отец. Он сказал: «Поднял руку – бей. Даже если понимаешь, что зря, – бей. Нечего было руку поднимать…» Если рассматривать это как притчу, а это и есть притча, то налицо глубокий смысл. И ещё… Как-то, когда я ещё был аспирантом, пошли мы с отцом покупать мне костюм. И я продавцу переплатил десятку. Отец возмутился: «За что ты ему заплатил сверху?!» Ну, отвечаю, ты же сам даёшь деньги портному. Отец говорит: «Портной шил мне костюм, он заработал свои деньги, а ты, заплатив этому продавцу ни за что, поощряешь воровство, и если будешь так разбрасываться деньгами – откуда будешь их брать?» Мой отец был мудрым человеком…

– А самый плохой совет?

– Как-то в 1991 году ко мне пришёл один известный человек и сказал: «Мы назначим тебя на большую должность, если ты покаешься в том, что не осудил ГКЧП. Советую тебе по-дружески, скажи, что это была ошибка или что ты пошутил». И я подумал: если сейчас соглашусь, я потеряю уважение к себе, меня перестанут уважать мои близкие, и друзья, и соратники, а потом и вообще все люди. И я отказался.

– В чём люди заблуждаются на ваш счёт?

– Они думают, что я всегда хитрю, играю в какие-то игры и что под каждым моим действием лежит точный расчёт. Это не так. Я не Талейран и не холодный игрок в политические шахматы. И побеждал не потому, что «играл», а потому что в трудных ситуациях был искренним.

– 18 июня 2012 года вам присудили «Серебряную калошу» радиостанции «Серебряный дождь» за самые сомнительные достижения, в номинации «Великолепная шестёрка, или Всадники Апокалипсиса» с формулировкой «за отстаивание позиции с пеной у рта». Восприняли это с чувством юмора или всё же осталась обида?

– Знаете, многим людям не нравится моя независимость. Это для них как зеркало, в котором такие люди отражаются в невыгодном для них свете. Посмотрите на их главных пропагандистов – это Собчак, Сванидзе и Шевченко. Это особые персонажи, с особым типом существования. Обшутить и отодвинуть, нейтрализовать конкурента или соперника – их задача. Но я не вхожу в разряд статусных «развлекателей». Они хохочут над тем, что могло бы ещё их спасти. Им страшно признать, что гибнет их мир, и они хотят максимально растянуть «паузу комфорта» перед финалом – для них это важнее, чем хотя бы попытаться спастись. И им вряд ли будет до смеха, когда конь настоящего Всадника Апокалипсиса приложит их копытом по голове…

– Вы обрастаете легендами…. Вот одна из них. 11 февраля 2013 года вы проиграли бутылку конька, поспорив с кем-то, что Путин не приедет на Первый съезд родителей России. А Путин – приехал. Можете сказать, кому проиграли коньяк?

– Насчёт проспоренной бутылки – это действительно легенда. Я не знал, что Путин приедет на наш съезд, где мы критиковали российскую ювенальную юстицию. Но за день до открытия съезда у нас вдруг стали собирать паспортные данные, потом вывели из аренды VIP-ложу. И вот открывается съезд, я сижу в президиуме, а на сцену выходит глава президентской администрации Сергей Иванов, смотрит куда-то сквозь меня, и глаза у него при этом такие, как будто он увидел тигра. Оглядываюсь – и вижу, как из-за кулис выходит… Путин! Думаю, и Иванов не знал о том, что Путин приедет. Уж очень искренне он удивился. Конечно, Сергей Борисович – генерал КГБ, но он всё же не Смоктуновский, чтобы сыграть такое… А Путин тогда поддержал нашу точку зрения по поводу ювенальной юстиции, и это тоже было неожиданно.

– Что вы назвали бы самой большой ошибкой в жизни?

– Это не ошибка, а, скорее, сомнения. Вот когда не без моего участия сняли с повестки дня программу Явлинского «500 дней», об этом я не жалею и сегодня. Но когда случилась история с ГКЧП… Понимаете, я в этой истории не участвовал. Мы готовили XXIX съезд партии, хотели снять Горбачёва. Но если бы я верил в возможность спасти Союз с помощью чего-то сходного с тем, что случилось на площади Тяньаньмэнь, то, может быть, я мог бы что-то направить в эту сторону. Это было бы уже не ГКЧП, а другое. И вот я задаю себе вопрос: а может быть, то, что я в такой вариант не верил, было ошибкой? Может быть, тогда бы и Советский Союз существовал до сих пор? Но ведь это породило бы кризис капиталистических надежд. И сформировался бы огромный гнойник, полный разочарований и обманутых надежд. Такой гнойник непременно взорвался бы… Русские – не китайцы... Короче, я до сих пор не знаю, не было ли ошибкой с моей стороны неверие в возможность «русского Тяньаньмэня» в 1991 году. Наверное, если бы я был твёрдо уверен, что такой «русский Тяньаньмэнь», кровавое подавление сопротивления, принесёт благо моей стране – я со скрежетом зубовным поддержал бы это. Короче, я и сегодня не могу простить себе развала СССР. Да, я не был генсеком или членом Политбюро, но я ведь участвовал в политике. А распад СССР породил жуткие последствия. Спор с собой по этому поводу я веду постоянно…

– 14 ноября вам исполнится семьдесят лет. Что понял в этой жизни Сергей Кургинян?

– Я понял, что нельзя мириться с триумфом «низа». Я понял, что нельзя смиряться. И нельзя идти на компромиссы с более чем реальными всадниками настоящего Апокалипсиса.