Публикация статьи Ольги Андреевой «Вонь онучей: последний шанс русской культуры» (газета «Культура», 8.11.2022) вызвала определённый интерес и живые комментарии, что здорово в наше время – равнодушное к литературе. На мой взгляд, в тексте автора ряд бесспорных положений, которые, в общем-то, никто давно и не ставит под сомнение в силу их очевидности, соединяется с утверждениями, вариативными по отношению к истине. Поэтому считаю необходимым сказать несколько слов по этому поводу.

Начну с несомненного и безусловного. Да, деревенская проза – одно из самых ярких событий русской литературы XX века. Книги Шукшина, Распутина, Белова, Абрамова, Астафьева остались навсегда в русской литературе. Деревенщики не только рассказали о современности, но и открыли такую прежде запретную тему, как трагедия русского крестьянства 20–30-х годов. Они уловили «подземные колебания» советского общества в сонные семидесятые, приведшие к катастрофе девяностых.

Теперь о тезисах автора, творчески преображающих действительность, которые можно назвать одним словом – неправдой. Андреева пишет:

«Зато с начала нулевых деревенщикам выпала запоздалая слава, которая в контексте всего предыдущего выглядела скорее как издёвка. Только один Валентин Распутин получил три важнейшие национальные награды – премию Президента РФ (2003), премию Правительства России (2010) и Государственную премию РФ (2012)».

Эти слова соотносятся с другим утверждением:

«Стороны находились далеко не в равном положении. Городская интеллигенция имела куда больший доступ к издательским возможностям, нежели провинциалы с окраин».

Почему-то автор опускает, что Распутин дважды получал Государственную премию СССР (1977, 1987). Не обходили его и другие награды: орден Трудового Красного Знамени (1981), орден Ленина (1984). В том же году этим же орденом был награждён Василий Белов. И он также получил Государственную премию – в 1981 году. Фёдор Абрамов получил Государственную премию раньше остальных – в 1975 году. Астафьев – в 1978 году. Для того чтобы перечислить все награды Михаила Алексеева, необходим целый толстовский абзац.

Автор приводит слова Виктора Астафьева по поводу печальной судьбы писателя-деревенщика, отрезанного чьей-то злой волей от читателя:

«Любой деревенщик, порывшись в столе, найдёт вам десятки отповедей критиков, где в закрытых рецензиях, давая «отлуп» тому или иному ныне широко известному произведению, глумливо, с интеллектуальным сарказмом писалось, что в «век НТР и этакая вонь онучей», «да куда же вы идёте-то и насколько же отстали от жизни и передовых идей?»

С книгами у самого Виктора Петровича дела обстояли на удивление неплохо. Например, в 1968 году выходят сразу три его книги, две из которых в московских издательствах. В конце 70-х советский читатель получает четырёхтомник гонимого безвестными критиками писателя. И он не был исключением. К началу 90-х библиография Василия Белова насчитывала почти три десятка книг, включая трёхтомник избранного. Кстати, напомню, что многие тексты деревенщиков экранизировались – знак полного включения писателей в официальную иерархию культуры. У того же Валентина Распутина – автора, как мы знаем, не самого многопишущего – было шесть экранизаций.

Прекращаю занудствовать. Настоящая драма деревенщиков, как представляется мне, заключается в ином. Говоря честно о страшной судьбе русской деревни, они восстанавливали картину прошлого, говоря со старшим, в лучшем случае средним поколением. Разговор о настоящем с новым поколением не получался. Впрочем, были исключения – книги, о которых шумели, а потому их читали все. Это «Прощание с Матёрой» Распутина и не совсем деревенский «Печальный детектив» Астафьева. Зато идеологическая «поплывшая» советская власть воспринимала деревенщиков как своих объективных союзников, чем, собственно, и объясняется их явный социальный успех. Автор статьи говорит о «проблемных зонах русской политии», обозначенных деревенщиками:

«Революция – эволюция, индивидуализм – народность, западо-ориентированный идеал – опора на российскую традицию».

При выборе сторон в названных оппозициях предпочтения «партийного руководства» и деревенщиков в основном совпадали. Революция осталась в прошлом, народность неплохо сочеталась с советским коллективизмом, а «западо-ориентированному идеалу» нужно было противопоставить хоть что-то в условиях очевидной нежизнеспособности классической марксистской идеологии. Для поколения же городской молодёжи книги деревенщиков всё больше смещались в область экзотики: чтения возможного, но не обязательного. Исходя из этого, Андреева делает вывод, поражающий масштабностью и безапелляционностью в большевистском духе:

«Если городская культура демонстрировала вызывающее бесстрашие и независимость от Родины, то деревенщики демонстрировали не менее вызывающую ответственность за неё».

Мне представляется, что в этих словах присутствует тот самый нигилизм, исторически связанный с катастрофой русской деревни. Задумаемся: по сути, объявляются предателями русские люди, вина которых заключается лишь в том, что они живут в городе. Успех западной культуры в Союзе во многом объяснялся нежеланием вести диалог с современным горожанином, который в советской литературе должен быть или передовым молодым рабочим, или молодым инженером, вместе с молодым рабочим идущим за советом к председателю заводского парткома. Неудобная городская проза (Ю. Трифонов, В. Маканин, Р. Киреев) существовала, но не поощрялась в силу «идейной неоднозначности» её героев.

Второе, не менее печальное обстоятельство связано с судьбой деревенской литературы как таковой. Оказалось, что деревенская проза – верный путь к успеху в 70–80-е годы. Пусть провинциальному, но успеху. Московские и особенно областные издательства бесперебойно печатали сочинения, в которых мудрые старики и старухи говорили исключительно афоризмами и пословицами, над пашнями стлался густой молочный туман и со значением голосили петухи. Поточное производство деревенской прозы стало дополнительным фактором падения интереса к её настоящим творцам.

В завершение хочу поддержать автора статьи и также озвучить несколько не совсем новых истин. В ситуации кризиса, а мы в нём явно пребываем, обращение к опыту прошлого – наиболее заманчивый, но не всегда плодотворный путь. Аналогии всегда относительны и условны. Кроме того, не совсем понятна рекомендательная часть статьи Ольги Андреевой. Что нам делать? Издать собрание сочинений Астафьева или Белова? Они изданы. Продолжить плодотворные эксперименты товарища Мао или Пол Пота и отправить неправильных горожан в деревню на перевоспитание? Сомнительно. Мне кажется, что стоит оглянуться и начинать писать о тех, кто рядом с нами: о работниках супермаркетов, которых, кстати, сотни тысяч, об измученном адвокате по бракоразводным делам, у которого по три процесса в день, о школьном учителе, тонущем в цифровых отчётах. Это и будет тем самым «национальным направлением» в литературе, о коем с таким подъёмом говорится в статье. А классические деревенщики прежде всего писатели, значительные своими книгами, а не наставлениями и прозрениями. Как помнится, другой неплохой писатель – граф Лев Николаевич Толстой настоятельно рекомендовал не писать стихи, отказаться от мясной пищи и не ставить Шекспира.

Михаил Хлебников