Петербургские участники Первого российского литературного собрания делятся своими впечатлениями.
Герман Садулаев, писатель: Хорошо, что собрание состоялось, – видны намерения государства поддерживать литературу, русский язык, библиотеки, школьное образование, права писателей. Не понравилась форма. На мой взгляд, уместнее были бы доклады по темам, а не обращения к первому лицу государства из зала. Первый съезд писателей в 1934 году, который проводился в схожих условиях политической и эстетической разобщённости, проводился более организованно.
Илья Бояшов, писатель: Мне кажется, власти надоело терпеть разносол и распри в писательских организациях, которые плодятся как грибы после дождя, и чувствуется желание помочь писателям создать «единый профсоюз», который бы занимался их правами, домами творчества, пенсиями, наконец. Разумно создать писательский центр, независимый от политических пристрастий. Мировоззренческий разброд может быть любой, но структурный разброд только во вред пишущим людям. В такой великой литературной стране, как Россия, писатели не должны быть бомжами и лицами без определённых занятий.
Павел Крусанов, писатель: Сам факт, что гарант Конституции потратил два часа на свободное общение с писателями, преподавателями русского языка, библиотекарями, издателями, редакторами толстых журналов и филологами, говорит о его желании понять настроения людей, связанных по роду занятий с «великим и могучим». И очень важно принять наконец закон о творческих союзах, который второй десяток лет лежит под сукном.
Дмитрий Каралис, писатель: Парадокс: русская литература существует, а писателя, создающего художественные произведения, как бы и нет. В российском классификаторе профессий есть лишь «литературный работник», который может быть и заведующим редакцией, и редактором серий, и – если Бог наградил его талантом и договором с издательством – «автором произведения». При этом союзы писателей и союзы литераторов могут по нынешним законам (на правах общественной организации) существовать в гигантском диапазоне – от межгалактических до ассоциации каких-нибудь писателей-инвалидов по зрению им. Паниковского. Есть объединения писателей-баталистов, маринистов, православных писателей, писателей-атеистов, фантастов-приключенцев, «засланцев-попаданцев» (работающих исключительно над темами засылки или попадания современного человека в иные исторические времена). Статус общественной организации, в которую угодило всё писательское сословие, унизителен для великой литературной державы.
Книги – достояние нашей культуры, но роман, выпущенный тиражом 500 экземпляров, нарушает заложенный в ст. 44 Конституции принцип равного права каждого на доступ к культурным ценностям и обязанность сохранения культурного наследия. 500 экз. – именно таков сейчас средний тираж книги, выпущенной членом Союза писателей в какой-нибудь области или крае за счёт спонсоров или дотаций городских властей. В библиотеки страны эти книги не попадут, на прилавках магазинов не появятся, об этом культурном наследии будет знать лишь узкий круг друзей и родственников. Книжный голод существует в большинстве городов России – закрываются книжные магазины, закрываются библиотеки, списываются «за ветхостью, ненужностью и истечением срока пользования» огромные пласты культуры. Найти сейчас в библиотеках книги Вадима Шефнера, Леонида Леонова, Юрия Рытхэу, Виктора Курочкина, Виктора Некрасова, Радия Погодина, Константина Воробьёва, Василия Белова, Виктора Астафьева, Александра Володина или Александра Житинского не так-то просто.
И кто, кроме государства, может заставить работать 44-ю статью Конституции, гарантирующую нам сохранение культурного наследия и свободного доступа к нему? Литература была, есть и остаётся частью идеологии. И что будет внушено читателю – чувство исторической обречённости или исторического оптимизма – вопрос не праздный и не частный. Как писал Генри Филдинг, «Дурные книги могут испортить человека, как и дурная компания». И литература – даже при пустяковом статусе её создателей – всё равно остаётся делом государственным.