Юрий Кузнецов
Существует довольно распространённое мнение, что в поэзии сейчас установилось подозрительное затишье или даже что поэзия находится в упадке. Я решительно считаю такое мнение глубоко ошибочным. Тот факт, что поэтические вечера больше не собирают тысячных толп, есть прямое указание на упадок так называемой стихотворной эстрады, а не собственно поэзии. Эти вещи нельзя смешивать. Пора эстрадной шумихи прошла. Слава старых поэтов, потеснённых было эстрадой, упрочилась. Непреходящие ценности заблестели ярче. Идёт накопление поэтического потенциала. Время как нельзя более благодатно для возникновения качественно новых талантов. Но странное дело – место расчищено, а что-то задерживает их приход. Что же? Я предлагаю своё объяснение, конечно, не претендуя на бесспорность и полноту.
Мне лично кажется, что вот уже лет двадцать в поэзии царит быт. Поэты вообще напоминают людей, находящихся на льду бездонного озера. Однако мало кто из сегодняшней поэтической молодёжи подозревает о глубине озера, его мощных подводных течениях, скрытых тонким ледяным покровом. А ведь назначение поэта в том и состоит, чтобы за поверхностным слоем быта узреть само бытие.
Ещё поэты военного поколения донесли до нас быт войны. Война как бытие до сих пор освоена мало. Однако верное направление по прорыву из быта в бытие уже было указано автором «Я убит подо Ржевом», а из более молодых – автором «Его зарыли в шар земной…».
Но постепенно в поэзии нарос некий духовный быт с берёзами и полями, с домами на слом и автоматами для газированной воды, дачами и самосвалами, с шашлыками и горами…
Да не подумает кто-нибудь, что я вообще против быта. Быт связан с конкретностью, а это необходимо поэзии. Иначе она провиснет в туманных волокнах абстрактной риторики.
В каждой отдельной конкретности таятся залежи глубинного смысла. Их только нужно открыть, а не топтаться на поверхности, что совершенно бессмысленно с точки зрения общего развития поэзии. Поэтому быт можно понять только как переходное состояние. Но в переходном состоянии нельзя задерживаться. Крыльцо к дому хорошо как крыльцо, но живут не на крыльце, а в доме. Сознание такого положения так или иначе овладевает многими поэтами. И мне кажется, что в современной поэзии уже произошли и происходят решительные сдвиги.
Так, несомненная попытка прорыва к большому бытию была у Николая Рубцова. Его лучшие стихи свидетельствуют об этом.
В последние годы в поэзии произошло ещё одно удивительное событие. По мере того как рассеивался эстрадный туман, взору открывалась самобытная фигура. Я говорю о поэте Николае Тряпкине. Критика отмечала его чистый и напевный голос, светлое узорочье словаря, особую, лебединую стать, но подозревала в нём некую закруглённость диапазона. Так ли это?
Как сегодня над степью донецкой
Снова свист-пересвист молодецкий.
Голосят трубачи по излогам,
Завивается пыль по дорогам.
А по ним да во мгле полудённой –
То ли старый Богун, то ль Будённый,
То ли вижу – с холма непростого
Замаячил дозор Годунова…
Только стяги, да ветер, да слава –
Красногривая стелется лава…
И дымятся холмы насыпные,
Копяные, крутые – степные!
И стоят, как былинные шлемы,
У истоков грядущей Поэмы.
Этакой удали тесны рамки деревенской поэзии, как её принято понимать. Она ломает их играючи. От Годунова до эскадронов Будённого, от былины до грядущей поэмы – есть где разгуляться. Мир распахнут в оба конца. Конечно, такой свободы не купишь ценой быта. Тут плата дороже.
Вот свидетельство больших потенциальных возможностей современной поэзии.
|
|
Александр Твардовский на пепелище родной деревни в 1943 году. Поэты фронтового поколения разделили «трагическую и завидную судьбу» – одну на всех
Фото РИА Новости |
«Сороковые, роковые, военные и фронтовые» – забыть о них невозможно. Особенно поколению, для которого слово «война» равнозначно слову «юность». Война засела в нас, как осколок. Как осколок, до сих пор не извлечённый из груди замполита Б. Слуцкого. Война обожгла нас – как обожгла она – в прямом смысле этого слова – танкиста С. Орлова.
Война до сих пор бросает свой отблеск на наши стихи, порой даже самые интимные. Жёсткой окопной мерой меряем мы свои сегодняшние поступки, сегодняшнюю жизнь, свою сегодняшнюю способность к драке за правое дело.
Главное богатство поэтов-фронтовиков заключено в их жизненном опыте, в биографии, а иначе – в судьбе. В судьбе, совпавшей с народной в час самых страшных испытаний и потому близкой каждому. Характерной для своей эпохи и потому типичной. Трагической и счастливой. Завидной судьбе. Но, как ни странно, эта очевидная истина была понята не всеми и не сразу. Вот, например, как оценивается творчество молодых поэтов-фронтовиков в энциклопедической «Истории русской советской литературы»: «Их произведения страдали известной узостью. И дело здесь не только в художественной незрелости, но и в ограниченности самого жизненного опыта».
Однако самый строгий судья – время – всё поставил на свои места. А фронтовая закалка помогла и после войны. Общеизвестно, что, кроме таланта, писатель должен обладать и ещё одним необходимым качеством – отчаянной жизнестойкостью. Нужно уметь противостоять и ударам, и дарам судьбы. Работать – когда тебе плохо, работать – когда тебе хорошо.
Профессия поэта такова, что на месте топтаться нельзя, нужно брать новые рубежи, новые высотки.
«Новое время – новые песни». Да они и не могли не появиться у двадцатилетних ветеранов. Впереди была нелёгкая работа и нелёгкая любовь – они никогда не бывают лёгкими у поэтов. Впереди была вся жизнь.
О любви писали и пишут многие фронтовики. Перечитывая очень обнажённую и одновременно очень чистую лирику В. Тушновой, М. Луконина и М. Максимова, с невольной досадой думаешь о тех стишках, в которых любовь подменена интрижкой, а страсть – так называемым сексом.
А такое отношение к поэзии, как у нас, такое общественное положение поэта в советском обществе обязывают ко многому. И прежде всего к тому, чтобы всегда держать свой поэтический порох сухим…
Поэты моего поколения – художники очень разные. На то они и художники. Но есть нечто общее, их объединяющее. Это общее – целеустремлённость, нежелание размениваться на мелочи – в гражданских ли стихах, в любовной ли или философской лирике. Это верность своим не вернувшимся с войны однополчанам – девяноста семи из ста.
Это верность идеалам своей фронтовой юности. Как сказал С. Орлов:
Видно, память крепка у нас
Или просто дело не в датах, –
Присягают солдаты раз,
Только раз присягают солдаты.
1975, № 52