Темно. Так темно, что, кажется, само утро ещё спит. Выглянула в окно – плитки двора черны и влажны – видимо, дождь прошёл.
То-то спалось нынче, как на облачке. Или где-нибудь в Саянах, чуть выше трёх тысяч метров, где уже нет ни комаров, ни прочей таёжной гнуси, а трава зелена, как на альпийских лугах. До одурения.
И воздух напоён такими лесными настоями, какие только и бывают в горах на высоте, где лес уже позади, а до заснеженных гольцов ещё добрая пара километров.
А всего-то – дождь ночью прошёл.
Омыл декабрьский спящий Санкт-Петербург, освежил всё ещё зелёные газоны. И задышал Великий город свежестью далёких лесов и не загубленных глупыми людьми дворцовых парков.
Так же, как в то давнее летнее утро, когда жив был ещё попугай – зелёный наш Кирилл Владимирович. А я всё улыбалась, погруженная в своё горе, никого вокруг не видя и не вычленяя из общей шевелящейся биомассы, потому что всё ждала и ждала одного-единственного из тысяч и тысяч. А вдруг!..
А вдруг распахнётся дверь, и войдёт сын – красивый, загорелый, сверкающий, то ли от того, что любил море, как мало кто, то ли от счастья, которое всегда в нём огоньком светилось...
Я всё ждала, что он войдёт и окликнет меня:
– Здравствуй, ма! Вот я и дома…
И годы шли, и дни, и месяцы.
Однажды, правда, кто-то позвонил. Было около часу ночи. И сказал голосом сына:
– Здравствуй, ма!
Я трубку сжала, слова сказать не могу, в голос вслушиваюсь... Ни жива ни мертва.
А он говорит:
– Ма, ты что, ма? Это же я, ма!
Словно из омута рыбиной раненной, от дна ямы ледяной ногами неживыми оттолкнувшись, вынырнула.
– Ошиблись, – говорю голосом, каким никогда ни с кем не говорила прежде.
Замороженным, ледяным, отталкивающим – медленным мёртвым голосом – солнечному, весёлому, неповторимому: «Здравствуй, ма! Это я!» – говорю, как гвозди в гроб заколачиваю:
– Вы ошиблись...
И, себя не слыша, знаешь, так провода гудят – где-то высоко, и прислушаться надо, чтобы гул этот услышать, – медленно произношу:
– Успокойтесь. Наберите правильно номер...
А у самой губы как бы занемели, не движутся, и каждое слово моё – не моё:
– Всё у вас будет хорошо. Не волнуйтесь и не спешите только...
– Ма, ты что?!
Родной неповторимый голос! Неповторимый....
Больше я не могла.
– Вы ошиблись, – повторила я. – Моего сына убили.
И положила трубку.
И ушла в самую дальнюю комнату, туда, где телефонный звонок не слышен. Села на диван и стала ждать.
– Джюниор, Джюниор! – позвала, перевернувшись вниз головой на ветке, зелёная птица по имени Кирилл Владимирович, посмотрела на меня небесно-голубыми глазами, отороченными оранжевыми ресницами.
– Нет, Кирилл Владимирович. Просто ошиблись номером.
Он всё ещё вопросительно смотрел на меня.
– Ошиблись, – повторила я.