Начало НЭПа зафиксировано – март 1921 года. Точной даты окончания нет.
Кто-то говорит о периоде с 1921 по 1924 год, другие длят этот период до конца 20-х – начала 30-х. Как бы то ни было, комедия «Зойкина квартира», написанная Михаилом Булгаковым по заказу Вахтанговского театра (премьера состоялась в октябре 1926-го, пьесу ставил Алексей Дмитриевич Попов, играл звёздный состав труппы: Мансурова, Рубен Симонов, Захава, Дмитрий Журавлёв), позволила исполнителям вынести свой вердикт современности.
Шумный успех постановки был закономерен. Смешной сюжет, узнаваемость комедийных персонажей в реальной жизни, рискованные броские реплики вызывали непрерывный хохот публики. На московскую сцену ворвалось взвинченное нэпмановское время с его рухнувшими планами и надеждами. Предприимчивые, азартные, ловкие герои были заточены на то, чтобы лихорадочно подбежать, схватить и убежать. Они вовремя успели перестроиться, как того требовала действительность, а встроиться в реальный ход истории не сумели. Отсюда гримасы судеб и царящий «пир во время чумы». Судя по описаниям, тот далёкий спектакль напоминал «жутковатый балаган». А вот жанр пьесы в окончательной редакции (1935 год) Булгаков определил как трагический фарс. В афишах можно встретить и другие определения: трагикомедия, трагический гротеск, трагическая буффонада...
Судьба «Зойкиной квартиры сложна. Её запрещали под разными предлогами, выпущенные спектакли снимали без права возобновления. А в отношении вахтанговцев 28 февраля 1928 года было принято постановление Политбюро: «Ввиду того что «Зойкина квартира» является основным источником существования для Театра Вахтангова, разрешить временно снять запрет на её постановку». Звучит замысловато: не «разрешить постановку», а «разрешить временно снять запрет на постановку». Но, несмотря на постоянные аншлаги, спектакль был снят с репертуара после 198-го представления в 1929 году. И пьеса легла под сукно на долгие десятилетия. Публикация «Зойкиной квартиры» в 1982 году (альманах «Современная драматургия») вызвала вереницу схожих спектаклей, отличающихся разве что материальными возможностями театров. Почти все они представляли то ли кабаре, то ли эстрадное ревю. Звонко звучал мотив заграницы как идеал мошенников, сумевших организовать под вывеской пошивочной мастерской дорогостоящий бордель. На очередном витке истории у представителей уже новых русских появилась возможность эмигрировать. И как в далёкие годы НЭПа, это стало навязчивой идеей: наворовать и уехать. Но оставался вопрос: а почему пьесу запрещали? Ответ дал актёр Евгений Виноградов в постановке Саратовского академического театра драмы. Аферист Аметистов в исполнении актёра был столь очаровательно талантлив, а всепобеждающее жизнелюбие оправдывало любую авантюру. Это был прообраз гениального мошенника Остапа Бендера. И возникал вопрос: почему же талант Аметистова, как, впрочем, и деловитость, предприимчивость Зои Денисовны Пельц, оказались не нужны обществу? Когда талант несёт конфликт, не разрешимый в обществе? Не здесь ли первопричина трагических судеб в пьесе? А трагедия – всегда гибель общественно значимых явлений. Булгаков, как никто другой, чувствовал невысказанную трагедию как эпохи, так и отдельных личностей. И цензоры писателя тоже это чувствовали, подчас не умея сформулировать причину запрета.
Но всем ли по силам играть талант в театре? Вспоминается случай, когда Александр Володин принёс Товстоногову новую пьесу, предупредив: если на главную роль театр пригласит Ию Саввину, он назовёт пьесу «Талант», если этого не случится, название останется прежним. Это был спектакль «Старшая сестра».
Жанр «Зойкиной квартиры» в Московском драматическом театре имени А.С. Пушкина (постановка Евгения Писарева) не указан. Словно предупредили: трагедии не будет. «Плохой конец заранее отброшен. Он должен, должен быть хорошим?» Не получилось. Доброхоты театра подсказали: а пусть это будет нуар-драма. Звучит загадочно. Жанр нуар (от франц. noir – чёрный) столетней давности появился в кино и подразумевает неминуемую гибель героев. Они, как правило, одиноки, отчаялись найти смысл происходящего, не верят в будущее. Не случайно в спектакле звучит романс автора наших дней Михаила Шуфутинского «Былого не вернуть, а будущего нету».
Жанр нуар не случайно появился в кино и не привился в театре. Впрочем, и в кино просуществовал недолго, но там можно долго держать внимание, сосредоточившись на «как»; в театре, если всё предрешено, интерес иссякает быстро. Должна быть какая-то загадка, почему Зойка полюбила Обольянинова. А она любит! Пронзительный крик в сцене ареста: «Я вас не брошу в тюрьме…» полон отчаяния и мольбы. Исполнитель роли возлюбленного Зойки Александр Дмитриев словно получил задание, в жанре нуар главное – не забыть, что персонаж наркоман. Но Обольянинова от всех героев отличают такт, деликатность, воспитанность. Да, он не способен бороться, таких колесо истории давит в первую очередь. Но узнаём мы об этом исключительно из произнесённых слов. Один из минусов спектакля, что главным здесь становится слово, а не то, что рождает это слово. Не важны интонации, которые выдают человека порой даже больше, чем слова и мысли. Нет тех моментов, которые подчас раскрывают биографию героя, его отношения с миром. Как пример – деньги. Сквозная тема. По тому, как человек держит в руках деньги, как их считает – в таких невероятных подробностях виден весь космос жизни, это духовное пространство человека, его внутренний мир, его чувства, переживания. Но ничто не цепляет, ничего не запоминается, скользишь в восприятии происходящего на уровне слова. А ведь на наших глазах происходит крушение жизни одного из главных героев – Бориса Семёновича Гуся (Александр Матросов), уверявшего о сокрушающей силе денег. А умирает он как-то торопливо, будто невзначай, да и убивают его походя. Сегодня в театре потерян интерес к расшифровке многоголосья пьесы, словно в массовых сценах нет живых людей. Огромный труд – услышать голос каждого, кто оказался в притоне Пельц, посему в этой картине возникают «живой оркестр, чувственные танцы, красивые наряды». Наряды, бесспорно, красивые, костюмы художника Марии Даниловой хочется подробно разглядеть, а вот лица не запоминаются. В спектакле есть привнесённый персонаж, который назван Квартира. Весь спектакль бродит по сцене седая женщина, и зритель гадает: это прежняя хозяйка Зойкиных апартаментов или безмолвный свидетель происходящего, а может быть, это призрак ушедшей эпохи? Любая многозначность имеет ограничение в трактовке, иначе это произвольность. И никто в отсутствие чёткого решения не поможет решить эту проблему – даже одна из лучших актрис в истории Пушкинского театра Нина Марушина.
В антракте ручеёк зрителей потянулся на выход, что настораживает. На премьере, как сказал великий Сол Юрок, «если публика не желает прийти, ничто не может её удержать».
Правда проживания на сцене часто опережает любую политическую мысль. Этому подтверждение – работа Александры Урсуляк, действительно прожившей судьбу своей героини. История содеянного Зоей Денисовной от радостного предвкушения до полного фиаско задуманного сыграна актрисой умно, серьёзно, ответственно. И здесь начинаешь думать не о спектакле, а о жизни. А ради этого люди и ходят в театр.
Труппу Театра им. А.С. Пушкина от других московских театров в желании работать отличает особая боевитость. Значит, есть надежда, что в будущем появятся спектакли, способные расшевелить душу человека, помочь ему сориентироваться в нашем хаотичном мире.
Лидия Богова