Он родился через неделю после гибели отца, офицера-подводника, среди его предков – известный советский инженер-конструктор, писатель-сатирик, архитектор и высокопоставленный сотрудник НКВД. Радиокарьеру он начал, сидя под столом с телефонной трубкой и принимая звонки от слушателей, через несколько лет возглавил одну из самых рейтинговых радиостанций страны, стал кавалером медали ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени, французского ордена Почётного легиона, Золотого Креста Заслуги Республики Польша, обладателем самых престижных российских журналистских премий, а в 2012 году вместе со своей радиостанцией был номинирован на Нобелевскую премию мира. Его назвал врагом Владимир Путин, и тот же Путин трижды спасал от увольнения. Сам он именует себя махровым реакционером, а среди его кумиров – Маргарет Тэтчер и Рональд Рейган. Он любит Высоцкого, «Битлз» и клетчатые рубашки. Такой «пёстрый» человек – главный редактор радио «Эхо Москвы».
– Алексей Алексеевич, что такое сегодня «Эхо…»? «Витрина для Запада», «гнездо гнилого либерализма» или всё же «последний бастион свободы слова» в России?
– Честно говоря, мне всё равно, как нас именуют, пусть называют как хотят. Да, мы неподконтрольны даже нашим учредителям – это правда. Да, мы своего рода «витрина» – и это правда. Насчёт «последнего бастиона» не знаю, но раз так называют, значит, есть и такое впечатление о нашей работе. Меня в этих определениях ничего не раздражает, даже когда меня называют то агентом Газпрома, то агентом Госдепа. Вообще, совершенно нормально, когда есть недовольные. Если бы все были нами довольны, я бы спросил себя: что мы не так сделали?
– Вы называете «Эхо Москвы» не оппозиционным, а информационным радио, площадкой для дискуссий и выражения мнений различных политических сил. Но такая «эклектика» нравится далеко не всем. Скажем, в мае 2015 года ушёл один из основателей радиостанции, первый главный редактор Сергей Корзун, объяснив это тем, что «нефильтрованное «Эхо» стало опасным для душевного здоровья». С вами прекратили сотрудничество писатель Борис Акунин, экономист Константин Сонин и ряд блогеров. Выходит, вы стали «нерукопожатным» у части либеральной публики за следование принципам свободы слова?! Откуда у наших либералов такая нетерпимость, и даже оголтелость, когда малейшее несовпадение с их точкой зрения воспринимается как злодейское покушение на демократию?
– Ну, я не либерал, а скорее махровый реакционер, и мне ближе взгляды Рейгана и Тэтчер, либералов в экономике и реакционеров-консерваторов в политике. Насчёт оголтелости вы заметили верно. Президент Франции Макрон называет это «одичанием отдельных индивидов». Это не зависит от политических взглядов: дикарь может быть и либералом, и социал-демократом, и коммунистом, и кем угодно. И если раньше писатели общались с аудиторией посредством книг, режиссёры – посредством фильмов, а журналисты – через газеты, радио и прочие традиционные СМИ, то сейчас, с развитием цифровой сферы социальных сетей, каждый может напрямую обращаться к миру. Это хорошо показал Трамп, которому не нужны журналисты, чтобы донести свою мысль до американцев, его твиты набирают десятки миллионов просмотров. Человек может без внутренних ограничений общаться со всем миром, и плохо, если тормоза при этом отвинчены. Что касается критики «оголтелых» со всех сторон – отношусь к этому философски и абсолютно равнодушно в тех случаях, когда тон берёт верх над смыслом. Если меня в первой же фразе обзывают мерзавцем или тварью – дальше я не слушаю и не читаю. При таком уровне аргументации оппонентов тратить свою жизнь на споры с ними было бы, согласитесь, глупо. А вообще в любой полемике не обязательно «брать голосом»: ещё работая школьным учителем, я понял, что и в общем гвалте можно говорить тихо, но так, что тебя все услышат. Я говорю тихо – и меня очень хорошо слышат.
– Вы пришли на «Эхо Москвы», можно сказать, случайно, в 1990 году, ещё работая учителем истории в школе, а через несколько лет возглавили самую популярную радиостанцию страны. Вы по жизни фаталист?
– Я по жизни – бульдозер. Признаюсь, никогда не думал о журналистской работе, тем более не мог предположить, что возглавлю такую радиостанцию. Но после ухода Сергея Корзуна «Эхо» за два года «свалилось» по всем рейтингам. А поскольку я был к тому времени опытным классным руководителем в школе, решили, что смогу возглавить и радиостанцию. Это было в марте 1998 года, а в мае я окончательно ушёл из школы, потому что совмещать учительство и журналистику было уже невозможно. Работать мне всегда было интересно, ведь главный редактор, как и классный руководитель, – это и первое лицо, и «крыша», или, скорее, «зонтик» для своих подопечных-подчинённых. Так что дело не в карьере – дело в работе, доставляющей мне истинное удовольствие.
– Вы как-то назвали журналистику либеральной профессией, потому что журналист работает для всех. Выходит, журналист уже по определению – либерал?
– Я бы сказал, что журналистика – свободная профессия. Но давайте разделим политические взгляды и способ их выражения. Вот, например, Михаил Катков или Робеспьер – блистательные журналисты, но вы же не назовёте их либералами, правда? Журналист – это профессия. Он «ощупывает» события и явления общественной жизни подобно тому, как врач ощупывает пациента, чтобы поставить диагноз. Пациенту ведь всё равно, кто этот врач – либерал или консерватор, главное, чтобы он хорошо лечил. Да, есть ещё и этика, но и она – профессиональная. Если человек ни с того ни с сего лезет женщине, извините, в причинное место – это неэтично в общем понимании. Но когда то же самое делает гинеколог – для него это и нормально, и этично. Профессия такая. Конечно, в любой профессии существуют запреты. У нас на «Эхе…», например, действует строгое правило: журналист не должен входить ни в какую партию. Его начальник – главный редактор радиостанции, а не генсек, и он должен выполнять решения редакционной коллегии, а не партийного съезда.
– Чтобы у журналиста не было раздвоения личности?
– Ну да, считайте, что таким образом мы защищаем наших сотрудников от шизофрении.
– Вы как-то сказали, что вам начихать на политические взгляды ваших журналистов. А по какому критерию вы их отбираете?
– Признаюсь, я не в курсе не только политических взглядов своих сотрудников, но зачастую не знаю, в Москве ли они живут или вовсе иностранцы. Я набираю людей после беседы с ними. Наверное, есть какая-то «чуйка» на человека, это ещё школьный опыт, когда приходилось общаться с массой детей, да ещё и с их родителями. Разумеется, должны быть какие-то стартовые позиции: мне важно, чтобы человек был на «ты» с компьютером, он должен быть начитан, я уже не говорю о такой важной сегодня вещи, как знание иностранных языков. Жизнь не стоит на месте: кто-то уходит, надо брать на это место нового сотрудника… Словом, это такая бесконечная возня.
– Как вы оцениваете ход избирательной кампании и итоги выборов в Мосгордуму?
– Я уже шесть лет руковожу Общественным штабом Москвы по наблюдению за выборами. Занялся этим совершенно сознательно и, конечно, не для пиара – известности мне и без того хватает. Всё началось в 2012 году, после того как на выборах были выявлены многочисленные грубейшие фальсификации, люди выходили на митинги протеста, и ситуация была, прямо скажем, невесёлая. Это был справедливый протест, и мы много рассказывали об акциях оппозиции. Как-то встретились с мэром Собяниным, он мне и говорит: «Вот ты всё критикуешь, и то тебе не так, и это не этак, а ты сам попробуй что-нибудь сделать». Это был вызов. А я люблю вызовы, меня раззадоривает, когда мне говорят, что вот это сделать невозможно, а я беру – и делаю. И – согласился. Но с условием: у меня будет полная свобода рук, ни мэрия, ни «Единая Россия», ни кто-то ещё на меня давить не будут. И вроде получилось. Посмотрите, как прошли нынешние выборы: ни одного удалённого с избирательного участка наблюдателя, журналиста, избирателя, тотальное видеонаблюдение, не был оспорен ни один протокол! Да, это были удачные выборы, удачные для всех. Для единороссов – что хоть слегка растрясли жирок. Для коммунистов, либерал-демократов и «яблочников» – что теперь у них есть представительство в городском парламенте, который стал «многофакторнее», а значит, и представительнее предыдущей Думы. Естественно, каждая сила будет приписывать себе сокрушительную победу: единороссы говорят, что сохранили в Думе большинство, коммунисты с «яблочниками» радуются, что смогут создать достаточно большую фракцию, Навальный тоже доволен, что нынче в столичном парламенте присутствует оппозиция. Это всё так, но теперь – надо работать. Я бы поставил прошедшей избирательной кампании крепкую четвёрку или даже пятёрку с минусом.
– Ага, значит, и минусы всё-таки есть?
– Да, есть и минусы. Если разделить прошедшую избирательную кампанию на несколько этапов, то были ведь и массовые протесты в июле и августе. Народ вышел на улицы, требуя справедливости. Законно ли некоторым людям отказали в регистрации? Мне показывали подписные листы, где были явные нарушения, поддельные подписи, «мёртвые души» и прочее. Этих людей не зарегистрировали законно? Да. Но справедливо ли – вот в чём вопрос. Знаете, иногда даже иллюзия справедливости важнее закона. Если люди чувствуют, что что-то идёт не так, не надо отмахиваться от протестов, надо разговаривать с людьми, что-то менять в избирательном законодательстве. Ответ же власти был чрезмерно жестоким, мы увидели избыточное насилие, даже власть это почувствовала и стала выпускать задержанных. Насилием нельзя отвечать на идею, не случайно же вновь заговорили о политзаключённых в России. Если коротко охарактеризовать сегодняшнюю ситуацию – в Москве структурируется новый, уже не однопартийный городской парламент, там есть оппозиция, и вряд ли кто-то станет спорить с тем, что борьба идей в стенах городской Думы лучше, чем баррикады на улицах.
– Не знаю как вам, а мне июльско-августовские протестные акции в Москве напоминали хорошо срежиссированное шоу. Вот барышня Любовь Соболь дожидается, когда на неё наведут объективы телекамер, а потом, накрывшись российским триколором, бегает и кричит что-то революционное. Перестают снимать, – замолкает. Что она там кричала – неважно, важна была «телекартинка», и барышня пусть ненадолго, но стала «звездой»…
– А в этом ничего необычного нет, любой политик, как и любой публичный человек, работает «под картинку», так поступают все – и Путин, и Трамп, и Макрон, и Меркель, и королева Елизавета, и Жириновский, и Навальный… «Картинка» важнее сотни слов, это же реклама, а политика – тот же товар, который без рекламы не продашь. Быть политиком – значит уметь манипулировать избирателями, это часть профессии. Да, это выглядит не совсем этично и совсем уж неэстетично, – но ведь когда хирург копается в кишках, это тоже неэстетично, однако это его профессия, часть работы, которую он обязан выполнять. Я вспоминаю эпизод из фильма Ромма, где Гитлер тренировался перед зеркалом в ораторских «фишках». Думаю, так же тренируется каждый уважающий себя политик, и не сомневаюсь, что так репетировал свои выступления Сталин, например, перед памятной речью в ноябре 1941 года, которую доснимали отдельно. Так что игра на «картинку» используется всегда и всеми, и тут уж кто во что горазд – этот расскажет солёный анекдот, тот пустит слезу умиления… Если политик хочет манипулировать людьми, он просто обязан быть хорошим актёром. Политика – это искусство ВСЕГО.
– Вы никогда не задумывались, отчего это наша «несистемная» оппозиция так малопопулярна в народе, несмотря на все расследования ФБК и громкие «прогулки по Тверской»? В то же время рейтинг Путина, даже подсдувшийся по сравнению с суперрейтингом времён «русской весны», всё-таки остаётся феноменально высоким, невзирая на все грехи и огрехи его команды, и такого рейтинга нет ни у одного другого лидера в мире. В чём тут секрет?
– В высоком рейтинге Путина нет никакого секрета. Почти двадцать лет перед его приходом трясло СССР, а потом и Россию. Страна переживала революционную смену социально-экономических отношений, происходили тектонические системные изменения самого образа жизни, а вместе со страной трясло и человеческие судьбы. Ко времени прихода Путина у людей был, извините за банальность, запрос на стабильность в их понимании. Путин и дал им эту стабильность. Сейчас ситуация тоже далека от идеала, людей, как говорит Лукашенко, «потрахивает», – кризис, безработица, меняется рынок труда, когда какие-то профессии исчезают просто потому, что один чип способен заменить сотни, а то и тысячи работников. Есть масса экологических проблем, и если начать их решать, скажем, на Байкале и позакрывать все «грязные» предприятия – куда прикажете деваться тысячам рабочих с семьями? И тут приходит Путин, и на «телекартинке» люди видят, как он этаким Бэтменом летает по стране и самолично наводит порядок: делает ай-яй-яй чиновникам, требует исправить, наладить, упорядочить, прекратить и начать – и людям это нравится.
– Может быть, людям нравится, что Путин взял на себя ответственность за всё, и взамен они готовы поступиться какой-то частью прав и свобод? Россияне тяготеют к патернализму и жизни по принципу «барин вот приедет – барин нас рассудит»?
– Патернализм нам не чужд, особенно это касается провинции. Знаете, во всём мире есть то, что я называю «партией страха». Это страх перед быстрыми изменениями. А мир движется к огромным изменениям. Вот смотрите, в Германии сейчас десятки тысяч профессиональных водителей живут под страхом увольнения в случае внедрения беспилотных автомобилей. Куда в таком случае денутся эти люди, как они смогут прокормить свои семьи? Начнут переучиваться на маляров и программистов?
– А если завтра появятся роботы-маляры и самопрограммирующиеся компьютеры?
– Вот и я о том же. Так что хотим мы того или нет, а Путин останется высокорейтинговым лидером до тех пор, пока останется спрос на стабильность. И за него, как за гаранта стабильности, будет держаться огромная часть населения от пенсионеров и прочих бюджетников до военных и чиновников, благодарных президенту за немалые преференции. Есть ещё одна причина высокого рейтинга Путина – Крым. Потому что Крым – это исполнение мечты, символ отхода от времён унижения и распада страны.
– Кстати, Алексей Алексеевич, Крым – наш?
– Недавно я отвечал на этот вопрос в Киеве, выступая на украинском ТВ. И вам отвечу так же: Крым фактически – российский, отнятый у Украины нечестно и несправедливо, в нарушение всех международных норм и законов. Когда мне говорят, что «Крым всегда был российским», я напоминаю, что когда-то он был и генуэзским… Главная-то закавыка не в том, чья земля, а в том, чего хотят живущие на ней люди. Вспомните трагедию судетских немцев, в одночасье выброшенных с родной земли. Вспомните, как немцев вышвыривали из Восточной Пруссии, ныне Калининградской области. И когда мы говорим о Крымском полуострове, я не могу не согласиться с Навальным, как-то сказавшим, что Крым – не бутерброд, который можно перебрасывать то туда, то сюда… Мы, кстати, опять вернулись к разговору о законности и справедливости. Да, 90 процентов россиян считают возвращение Крыма справедливым, а я считаю это незаконным. Мне и Путин говорил – мол, это справедливо. Но справедливо – по отношению к кому? Это важный разговор, но это и разговор без конца, потому что у каждого – своя правда, своё понимание справедливости.
– Коль уж мы заговорили о Крыме, поговорим и об Украине. Отчего мы стали врагами? Только ли Крым стал камнем преткновения в российско-украинских отношениях и только ли «вашингтонский обком» тут расстарался? Нет ли вины Москвы в том, что Украина отдалилась от нас?
– Мы плохо знаем историю Украины и её поисков самостийности. Такие тенденции были там всегда, даже во времена Переяславской Рады. Что случилось в последние три десятка лет? Сначала Москва оттолкнула от себя Украину. Затем – пренебрегла ею ради других союзников. В новейшее время Крым всегда был средством давления на Украину. Отобрать Крым грозился ещё Горбачев, да и Ельцин в переговорах с Кравчуком использовал «крымскую тему». В сентябре 2008 года, сразу после «грузинской войны», Владимир Путин говорил мне: «Крым должен быть российским, но я никогда не буду воевать с Украиной за Крым». Это – дословная цитата, и Путин не скрывал, что считает исторически несправедливой принадлежность Крыма Украине. И когда появилась возможность, с его точки зрения, исправить историческую несправедливость без войны – он сделал это. Я не согласен с ним в том, что русские и украинцы – один народ. Нам эту идею об «одном народе» внушили ещё в советской школе. Но ведь даже в самой Украине есть огромные различия, например, между «галичанами» и жителями юго-востока страны, они даже говорят на разных языках. Для меня Украина – чужое государство, к которому я отношусь с уважением. И плохо, что мы ещё с горбачёвских времён относимся к этой стране и её народу не то что без уважения, но и без любви. Хотя, кажется, если мы «один народ» – что же мы их так не любим и ограничиваемся то чтением нотаций, то унизительными поучениями, а то и откровенными оскорблениями? Я уже не говорю о том, что мы не инвестируем в эту страну. И всё время твердим, как мантру: «Мы – одна семья». Извините, но «одна семья» предполагает хотя бы уважение к членам этой семьи. Конечно, можно во всем виноватить нехороших украинцев или коварный Госдеп, но нам, россиянам, надо говорить и о своей ответственности, если мы хотим, чтобы наши соседи были для нас безопасны и нам выгодны.
– Может быть, дело сдвинется с мёртвой точки сейчас, когда состоялся обмен насильственно удерживаемых людей?
– В последний такой обмен я дважды ездил в Киев, хотя понимал, что дело может закончиться ничем. И тогда один из сотрудников Зеленского сказал мне: «А ты знаешь, Путин с уважением разговаривал с Зеленским. Мы понимаем, что он для Путина – пацан, что Путин его соблазняет и постарается охмурить, но – Путин разговаривал с ним уважительно!» И смотрите, дело, которое не могли решить за два с половиной года, было решено за месяц с помощью двух телефонных разговоров президентов! Незадолго до этого один высокопоставленный дипломат говорил мне, что «напрямую президентами такие вопросы не решаются, для этого есть специальные структуры». Да, власть обросла бюрократическими структурами, и, возможно, это нормально, – но что сделали эти «структуры» до того, как им дали «пенделя» президенты? Ведь сколько уже заседают комиссии Суркова и Волкера, да ещё в отсутствие украинских представителей, – и что они смогли решить, пока за дело не взялись Путин и Зеленский, грубо «пробившие» вопрос с обменом пленных? Ни-че-го!..
– Почему Путин не поздравил Зеленского с победой на президентских выборах, а «охранительные» СМИ наперебой шпыняли свежеизбранного украинского президента до тех пор, пока сверху не поступила команда «апорт»?
– Возможно, Путин знал Зеленского только по папочкам, которые ему предоставили спецслужбы, а спецслужбы всюду ищут компромат, это их прямая работа. Но на компромате нормальных отношений не построишь, и возникшее недоверие надо было ломать, надо было разговаривать, и, как только это случилось – решилась и проблема с обменом насильственно удерживаемыми людьми. А то до этого один президент боялся позвонить, опасаясь, что в Кремле «не возьмут трубку», а другой не знал, почему вообще надо «брать трубку». Лёд тронулся лишь тогда, когда и у того, и у другого президента появился «пиковый интерес»…
– А что за «пиковый интерес» у них появился?
– Зеленскому было необходимо выполнить предвыборное обещание освободить пленных украинцев и таким образом укрепить свои позиции внутри страны. Путину же это облегчает диалог с Западом и даёт надежду на то, что в обозримом будущем с России будут сняты секторальные санкции за Донбасс. Подчеркну – за Донбасс, а не за Крым. Уже 17 апреля 2014 года, когда в Женеве министры иностранных дел России и Украины, Верховный комиссар ЕС и госсекретарь США подписали меморандум по Украине, «крымский вопрос» был убран в отдельный кейс. Конечно, и сегодня Путин говорит, что вопросы Донбасса надо обсуждать с представителями ДНР и ЛНР, но Донбасс – это, что называется, «российская история», и отстраниться от неё Москва не может. Сейчас ситуация меняется в лучшую сторону, 11 июля случился первый звонок, ключ повернулся, и дверь к нормальным отношениям, пусть и со скрипом, но начала открываться. Я обычно осторожен в прогнозах, но тут, думаю, впервые за долгое время появляются хорошие перспективы.
– Не могу не спросить вас, как складываются отношения «Эха Москвы» с писателем Михаилом Веллером после скандала, случившегося 27 апреля 2017 года в студии «Эха…»? Помнится, вы сказали, что прерываете сотрудничество с Веллером, пока он не извинится, а Михаил Иосифович потребовал извинений от «Эха Москвы»…
– После того случая я с Веллером не общался, так что никаких отношений с ним сегодня нет. Да, были попытки как-то решить проблему – например, с Веллером разговаривал Александр Невзоров, объяснивший ему мою позицию и позицию большинства наших слушателей. Но писатель извиняться не стал, хотя тогда он, уйдя с программы, оскорбил не только ведущую «Эха…», но и всех радиослушателей. Мы ставим нашим спикерам мало условий, они свободно могут говорить на любые темы, но есть какие-то правила, которые никому нельзя нарушать. Да, Михаил Иосифович – талантливейший, а может, и гениальный человек, его уход стал огромной потерей для «Эха Москвы», но никому не позволено оскорблять наших сотрудников и слушателей.
– Вы, историк по образованию, наверняка, не раз размышляли не только о прошлом, но и о будущем России, да и, чего уж там мелочиться, мира. В наблюдаемом нынче размывании европейской христианской культуры и разгорающемся на Западе цивилизационном конфликте Россия останется в сторонке и переживёт старушку Европу? Мы – устойчивее, потому что получили прививку от левых теорий, а значит, переживём и западных «прогрессистов» с их «политкорректностью» и гей-парадами?
– Будущее блистательно – особенно когда нас не будет. А если серьёзно, то я, как врождённый оптимист, всё же не считаю будущее таким уж мрачным. Да, мир быстро меняется, и наши дети уже совсем не такие, как мы в их возрасте, – у них другие привычки и другие ценности, но это же ещё не повод для алармистских настроений. Когда меня приглашают выступать в других городах, обязательно ставлю условие – организовать встречу со студентами местного университета. В этом смысле я как Воланд – мне нужна аудитория. Ну, и учитель во мне не умер, скорее умру я, а учитель останется. Конечно, даже в обозримом будущем мир будет совсем другим, и эти изменения происходят уже сейчас. Речь может идти не о гибели человечества, а о смене социально-экономических формаций, об идущей быстрыми темпами технологической революции и эволюции мира «информационной эпохи». Мы видим стремительное развитие цифровых технологий и социальных сетей, дающих возможность всеобщей коммуникации и – глобализации. С другой стороны, новые технологии воспитывают индивидуализм. Не думаю, что на Земле нас сменит раса с двумя головами, четырьмя руками и шестью ногами, люди останутся такими же, просто они будут жить в более глобальном и, надеюсь, интересном мире.
– То есть «закат Европы» пока откладывается? Но одни говорят, что впереди у человечества – мрак и дикость нового Средневековья, а другие с той же уверенностью предрекают очередной Ренессанс. Может, цивилизация европейского типа всё же выдохлась и нас ждёт что-то новенькое?
– Не так давно президент Франции Макрон выступил перед послами с любопытной речью. Он сказал, что в мире уже есть две доминантные платформы и два образа жизни, две экономики и два типа социальных отношений. Макрон имел в виду США и Китай, которые растут, поглощая всё остальное. А кто мы? Кто – Россия? Мы принадлежим к европейской цивилизации в широком смысле этого слова, но где наше место в мире, в котором доминируют и сжимают нас американская и китайская «платформы»? Видимо, пришло время коррекции, и пора понять, сможем ли мы вместе с Европой проложить свой, третий путь. Как ни крути, а Европа – это не Китай с его тысячелетней традицией, но и не Америка с её культом свободы и индивидуализма. Европа прошла огромный эволюционный путь, выйдя из тьмы Средневековья к Возрождению и Просвещению. И если вы поговорите с западными политиками, то быстро уясните огромную разницу между американцами и европейцами, я уже не говорю о разнице между европейцами и китайцами. У Старого Света есть свой культурный пласт, и именно этот культурный пласт может стать залогом создания новой Европы, способной не потеряться в этом мире и идти своим путём, не примыкая к китайской или американской «платформе».
– Издаваемый вами с октября 2015 года исторический журнал «Дилетант» выходит с постоянным эпиграфом – афоризмом Сократа «Я знаю, что ничего не знаю». Вы тоже знаете, что ничего не знаете?
– Я знаю, что мне интересно жить, и на седьмом десятке я могу позволить себе не тратить время на пустяки и заниматься только тем, что мне интересно. Журнал «Дилетант» был для меня вызовом, мне говорили, что я напрасно за это взялся, что будут проблемы с бумагой и распространением, будут огромные расходы… Действительно, было сложно, журнал сначала оставался «в минусе», потом оказался «на нуле», зато в этом году мы впервые вышли «на плюс».
– А вы вообще ошибаетесь? Можете признать ошибку?
– Ошибаюсь, и часто, и ляпов в моей журналистской работе тоже хватает. Но я не боюсь публично признаться, что ошибся. Это пошло со школы. Как-то я, молодой и нахальный учитель истории, «гений педагогики» и «натуральный Сухомлинский», накричал на одного четвероклассника. Как выяснилось – накричал не по делу. Всю ночь не спал, мучился вопросом, надо ли мне, взрослому дядьке, признавать свою ошибку, – а наутро вызвал этого мальчика к доске и при всех перед ним извинился. Но после этого я мог требовать от своих учеников говорить только правду, какой бы неприятной она ни была, и не бояться ошибаться. Этого же я сегодня требую от своих сотрудников.
– Говорят, способность к рефлексиям – признак интеллигентности. Но, говорят, интеллигенция нынче вымерла, и остались от неё разве что «пикейные жилеты»…
– Если честно, не люблю этих ярлыков да кодификаций. Но, раз уж вы спросили, отвечу. Интеллигенция у нас, конечно, есть. Но это не люди, принимающие решения. Я как-то сказал одному чиновнику: «Историю будете писать не вы, а те, кому верят и кто умеет писать, и учить историю будут по спектаклям Кирилла Серебренникова, а не по тому, что вы о нём наговорили». Если доверие к человеку длится дольше, чем его жизнь, – это уже интеллигент. Если человек милосерден – он уже интеллигент. Не случайно же в России интеллигенция во все времена призывала милости к падшим. А у нашей правящей элиты есть всё, кроме милосердия, или оно запрятано у них так глубоко, что его не видно. Они не любят об этом говорить и другим не дают. Как-то Сурков даже сказал мне: «Здесь тебе не лингвистический клуб!»
– Вы удостоены многих наград. Какая из них для вас самая главная? Или все эти ордена, медали и лауреатские звания – просто приятный бонус к зарплате?
– Нет, что вы, я страшно тщеславен! Когда в 2006 году меня наградили орденом Почётного легиона, мой сын-дошкольник нацепил его на майку и маршировал с этим красивым орденом, и мне это было очень приятно. С этим французским орденом вышла смешная история. Один генерал спросил, почему я называю Путина «начальником», если я не его подчинённый. А я ответил: «Ну как же, мы с ним в одном легионе, только он командор, а я – рыцарь, значит, он мой начальник!» У генерала только челюсть отвисла… А если без шуток, мне особенно дороги две награды – медаль Совета безопасности России за Чечню, и медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени. Это был, по-моему, предпоследний указ Ельцина. Накануне мне позвонил шеф его протокола Владимир Николаевич Шевченко и говорит: «Слушай, будет указ о награждении тебя орденом за развитие радиовещания, но ты не сомневайся, Дед (так звали Ельцина подчинённые. – Ред.) помнит, как ты вытащил наших офицеров из Чечни, он раньше не мог этого сделать, а теперь – может…»
– В давнем интервью «Литературке» вы сказали: «Мой дом – старая Москва, мне там комфортно, во дворах гуляют бабушки с малышами, и я надеюсь, когда-то тоже буду гулять с внуками…» С возрастом становитесь сентиментальным? Вам ведь скоро 64 года – прямо как в песне любимых вами битлов «When I'm Sixty Four»…
– Да, действительно, как в песне… Но сентиментальным меня назвать трудно. Наверное, на это просто нет времени, живу на огромной скорости, дел куча – тут и «Эхо Москвы», и журнал «Дилетант», и выборы, и Украина, и проекты… Нет, точно, я не замечаю времени.
– Фирменный стиль Алексея Венедиктова – пышные кудри, борода и клетчатые рубашки. Это сознательно подобранный имидж или так оно случайно вышло?
– Скорее случайно. Борода – это от лени, когда я начал работать в школе, просто не хотел бриться каждый день. А кудри у меня с детства непокорные, парикмахеры стричь меня не брались, и сначала меня стригла бабушка, а теперь стрижёт жена. С рубашками в клеточку тоже вышло как-то само собой, и стало «фирменным стилем» только после того, как это заметили коллеги-журналисты. С рубашкой тоже есть история. Когда сын пошёл в первый класс, жена приготовила ему белую рубашку, но он сказал: «Мама, мы, Венедиктовы, ходим только в клетчатом». Так и пошёл на первый звонок в клетчатой рубашке…
– Вы прямо как шотландский клан, уважаете клеточку… А какое человеческое качество вы считаете лучшим и какое – худшим?
– Ценю верность, а значит, и надёжность. Меня вышибает из седла предательство человека, которому доверял. А ненавижу больше всего – трусость. Как говорил Булгаков – из трусости проистекает всё самое худшее…
– Чего бы вы не простили самому себе?
– Вот трусости и не простил бы.
– Если бы Алексей Венедиктов – 2019 вдруг встретился с Алексеем Венедиктовым – 1979, что бы он ему посоветовал?
– Я бы посоветовал относиться внимательнее к людям. Потому что в 1979 году, придя учителем в школу, я был высокомерным павлином и по отношению к детям, и по отношению к их родителям, многие из которых были вдвое старше меня. И ещё посоветовал бы не жалеть времени на общение с людьми. Если в этой жизни и имеет смысл на что-то тратить время, то только на людей.
– А что будет делать Алексей Венедиктов, когда устанет от журналистики?
– Именно благодаря журналистике я встретился с огромным количеством интереснейших людей. Как же можно от этого устать?