В начале прошлого века юный кинематограф, ютившийся меж искусств на птичьих правах, часто предпринимал попытки «подружиться» с коллегами – Михаил Ипполитов-Иванов написал музыку для «Понизовой вольницы» (1908), театральный новатор Всеволод Мейерхольд пробовал себя как кинорежиссёр в «Портрете Дориана Грея» (1915). Однако на страже пантеона искусств стояла литература. Кинематограф, в нашем случае вообще начавшийся с экранизации (пусть и песни), к «старшей сестре» относился с трепетом, хотя по неумению адаптации великих романов получались скорее трогательными, чем впечатляющими. Впрочем, между кино и литературой было одно важное сходство, роднившее их сильнее, чем композиция, система персонажей или ещё что-то в этом духе, – собственно текст. Не в заумном структуралистском понимании слова, а в самом банальном – печатный текст. Без фосфорически мерцающих на чёрном фоне букв не обходился почти ни один немой фильм, как книга не могла обойтись без чёрного текста на белом листе.
Такие интертитры («интер-» – «между», очевидно, кадрами) изначально использовали довольно механистично, чаще всего для «отбивок» между эпизодами. Возьмём ту же «Понизовую вольницу»: «Разгул Стеньки Разина на Волге», «Разгул в лесу», «Заговор разбойников против княжны», «Смерть княжны» – вот и краткое содержание фильма. Другие титры в этой восьмиминутке искупают лаконизм предыдущих своим чудовищным объёмом: заговор разбойников раскрывается речью одного из них, данной мелким курсивом в одиннадцати (!) строках. В дополнение к этому многие титры украшались размашистой подписью АДранковъСПБ – Александр Дранков очень гордился статусом первого настоящего русского продюсера. Таковы были «ватермарки» в начале прошлого века!
Впоследствии описательные титры отчасти уступили место диалоговым: к середине 1910-х зритель свыкся с правилами кинематографической грамматики и научился самостоятельно делить фильм на эпизоды. Но без титров было всё-таки не обойтись – вместе с монтажом именно они формировали повествование, зачастую кардинально меняя смысл отснятых ранее кадров. Известен анекдот из кинематографической жизни тех лет: ангажированный на съёмку одной «фильмы» актёр позже с удивлением узнал, что сыграл сразу в двух! Был ли уплачен гонорар за вторую картину, не уточнялось.
Титры тех лет зачастую не были воплощением тонкого вкуса – здесь, правда, сказывался грех массовой литературы, так как очень часто популярные картины дореволюционного времени ставились по разного рода романам, и в этих случаях цитаты, как правило, представляли собой цитаты из оригинала. «Пола, скажите одно слово, и всё, что передъ Вами, будетъ у Ваших ногъ», – упрашивает пожилой ухажёр красавицу-артистку в «Сказке любви дорогой». Уже само имя героини заставляет скривиться, даром что артистка – цирковая. Убогость титров скрашивали красивостями – сначала следующих за ними кадров, затем украшая виньетками сами незамысловатые тексты. Рамки, орнаменты, иногда вирирование (то есть заливка определённым цветом).
В лучших же титрах главным украшением была лаконичность. Это особенно хорошо понимали молодые режиссёры, пришедшие в кино вместе с революцией. Каждый титр как выстрел или по крайней мере пощёчина. «ВАШИ», – восклицает в «Шестой части мира» Дзига Вертов, демонстрируя советскому народу тучные стада коров, свиней и буйволов; «ДОЛОЙ», – кричит пудовкинский «Потомок Чингисхана», круша интервентов парадной саблей; «НО», – в порыве революционного восторга бросает Эйзенштейн, одним титром дав начало всему конфликту своей «Стачки».
А, впрочем, все немые фильмы, сколь бы декадентски многословны или, наоборот, революционно кратки они ни были, да и звуковые картины, по большей части сделавшие интертитры бесполезными, объединяет один титр, самый лаконичный и самый многозначительный – «Конец».