В петербургском издательстве «Алетейя» вышел роман в рассказах Ильи Оганджанова «Человек ФИО». Мозаичная композиция книги отражает сложное время на сломе эпох и передаёт напряжённый ритм «лихих девяностых». Модернистские и постмодернистские приёмы соседствуют здесь с классической стройностью. А поэтичный язык, передающий тончайшие оттенки смыслов и чувств, напоминает читателю о лучших образцах русской литературы. О сочетании под одной обложкой постмодерна и классики, о судьбе романной формы и искусстве прозы мы поговорили с автором «Человека ФИО».
– Разговор хотелось бы начать с посвящения, которое предпослано вашему роману в рассказах, – «Т.Д. и Т.П», то есть «двум заштатным канцеляристам русского языка, господам Так Далее и Тому Подобное, состоящим вместе с А и Б, что сидели на трубе, на службе у мировой бессмыслицы». Что вы хотели сказать этим довольно провокативным посвящением?
– Думаю, вопрос «Что вы хотели этим сказать?» способен поставить в тупик любого автора. Какого-то однозначного ответа у меня нет. Наверное, хотелось сразу задать тон книге. Подготовить читателя к нелинейному течению повествования. Поженить, если хотите, в этом посвящении постмодернизм и реализм. Подготовить открытый финал книги... Но сейчас мои рассуждения скорее похожи на ретроспективные спекуляции и попытки выступить в роли «объяснительницы картин», если воспользоваться определением Мандельштама. А на самом деле просто в какой-то момент идея такого посвящения пришла мне в голову и показалась удачной.
– Роман «Человек ФИО» действительно выстроен нелинейно – это своеобразная мозаика, сложенная из небольших повестей, остросюжетных и бессюжетных рассказов, импрессионистических миниатюр. Чем был вызван такой эксперимент с формой?
– Задачи экспериментировать не было. Поначалу писались отдельные рассказы. Они были связаны одним героем, общими сюжетными линиями, схожей интонацией. Но в какой-то момент в них стало просматриваться нечто большее. И возникла мысль написать вот такую книгу. Традиционная романная форма для моего замысла была как пиджак с чужого плеча. Надо было найти максимально органичную форму повествования – и для меня, и для моего героя, и для времени, о котором я писал, и для сегодняшнего дня. Так и появился «роман в рассказах».
– В книге четыре части. Сюжет развивается в первых трёх – «Легко и беззаботно», «От третьего лица» и «Прошлый век». Последняя часть – «Рассказы длиной в одну выкуренную сигарету» – это своего рода эпилог, послесловие... Точка зрения в романе периодически смещается – повествование ведётся и от лирического «я», и от третьего лица, когда главный герой словно смотрит на себя со стороны. Действительность в «Человеке ФИО» мешается с воспоминаниями, а воспоминания – с рассказами об этих воспоминаниях и о реальных событиях. Но в итоге все нити сходятся и пазл складывается. Как бы вы охарактеризовали такую композиционную структуру книги – клиповая, лирическая, мозаическая, монтажная, импровизационная?
– Любая из этих характеристик подошла бы, а все вместе они, наверное, наиболее точно отразили бы «суть происходящего». Под эту повествовательную манеру, как, впрочем, и под любую, можно подвести широкую теоретическую базу: тут и клиповое мышление современного человека, и монтажные приёмы кино, и лирические композиционные приёмы, и джазовые импровизационные мотивы, и, конечно, причуды памяти. Воспоминания вспыхивают порой спонтанно, как, помните, у Пруста с его печеньем «Мадлен». А при этом жизнь идёт своим чередом, «растит цветы, расстреливает пленных», что-то случается или не случается, радует, ранит, убивает. Весь этот «хаос» мне и хотелось как-то сорганизовать под одной обложкой.
– Можно ли сказать, что «Человек ФИО» – это попытка реанимировать отмирающую форму романа?
– Боюсь, слухи о смерти романа сильно преувеличены. Но определённые проблемы со здоровьем у него имеются. Я, конечно, не ставил перед собой задачи реанимировать романную форму. Да и с моей стороны это было бы слишком самоуверенно. Но отойти от неких тяжеловесных канонов и подобрать современную одёжку для романа хотелось. Прежде всего, чтобы сделать повествование, как я уже говорил, максимально органичным. К тому же, как писал Лев Толстой, для русской литературы отступление от европейской романной формы – это норма и даже своего рода традиция. Надеюсь, мне удалось внести свою посильную лепту.
– Надо отметить, что при всей внешней «экспериментальности» «Человека ФИО» его язык продолжает лучшие традиции русской классики – Чехова, Бунина, Юрия Казакова... Простота, ясность, точность, выверенная образность – сегодня острый дефицит такой прозы. Кто из классиков вам близок?
– Спасибо за комплиментарный отзыв. Оказаться в такой компании, через запятую, большая честь. То, как эти писатели работали со словом, иной раз просто ошеломляет. «Не всё ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле». Этой волшебной фразой начинаются «Сны Чанга» Бунина. Или вот: «Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке, задумавшись». В этой фразе, в её интонации, в том, как она выстроена, в этом «крылечке» и в этом «задумавшись», нам даётся весь образ «Душечки» Чехова. А вот первая строчка одного из лучших рассказов Юрия Казакова «Во сне ты горько плакал»: «Был один из тех летних тёплых дней...» Какое в ней удивительное дыхание! И сразу задана тональность всего рассказа. А как потрясающе они выстраивали свои произведения! Не случайно композиции бунинского «Лёгкого дыхания» Выготский посвятил целый раздел в своей «Психологии искусства». Вот где блестяще использован монтажный принцип. Вообще, рассказ этот непревзойдённый по всем статьям. Наверное, следующим вопросом у вас значится «отношение к современным авторам»?
– Да, был такой вопрос...
– У современных авторов, увы, подобной филигранной работы со словом не встречается. Обратных же примеров предостаточно. Вот, пожалуйста, из периодики. «Рюмочная воняла – мужским – праздным – похмельем». Или вот перлы: «Мишка говорил невнятно и быстро, в сопливый, чуть с горбинкой, нос», «Артём от ужаса забывал моргать». Книги порой не уступают... «Прохлада этого дома не была связана со свежестью. Скорей – с упоительной затхлостью.», «Желудок тотчас вздрагивает, требовательно рычит». Некоторые можно цитировать страницами.
– Как говорится в аннотации, в романе разворачивается история «потерянного поколения 90-х, пережившего жестокую и бесславную эпоху перемен». Главный герой родом из СССР, его юность и молодость пришлись на «лихие девяностые»... При этом и вы как автор, и герой книги пытаетесь осмыслить это «лихое» время лирически, в какой-то мере оправдать его, перевести в трансцендентальный план. Почему именно девяностые стали главным временем действия романа? Сколько здесь личного? Какими были для вас девяностые и каковы для вас оказались их итоги?
– Отчасти ответ содержится в вашем вопросе – потому что это время перемен, а значит – время драматическое по определению, богатое на сюжеты, трагедии, сломанные судьбы и всё то, чем питается литература. Это время само по себе – действующее лицо некой великой, недоступной нашему разумению драмы, оно же и место действия этой драмы, и само по себе – драма. Для нашей страны это было «время роковое», а для меня и для моего героя – ещё и время юности и молодости, прекрасное и одновременно мучительно трудное. Ведь разрушился целый мир. И надо было учиться жить в новом. Если проза получилась лирической и музыкальной, я только рад. А увесистый обстоятельный исторический роман об этом периоде нашей истории напишет кто-то более усидчивый.
– И всё-таки о чём же ваш роман в рассказах – о времени, о себе, о человеке в жерновах времени?
– Тут напрашивается ответ в духе Толстого на схожий вопрос об «Анне Карениной». Но это уже заезженная пластинка... Знаете, под конец нашей беседы я подумал, что говорить о написанной книге – всё равно что о любимой женщине, с которой расстался. Редко с кем будешь откровенничать на эту тему. Всё время хочется уйти от ответа. Но всё же попытаюсь ответить на ваш вопрос, пусть и не прямо. Помните, Флобер мечтал написать книгу ни о чём. Об этом же думал Бунин. В каком-то смысле и Пруст, полагаю, писал с той же мыслью. Но в итоге появлялись «Госпожа Бовари», «Жизнь Арсеньева», «В поисках утраченного времени». Все эти книги, бесспорно, о чём-то, и в то же время – ни о чём. Просто прекрасная проза. Можно открыть на любой странице и зачитаться.
В «Человеке ФИО» есть рассказ «О жизни и смерти, и ещё – о любви». Об этом, наверное, почти все книги на свете. Думаю, и моя – не исключение. Но какое-то значение это будет иметь лишь в том случае, если под обложкой окажется проза, которую можно открыть на любой странице и...
Игорь Бондарь-Терещенко
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Илья Александрович Оганджанов – поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1971 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького, Международный славянский университет, Институт иностранных языков. Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Урал», «День и ночь» и других. Автор книг стихов «Вполголоса», «Тропинка в облаках», «Бесконечный горизонт», романа в рассказах «Человек ФИО».